Алексей Свирский — Рыжик

Часть третья

I. Ночные приключения

Солнце прощалось с землею. Его последние огни охватывали далекий край неба и расплавленной золотисто-красной массой разливались по горизонту. Казалось, что там, далеко, кто-то вздумал поджечь небо и развел для этого гигантский костер. Но пламя заката постепенно гасло. Теплый майский день тихо умирал, уступая место вечерним сумеркам.

Полфунта и Рыжик лежали на опушке леса и молча следили за работой природы.

— Хорошо как! — прошептал Рыжик.

Он не любил долго молчать.

— Что хорошо? — спросил Полфунта.

— Все хорошо. И поле это зеленое, и небо, и… все, все хорошо…

— Ну и радуйся, коли тебе хорошо, — проговорил хандривший весь день Полфунта.

Рыжик промолчал. Но через минуту он не выдержал и опять заговорил:

— Отчего все люди так не живут, как мы? Ушли бы все из городов и ходили бы по земле… И как бы всем весело было!

— Умолкни, милый: ты глупости мелешь, — проворчал Полфунта.

— Почему глупости? — не унимался Рыжик. — Ведь нам как хорошо! Мы и поля, и леса, и реки, и разные города видим… Гуляем в свое удовольствие. Ну, и пускай люди так живут. Мне не жалко.

— Какой ты щедрый! — сказал Полфунта и невольно улыбнулся. — И глуп же ты, Рыжик! Ай-ай, как глуп!.. Ты хочешь, чтобы все люди, как тараканы, расползлись по свету и чтобы ни одного чистого местечка не осталось на земле. Недурно, что и говорить… Эх, Сашка, Сашка, когда ты поумнеешь?

— Я давно умный, — засмеялся Рыжик.

— А ежели ты умный, то и придумай, где бы нам сегодня переночевать.

— А здесь чем плохо? Травка мягкая, дождя нет, тепло… Отлично уснем!

— Нет, не отлично.

— Почему не отлично?

— А потому, что дождь будет.

— Откуда ты знаешь?

— Оттуда. Разве не видишь?

Полфунта рукой указал на юг, где на далеком небосклоне чернела туча.

— Эка, испугался чего: пятнышка! — возразил Рыжик, вглядываясь в указанную точку. — И завтра эта туча не дойдет до нас.

— Ты так думаешь? Ну, в таком случае оставайся здесь, а я в деревню отправлюсь ночевать.

Полфунта встал, поднял вырезанную им в лесу палку и тощую серую котомку, в которой лежали его башмаки, одна смена белья, несколько картонных изделий для фокусов, осьмушка табачных корешков и «Ревизор» Гоголя.

Котомку он перекинул через плечо, шляпу надвинул по самые брови и один двинулся в путь, ни разу не взглянув на товарища. Зато Санька глаз не спускал с приятеля, а с его широкого курносого лица, усеянного веснушками, не сходила плутовская улыбка.

«Далеко не уйдешь, голубчик!» — говорили смеющиеся карие глаза Рыжика.

Полфунта продолжал шагать вперед как ни в чем не бывало. Вскоре его маленькая фигурка едва видным серым пятном вырисовывалась на темно-зеленом фоне яровых полей, между которыми пролегала дорога в деревню.

— Теперь, брат, берегись, наскочу! — воскликнул про себя Рыжик и быстро вскочил на ноги.

Он зачем-то закатал парусиновые штанишки до колен, надел на палку связанные сапоги, положил палку с сапогами на плечо, сдернул с головы картуз, немного согнулся, тряхнул красно-золотистыми кудрями и стрелой помчался вперед, едва касаясь босыми ногами мягкой пыльной дороги.

Не прошло и пяти минут, как Санька поравнялся с Полфунтом.

— Ты чего же не остался на опушке? — небрежно бросил Полфунта своему спутнику, стараясь не глядеть на него.

— Ишь ты какой! Мне, чай, одному скучно, — учащенно дыша, проговорил Рыжик, прижимаясь на ходу к Полфунту.

Вечер наступал быстро. На потемневшем небе появился молодой месяц. Пробежал свежий, влажный ветер.

— Поздно придем! — тихо, как бы про себя, ворчал Полфунта. — Не надо было валяться так долго на опушке… А теперь, изволь-ка радоваться, стучи под окнами! Да еще не всякий пустит, на ночь-то глядя…

— А до деревни еще далече? — перебил ворчанье Полфунта Рыжик.

— Взойдем на горку — видна будет.

И действительно, как только они поднялись на бугорок, Рыжик увидал деревню. Окруженная со всех сторон хлебными полями, деревня эта издали в сумерках наступающей ночи показалась Саньке большой и богатой. Он уже имел понятие о том, что такое бедная и богатая деревня. Ему чудилось, что крестьянские хатки упали откуда-то с высоты и рассыпались меж полей в красивом беспорядке.

— Вот это, я понимаю, деревня! — радостно воскликнул Рыжик.

— А я вот не понимаю, чему ты радуешься… Здесь, того и гляди, без ночлега останешься.

— Почему?

— Да потому, что деревня нищенская.

Рыжик очень скоро убедился в справедливости слов Полфунта.

Когда они подошли ближе, крохотные хатенки выступили перед путниками во всем своем неприглядном виде. Соломенные крыши до самых окон покрывали убогие домики. Эти домики напоминали собою кавказских нищих, у которых порыжевшие лохматые шапки надвинуты по самые глаза.

Полфунта с Рыжиком вошли в деревню. Собака, лежавшая на дороге, при их приближении лениво поднялась на ноги, что-то проворчала себе под нос, нехотя отошла в сторону и снова улеглась. Кругом было тихо и безлюдно. Редко-редко в какой хате горел огонек.

Полфунта глазами выбрал наиболее видный домик и подошел к нему. Рыжик, конечно, последовал за ним. Через оконце они увидали многочисленную семью, сидевшую за ужином. Внутренность комнаты освещала маленькая лампочка, висевшая на стене. Полфунта постучал в окно. В ту же минуту все сидевшие за столом, точно по команде, повернули головы к окошку. Старуха, хлопотавшая возле стола, подошла к оконцу, и почти приложив сморщенное лицо свое к стеклу, спросила скрипучим, старческим голосом:

— Вам кого надо?

— Позвольте прохожим переночевать! — просительным тоном прокричал Полфунта и добавил: — Издалека идем… устали очень… От дождя дозвольте укрыться…

При последних словах Полфунта Рыжик посмотрел на небо. Капля дождя упала ему на нос, и он опустил голову.

— В самом деле дождь! — пробормотал он про себя.

— У нас третьего дня прохожие ночевали, — послышался через окно голос старухи. — Не наш сегодня черед. Ступайте к ковалю Ивану!

— А чтоб вам черт ребра пересчитал! — злобно проворчал Полфунта и отошел прочь.

Он знал, что в деревнях и селах, лежащих на большой проезжей дороге, существует порядок по очереди пускать запоздавших путников на ночлег, и поэтому он не стал разговаривать со старухой, а отправился отыскивать хату коваля Ивана.

Подойдя к третьей хате, Полфунта снова постучался в окно.

— Кто там? — откликнулся на стук молодой женский голос.

— Пустите, ради христа, переночевать прохожих! — взмолился Полфунта.

— Сейчас.

Полфунта и Рыжик подошли к дверям. Прошло добрых десять минут, пока дверь в сени открылась. Путешественники вошли в маленькую, но чистенькую хату. Большая русская печь у дверей, длинная широкая лавка вдоль стены, большой стол, на котором горела свеча в глиняном подсвечнике, темные иконы без риз и киотов в красном углу — вот все, что успел заметить Рыжик, войдя вслед за Полфунтом в хату. Молодая, красивая женщина приветливо встретила ночлежников и спросила, не хотят ли они поужинать. Рыжик утвердительно кивнул головой.

Молодая хозяйка захлопотала. Она достала с полки завернутый в серое полотенце каравай хлеба, положила на стол две деревянные ложки и отправилась к печке.

Полфунта следил за каждым ее движением и в то же время глазами выбирал место для спанья.

«Должно быть, на лавке спать придется», — мысленно решил он про себя.

Незваным гостям была поставлена миска горячих щей. Приятели поужинали на славу и вполне искренне поблагодарили молодую хозяйку. Как раз в это время в окна и в крышу застучал дождь. Хозяйка, одетая в пеструю ситцевую юбку и с красным очипком на затылке, проворно убрала со стола и стала посередине хаты.

Она с любопытством разглядывала гостей, желая, по-видимому, вступить с ними в разговор. Если бы не очипок на голове, ее легко можно было принять за девочку: до того было молодо и наивно ее миниатюрное смуглое лицо.

— Это вы и есть жена Ивана-коваля? — обратился к ней с вопросом Полфунта.

— Я самая, — отвечала хозяйка.

— А хороший коваль ваш муж? — продолжал допрашивать Полфунта таким тоном, каким обыкновенно говорят с детьми, когда у них спрашивают, любят ли они папу, маму, тетю…

— Такого коваля во всей волости нет, — заметно оживившись, ответила ковалиха.

— Вот как! А давно вы замужем?

— Давно. Скоро полгода будет.

— Это верно, что давно, — иронизировал Полфунта. — А где он теперь, ваш муж?

— В нашем местечке гуляет. Работу вчера повез и не вернулся. Загулял, значит.

— Он часто гуляет у вас?

— Нет. В месяц раза два-три…

— Действительно, что редко… Ну, а во хмелю он буен?

— Нет. Веселый он дюже тогда и драться любит…

— Ох-хо! — сокрушенно вздохнул Полфунта и умолк, догадавшись, что имеет дело с красивой дурочкой.

Легкая тревога закралась в его душу. «А что, если загулявший коваль явится ночью пьяный и вздует нас ради потехи так, что мы век помнить будем?» — думал про себя Полфунта. Тревога эта с каждой минутой усиливалась в нем, и если бы не дождь, Полфунта вряд ли бы остался ночевать в хате коваля.

— А вы нас, хозяюшка, где уложите? — спросил он у ковалихи после долгого раздумья.

— Ложитесь на лавку! — сказала хозяйка.

Она достала с печи две подушки, или, вернее говоря, два мешка, набитые сеном, бросила их на лавку, а сама села у стола.

Полфунта и Рыжик, пожелав хозяйке покойной ночи, улеглись спать не раздеваясь.

Санька долго не мог уснуть. Он прислушивался к шуму дождя, изредка поглядывал на неподвижно сидевшую за столом хозяйку и щурил глаза на свечку. Когда он прищуривал глаза, ему казалось, что лучи от горевшей на столе свечки протягиваются и достигают его ресниц. Но усталость взяла наконец свое, и Рыжик заснул крепким, богатырским сном.

В самую полночь приятелей разбудил сильный стук в дверь и чей-то грубый, ревущий голос:

— Эй, ж инка, отпирай! Хату расшибу! — ревел мужской голос в сенях.

Свеча давно догорела, и в хате было темно. Ночлежники слышали, как забегала хозяйка, чиркнула спичку и как трясущимися руками она зажигала лучину. А тот, кто был в сенях, не унимался.

— Скоро ли там? — кричал грубый мужской голос, и вслед за тем раздался такой удар в дверь, что стекла задребезжали в оконцах.

Полфунта и Рыжик, лежа на разных концах длинной и широкой лавки, одновременно, точно сговорившись, съежились в комочек и решили не подавать признаков жизни.

В хату ввалился огромного роста человек. При неровном свете лучины, зажженной хозяйкой, человек этот показался Рыжику чудовищем. В одной руке он держал длинный кнут, а в другой — темную бутылку с широким дном. Высокие сапоги его были облеплены грязью.

— Гей, здорово, жинка! — гаркнул он во все горло и, слегка пошатываясь, направился к столу.

— Здрастите, — тихим голосом откликнулась на приветствие хозяйка. — Что это вы, Иван Семенович, запозднились?

— Хто, я запозднился? Брехня, Маруся, брехня. А свечка где?

— Вся сгорела, вас дожидаючись…

— Сгорела?.. Ну, и нехай! А я во какую привез, люстринную! — Коваль нагнулся, запустил пальцы в голенище правого сапога и вытащил изрядно помятую стеариновую свечу. — На, засвети!

Та немедленно исполнила приказание пьяного мужа: свечу зажгла, а лучину потушила.

Настроение духа коваля было самое веселое. Рыжик, полуоткрыв глаза, с затаенным страхом следил за каждым его движением. Иван Семенович, как называла его жена, поставил бутылку на стол, кнут бросил на лавку, около скорчившегося Полфунта, и потребовал ужинать.

Тут только Санька хорошо разглядел хозяина хаты. Это был широкоплечий детина, громадного роста, с черной бородкой и сильными, тяжелыми руками.

Весь мокрый и грязный от дождя, хозяин хаты сел за стол, а хозяйка пошла доставать ужин из печки.

— Гей, жинка, открой двери: жарко мне! — крикнул коваль. Молодая женщина сейчас же исполнила приказание. В хате действительно было и душно и жарко.

За ужином Иван выпил стаканчик водки и стал рассказывать жене о своих удачах в городе. Какой-то пан Бриндзевич очень хвалил его работу, три гривенника дал ему на водку и еще новый заказ сделал.

— Живем, Маруся! — весело и громко закончил свой рассказ Иван и так ударил кулаком по столу, что бутылка закачалась и миска со щами запрыгала.

Рыжик до того заинтересовался, что забыл всякий страх, и уже не одним, а обоими глазами смотрел на коваля. А хозяин между тем не столько ел, сколько пил. После каждого выпитого им стаканчика он становился оживленнее.

— Чего, жинка, пригорюнилась? — крикнул коваль и подбоченился. — А мне во как весело!.. Эх, жаль, побить некого!..

Коваль поднялся из-за стола и тут только увидал на лавке Рыжика, а потом и Полфунта.

— Хто такие? — спросил он у хозяйки.

— Прохожие ночевать просились. Наш черед сегодня, — отвечала жена.

— Га, вот это хорошо! Гости дорогие, вставайте ужинать.

— Они уже ужинали, — робко проговорила ковалиха, но муж не обратил внимания на ее слова.

Он подошел к лавке и, словно котят, смахнул на пол сначала Полфунта, а потом и Рыжика.

— Хто вы такие? — повторил свой вопрос коваль, глядя сверху вниз на медленно поднимавшихся с пола ночлежников. — Ну?.. Где ваши языки?.. — не дождавшись ответа, нетерпеливо крикнул на гостей хозяин и схватил с лавки брошенный им недавно кнут.

Рыжик струсил не на шутку. Пьяный коваль, по-видимому, готов был разойтись вовсю. Все, что еще оставалось у Саньки сонного, вмиг проснулось, и он оживился под влиянием страха. Прежде всего ему на ум пришла мысль захватить с лавки свои сапоги и удрать, благо двери настежь были открыты. Но шум дождя и покойный вид Полфунта удержали Рыжика. Но Санька ошибся: Полфунта только казался покойным, а на самом деле он трусил не менее своего приятеля. Как человек опытный в подобных делах, Полфунта понял, что бежать не имеет смысла, и решил поступить иначе. В ту минуту, когда коваль стоял над ним с кнутом в руках, Полфунта скорчил такую рожу, что пьяный хозяин в изумлении отступил шаг назад.

— Хто ты? — упавшим, испуганным голосом спросил коваль, незаметно отступая к столу.

— Я кто такой? — пискливым голосом прокричал Полфунта и запрыгал и завертелся по хате с такой быстротой, что сам Рыжик, не понимая, в чем дело, на всякий случай старался держаться подальше от приятеля.

— Я двоюродный шурин сатаны и племянник дьявола… Пойдем к нам в ад, гостем будешь!.. — тонким голоском провизжал Полфунта и, корча невероятные рожи, подскочил к ковалю.

У бедного Ивана весь хмель из головы выскочил.

— Цур меня… — шептал коваль, пятясь к столу.

С хозяйкой совсем сделалось дурно. А Полфунта не переставал дурачиться, нагоняя страх не только на хозяев хаты, но и на Саньку. Фокуснику, однако, все это показалось недостаточным. На минутку он повернулся лицом к дверям, быстро достал из кармана серные спички, вымазал фосфором лоб и подбородок, пальцами вывернул наизнанку веки, отчего глаза его сделались действительно страшными, упал на пол и на четвереньках пополз к хозяину, не переставая визжать и корчить рожи.

Трудно передать, что сделалось с ковалем, когда он увидал ползущего к нему Полфунта с вывернутыми веками и светящимися от фосфора лбом и подбородком. Перепуганный насмерть великан дрожащей рукой осенил себя крестом и полез под стол, не помня себя от ужаса.

— Цур, цур, чертяка… — шептал под столом коваль.

Полфунту только этого и надо было. Увидав, что Иван окончательно обалдел от страху, он встал, схватил с лавки свою котомку и сделал знак Рыжику. Тот сразу сообразил, в чем дело, и последовал за Полфунтом, не забыв захватить свои сапоги.

На улице было темно и грязно от дождя. Сквозь разорванные и гонимые ветром тучи изредка выглядывали звездочки.

— Ты что это? — спросил у Полфунта Рыжик, желая скорее узнать, для чего приятель разыграл черта.

— Молчи, ты ничего не понимаешь, — прошептал Полфунта. — Ежели бы я этой штуки не выкинул, пьяный коваль так бы нас избил, что мы его век помнили бы. А теперь, пока он очухается, мы уже далеко уйдем.

— Молодец ты, Полфунта! Ей-богу! — в полном восхищении воскликнул Рыжик, только теперь сообразив, какую хитрую штуку проделал с ковалем его ловкий приятель.

— Ты не шуми больно! — остановил расходившегося Саньку Полфунта. — Опасность еще не миновала. Придет коваль в себя, беда будет…

Не успел он кончить, как спящая улица огласилась громкими, отчаянными криками.

— Это он… Бежим! — сказал Полфунта.

— Не поймаешь! — крикнул Санька и со всех ног бросился вперед.

— Гей, держи! Лови черта! — послышался ревущий голос коваля.

Рыжик прибавил прыти. Ноги его вязли и скользили по грязи, но он на это мало обращал внимания. Далеко позади раздавались чьи-то крики и собачий лай. А Рыжик, точно спугнутый заяц, мчался вперед, забыв в это время про Полфунта и про самого себя…

II. Не-Кушай-Каши

Долго без оглядки бежал Рыжик. Остановился он только тогда, когда почувствовал, что ноги у него подкашиваются. Весь мокрый, грязный, стоял он на скошенном лугу и едва переводил дыхание от усталости. Тут только Санька вспомнил о приятеле и с беспокойством стал оглядываться и прислушиваться. Было темно. До рассвета оставалось еще много. Рыжик отбежал порядочное расстояние. Никаких голосов, никакого лая он теперь уже не слыхал. Жутко становилось Саньке. Мысль о том, что он может потерять Полфунта, сильно его испугала, и он готов уже был вернуться назад, но темень и бездорожье удержали его.

Положение Рыжика становилось далеко не веселым. Во время отчаянного бега он сбился с пути и теперь сам не знал, где он и что с ним будет. А стоять до рассвета посреди поля, под открытым небом, было тоже нелегко, тем более что он едва на ногах держался от усталости.

«А что, ежели я крикну?» — мысленно спросил себя Санька. И не успел он подумать о последствиях, как из уст его вырвалось имя приятеля:

— Полфунта!..

Сильный, молодой голос Рыжика прорезал тишину ночи и стих. Санька с замиранием сердца стал прислушиваться, но отклика ниоткуда не последовало. После его окрика стало как будто еще тише и темнее. Мальчик обернулся в другую сторону. Под его босыми ногами хлюпала дождевая вода, которую еще не успела впитать земля.

— Полфунта-а!!! — снова пронесся протяжный одинокий окрик Саньки.

Ответа не последовало.

— Дядя Ва-ня-а!!!

На этот раз уже слезы слышались в голосе мальчика, но отклика не было. Измученный страхом и тревогой, Санька медленно поплелся вперед, сам не зная куда и зачем. Не успел он сделать и десяти шагов, как остановился в крайнем удивлении. Ему показалось, что он подходит к той самой деревне, где они с Полфунтом обрели такой неудачный ночлег. Конусообразные хатки темными пирамидами вырисовывались вдали. Рыжик сделал еще несколько шагов, пристальнее стал всматриваться вдаль и тогда только понял, что перед ним не деревня и не хатки, а свежескошенная трава, подвешенная на кольях для просушки. Санька вспомнил, что в прошлом году в одной из таких копен они с Полфунтом прекрасно устроились и провели целую ночь.

Подойдя к первой копне-пирамиде, Рыжик сейчас же нашел отверстие, ведущее внутрь копны. На него пахнуло острым ароматом свежего сена. Этот любимый Рыжиком запах мгновенно нагнал на него сон. Повинуясь неудержимому желанию соснуть на мягком сене, Санька пролез в пирамиду, положил подле себя сапоги и сам улегся на мягкой, свежей траве. Он был рад, что попал в сухое место. Он почувствовал приятную теплоту и решил до утра пробыть в сене. А утром Полфунта его сам найдет.

С последней мыслью Санька сладко уснул.

— Ой-ой, батюшки, ноги отдавил, разбойник! — услыхал Рыжик чей-то голос и проснулся.

В ту же минуту он почувствовал, как что-то живое, теплое зашевелилось под его головой.

Рыжик испуганно вскочил на ноги. В отверстие пробивался утренний свет. Это обстоятельство немного успокоило мальчика. «Хорошо, что ночь прошла», — подумал он.

А между тем в сене шевелился кто-то.

«Не Полфунта ли это?» — мелькнуло у Саньки в голове, и радость нахлынула на него, и сердце его усиленно забилось.

— Кто здесь? Это ты, Полфунта? — спросил Рыжик и замер в ожидании ответа.

— Нет, брат, здесь не Полфунтом, а пудами пахнет, — послышался из-под сена чей-то хриплый незнакомый голос.

В звуках этого голоса Рыжик уловил что-то доброе и простодушное. Но некоторые меры предосторожности он все-таки принял: сапоги и палку взял в руки, а сам пополз к выходу.

— А кто же ты? — снова спросил Рыжик, обращаясь к неизвестному существу, копошившемуся в сене.

— Я кто?.. Я, батюшка ты мой… Ой-ой, спинушку заломило… Я, брат, человек и отставной рядовой, а зовут меня Не-Кушай-Каши… Ох-хо-хо!..

В это время голова говорившего поднялась, и Санька увидал круглое, давно не бритое лицо человека.

— Что, понравилось тебе имечко мое? Хе-хе-хе!..

И круглое лицо засмеялось.

Рыжик невольно улыбнулся, глядя на незнакомца, с трудом вылезавшего из-под сена. Что-то смешливое и добродушное чувствовалось в этом большом, неуклюжем человеке.

— Ну, брат, вылезай, а то нам вдвоем не выкарабкаться отсюда. Того и гляди, шалашик опрокинем.

Рыжик послушался незнакомца и первый вылез из сена, а вслед за ним выполз и его случайный соночлежник.

Вот тут только Санька увидал, с кем имеет дело. Это был большой, неповоротливый человек лет за пятьдесят. Круглая, как мяч, голова его с широким, плоским лицом была коротко острижена. Вздутые щеки были покрыты седой щетиной давно не бритой бороды. Глаза у него были круглые, светло-серые, усы длинные, с коричневым оттенком, брови густые, нависшие. Большие, толстые уши незнакомца особенно как-то выделялись на фоне седой остриженной головы. Эти уши и внутри и снаружи были покрыты мягкой, пушистой растительностью.

Выйдя на свет, незнакомец встряхнулся, протяжно и громко зевнул, внимательно осмотрел со всех сторон небо, низко кланяясь востоку, на котором яркими огнями горело восходящее солнце. Покончив с осмотром, незнакомец обернулся к Рыжику и засмеялся добрым стариковским смехом.

— Экий ты рыжий! — любовно поглядывая на Саньку, промолвил он. — Это ты, что ли, ночью-то кричал?

— Я, — ответил Рыжик и хотел было подробно рассказать о вчерашнем приключении, но незнакомец перебил его:

— Ты потом расскажешь, а пока вот что: полезай-ка в нашу спальню и тащи оттуда мою шапку, торбу и чайник… А ну-ка, молодые ножки, пошевелитесь трошки! — добавил он в заключение и хлопнул Саньку по плечу.

Рыжик охотно бросился исполнять просьбу старика.

Утро было дивное. Земля, освеженная дождем, только что проснулась и весело улыбалась голубому небу, на далеком горизонте которого сияла корона земли — солнце. Как звезды в ясную ночь, сверкали на лугу крупные капли чистой, прозрачной росы. Птицы и насекомые встретили утро торжественным многоголосым гимном.

Не прошло и минуты, как Рыжик уже вылез из-под сена, таща за собою имущество незнакомца.

— Вот за это спасибо тебе! — сказал старик, принимая от Саньки свои вещи. — А теперь сядем за стожком и позавтракаем. Ты, чай, не откажешься?

— Я и чай люблю, — поспешил заявить Рыжик, не поняв старика.

— И чаек попьем, — согласился незнакомец и направился к теневой стороне пирамиды, где и уселся, выбрав место, наиболее мягкое и сухое.

— Садись! — пригласил он Рыжика и стал развязывать торбу.

Спустя немного Рыжик сидел напротив незнакомца с набитым хлебом и свиным салом ртом и глаз не спускал с добродушного отставного солдата.

— Ну, брат, рассказывай теперь, кого ты ночью кликал и как сюда попал? — обратился к Саньке старик, когда завтрак подошел к концу.

Рыжик, проглотив последний кусок, подробно рассказал о вчерашнем случае. Незнакомец слушал его с большим вниманием, причем его круглое лицо не переставало улыбаться.

— Ну, брат, горе твое невелико, — заговорил незнакомец, выслушав Рыжика до конца, — приятеля ты своего найдешь, а не найдешь, так и без него не пропадешь. Эх, брат, на моем веку этих самых попутчиков да товарищей не счесть сколько было! И не горюю я… Да и о чем горевать-то? Человек никогда один не бывает: завсегда с ним его тень ходит… А куда же вы с этим Полфунтом шли? — вдруг вопросом оборвал свою речь старик.

— Мы шли за счастьем, — с наивной уверенностью ответил Рыжик.

— Славный путь придумали… хе-хе-хе!.. — тихо засмеялся старик, а затем проговорил: — Нет лучше, как идти за счастьем: путь долгий и веселый. Я, братец, уже двадцать лет хожу по этой самой дорожке и слез не лью…

Старик вздохнул, достал из-за пазухи кисет, набитый махоркой, и не торопясь принялся из газетной бумаги скручивать трубку, или так называемую «собачью ножку».

— А почему тебя зовут Не-Кушай-Каши? — после долгого молчания вдруг спросил Рыжик со свойственной ему простотой и наивностью.

Бывший солдат ухмыльнулся, закурил «цыгарку», выровнял рукой свои длинные усы, а затем уже приступил к ответу:

— Теперь Не-Кушай-Каши — моя настоящая фамилия, а было время, когда у меня, окромя Антона, никакого имени не было. Был я тогда подпаском. Ни отца, ни матери не помнил. Обчественный был я… Ну ладно!.. Вот это, скажем, подрос я. Надо в солдаты идти, а у меня ни роду, ни племени. Ладно… Вот это, скажем, забрили меня да в город, в казармы. Как раз к обеду пригнали меня. Ввели в казарму. Гляжу, солдаты кашу едят, жирную, пахучую… У меня нос так и заходил кругом. Грешный человек, любил я в те поры кашу. Ну ладно!.. Вот это, скажем, только я в казарму, а со двора барабан тревогу бьет. Солдаты как вскочат, как схватят ружья да вон из казармы!.. Я один и остался. Не имел я тогда понятия о военной службе и не понимал, для чего тревогу бьют. А как кашу едят — я знал. И вот это, скажем, как выбежали солдаты, я стал глядеть на кашу. А каши-то цельных шесть мисок. Пар густой, вкусный валит. Не хочу я, скажем, на кашу глядеть, а гляжу. Ну, и, грешное дело, соблазнился… Подошел я к первой миске, подсел, взял ложку и попробовал. За первой ложкой, скажем, вторую съел, а там третью, четвертую, и пошла машина в ход… Ну ладно… Вот это пришли солдаты. Каши нет, а я на полу валяюсь: глаза луженые, живот горой вздуло, и рот раскрыт — ни дать ни взять, рыба на суше. Тут, скажем, принялись меня лечить. А как вылечили, порку задали… И, помню, фельдфебель наш, когда пороли меня, стоял подле и все, сердечный, приговаривал: «Не кушай каши, не кушай каши!..» Вот с тех пор, скажем, меня и назвали Не-Кушай-Каши!..

Старик закончил свой рассказ незлобивым смехом.

Рыжик залился звонким хохотом. Он живо представил себе деревенского парня, который, объевшись каши, лежит на полу казармы. Но веселость Рыжика была непродолжительна. Как это часто бывает, в ту минуту, когда он заливался неудержимым, заразительным смехом, ему вдруг припомнился Полфунта. Образ приятеля, будто тень, промелькнул и скрылся. Санька все вспомнил, и настроение духа его сразу испортилось. Он мгновенно оборвал свой смех, вскочил на ноги и с беспокойством стал осматривать окрестность, надеясь увидать где-нибудь Полфунта.

— Да ты, парень не гляди, — обратился к нему Не-Кушай-Каши, — все едино никого не усмотришь. А вот придем, скажем, в местечко, тогда уж твоего Полпуда, наверно, найдем.

— Полфунта, а не Полпуда, — чуть ли не плача, поправил Рыжик.

— Пусть Полфунта, это все едино…

— А найдем мы его?

— Ежели он, скажем, там да ежели он жив, то беспременно найдем.

Уверенный тон Не-Кушай-Каши немного успокоил Рыжика.

— А до местечка еще далече?

— Сегодня дойдем. Вот тот лесок как пройдем, городок и завиднеется.

Не-Кушай-Каши рукой показал в ту сторону, где в виде темной полоски вырисовывался на светлом фоне горизонта небольшой лесок, а может быть, просто рощица.

— Вот как дойдем до леса, мы привал устроим, чайку попьем, и ладно будет. А там, скажем, и местечко… Не горюй парень!.. Все по-хорошему будет. А теперь давай-ка в путь тронемся… Ох-хо-хо, косточки солдатские!..

Кряхтя и охая, Не-Кушай-Каши поднялся на ноги, взвалил торбу на плечи, прошептал несколько раз про свои косточки солдатские и ровным, неторопливым шагом поплелся к дороге.

Санька, понурив голову, последовал за своим случайным попутчиком. По временам он бросал на старика косые, подозрительные взгляды, и смутное беспокойство закрадывалось в душу мальчика.

«Кто он для меня будет, этот незнакомый человек? — мысленно спрашивал он самого себя. — Неужто мне всегда-всегда придется ходить с ним?..»

Не найдя ответа на эти вопросы, Санька еще ниже опустил голову и весь отдался во власть невеселых дум.

III. В еврейском местечке

За чаем на берегу ручья Рыжик узнал от Не-Кушай-Каши много интересного. Отставной солдат, между прочим, рассказал ему, чем он занимается, когда попадает в еврейское местечко.

— Я, братец ты мой, делаюсь тогда шабес-гоем, — ровно и не торопясь говорил Не-Кушай-Каши.

— А что такое шабес-гой? — спросил Санька.

— Это, братец ты мой, штука тонкая. Видишь ли, у евреев такая мода: воскресенье они празднуют в субботу. И вот, скажем, как в пятницу зажгли огонь, так, значит, и зашабашили. И ничего-ничего им делать нельзя. Закон им позволяет кушать да молиться, а больше ничего. Ну, вот тут-то они, скажем, и просят нашего брата, хрестьянина, помочь им: кому со стола подсвечник снять надо, кому до синагоги богомолье донести надо, а кто просит скотину накормить… Много разного дела найдется. Ну, и исполняешь…

— А они что за это? — полюбопытствовал Рыжик.

— А уж это глядя по делу и по состоянию. Бедняк, скажем, кусок булки даст, а богач рюмку водки поднесет, а то и цельный пятак еще в руку положит.

— Это дело легкое, — после некоторого раздумья проговорил Санька.

— Какое дело легкое?

— Да вот это самое, евреям помочь еврейское воскресенье прожить…

— Оно-то правда, что дело легкое, да вот беда: в одно время всем делать надо, а один много ли домов обегаешь? Вот и будь ты мне помощником! Я тебя не обижу. Что дадут — все пополам. Согласен?

Рыжик не скоро ответил. Он в ту минуту думал об исчезнувшем Полфунте. Он надеялся встретить приятеля в местечке и уйти с ним дальше, в самый Петербург, о котором Полфунта не раз упоминал за последнее время.

— Что же ты, братец, молчишь? — снова заговорил Не-Кушай-Каши. — Не хочешь быть помощником, так отвечай прямо: «не хочу, мол», а хочешь, так говори: «хочу».

— Я-то хочу… А ежели нам Полфунта встретится?

— Ну так что? Можешь с ним пойти… Я не держу тебя.

— Ладно, ежели так, — согласился наконец Санька.

До вечера оставалось недолго, когда Не-Кушай-Каши и Рыжик вошли в еврейское местечко.

— Меня, брат, здесь знают, — говорил Не-Кушай-Каши, наклоняясь к Рыжику. — Уж я тут сколько раз бывал. Мы сейчас прямо к главной молельне махнем. Меня там и служка знает…

Санька молчал. Он с любопытством оглядывал незнакомые улицы местечка и в то же время глазами отыскивал Полфунта.

Городок, куда попал Рыжик, был заселен евреями. Жители городка, живые, быстрые, с черными пейсами вдоль щек, в ермолках, в длинных, до пят, сюртуках, переполняли все улицы. Одноэтажные деревянные домики беспрерывными рядами тянулись по обеим сторонам немощеных пыльных улиц. Все женское население городка было занято приготовлением к субботе. Пожилые и замужние женщины в белых чепчиках и мокрых передниках то и дело выносили помойные ушаты и выливали содержимое из ушатов тут же, недалеко от порога. Жидкие помои впитывала почва, а на отбросы, вроде рыбьих внутренностей, чешуи, картофельной шелухи и прочего, с жадностью набрасывались собаки, кошки и свиньи, шайками бродившие по местечку, выслеживая добычу.

Через открытые окна Санька увидел, как молодые девушки убирали к субботе комнаты. Они накрывали столы белыми скатертями, расставляли медные, ярко вычищенные подсвечники. Положив на стол крученые булки, они накрывали их полотенцем. Все это делалось быстро, торопливо. Каждая хозяйка боялась опоздать и выбивалась из сил, чтобы к солнечному закату поспеть с уборкой.

А мужчины в это время отдыхали. Одни из них, сидя в убранной комнате, громко распевали «Песнь песней» царя Соломона, другие, одетые в праздничные капоты, отправлялись в синагогу, а третьи просто прогуливались по улице в ожидании вечерней молитвы.

— Ну, брат, теперь держись за меня крепко! — сказал Не-Кушай-Каши, обращаясь к Саньке.

— А что? — спросил Санька, взглянув на своего спутника.

— А то, видишь ли, что мы в самую синагогу сейчас придем. Там, братец ты мой, шапки не снимать, слышь?

— Почему не снимать шапки?

— Уж так ихний закон велит, чтобы все, значит, в шапках были… И опять же, смирным надо быть и не смеяться, ежели что смешное увидишь. Понял?

— Понял, — ответил Санька, а сам все время не переставал думать о Полфунте.

Он до того был занят своими мыслями, что не заметил, как они с Не-Кушай-Каши очутились во дворе главной синагоги, переполненном детворой. Обширный немощеный двор был огорожен деревянным забором.

Посреди двора возвышалось двухэтажное (единственное в городе) каменное здание синагоги.

Рыжик заинтересовался игравшими во дворе мальчиками. Их здесь было так много, что нельзя было и сосчитать. Черномазые, смуглолицые, они оглашали воздух веселыми криками. Большинство мальчишек играли в пуговицы. Игра эта заключалась в следующем. Несколько мальчиков, вырыв у забора крохотную ямку, отходили от нее на шесть шагов и выстраивались в одну шеренгу. Потом по очереди каждый из них кидал пуговицы. Если брошенная пуговица попадала в ямку, то бросивший ее считался старостой и получал от каждого из играющих по одной или две пуговицы, смотря какой был уговор. Карманы и пазухи играющих были набиты пуговицами всевозможных сортов. Игра сопровождалась бранью, смехом, плачем и дракою. Мелкота, за неимением пуговиц, играла в лошадки, в солдаты или просто бегала и прыгала по двору без всякой цели.

Но вот из синагоги выбежал с длинной метлой в руках маленький горбатый человек с желтой козлиной бородкой, и на дворе сейчас же сделалось тихо. Это был служка Борух, или, как его евреи называли, «шамес».

— Вы чего здесь, шарлатаны, ярмарку завели? — визгливым голосом закричал Борух, грозно потрясая метлой.

Мальчишки, услыхав голос шамеса, точно стая галок, разлетелись в разные стороны.

Рыжик невольно улыбнулся, когда увидал, какое сильное впечатление произвел на детвору этот невзрачный горбун. «Ну, меня ты, брат, не испугал бы», — подумал Санька.

— А, Не-Кушай-Каши! — радостно воскликнул Борух, заметив старого солдата.

Он подошел ближе, протянул Не-Кушай-Каши руку и быстро-быстро заговорил с ним.

К крайнему удивлению Рыжика, его спутник не только понял, что говорил ему маленький горбатый шамес, но он сам отвечал ему на непонятном для Саньки языке.

Борух говорил с азартом, размахивая метлой, кому-то грозил, причем его козлиная бородка смешно тряслась, а остроконечная голова совсем уходила в двойной горб. Но по всему было видно, что угрозы были направлены по адресу лица отсутствующего и что к Не-Кушай-Каши служка ничего не имеет.

— Ну, брат, наше дело в шляпе, — обратился к Рыжику его новый спутник, когда Борух, наговорив с три короба, умчался обратно в синагогу.

— Почему в шляпе? — спросил Санька.

— А потому, что в местечке ни одного шабес-гоя не осталось. Был один, да вот Борух говорит, что запил. Нам, бедняга, обрадовался, как родным… Теперь пойдем-ка да присядем, а кончится служба, нас позовут.

Не-Кушай-Каши и Рыжик отправились в самый дальний угол двора и там уселись на земле. Санька с удовольствием отдыхал после долгой ходьбы. Он спиною уперся в забор, а ноги, обутые в сапоги, протянул вперед и предался отдыху.

В предвечернем воздухе наступили тишина и покой. На черепичной крыше синагоги угасли последние отблески ушедшего солнца. Со всех сторон стали появляться евреи. Все они были одеты по-праздничному, в черные длинные сюртуки, и у всех у них был грустный, задумчивый вид. Многие из них то и дело поднимали глаза к небу и громко вздыхали, создавая этими воздыханиями и себе и другим праздничное настроение. В синагоге загорелись огни. Небо потемнело.

— Долго будут они молиться? — спросил Рыжик.

— Нет. Евреи скоро молятся. У них, скажем, молитвы длинные, да язык быстрый…

— А почему они такие печальные ходят?

— Это они, видишь ли, для жалости, чтоб, значит, бог пожалел их…

— У них какой бог?

— Старый, седой такой и вроде как бы из ума выживший, — не задумываясь, ответил Не-Кушай-Каши, который, как истый русский солдат, не любил слов «не знаю».

Санька, вполне удовлетворенный ответами Не-Кушай-Каши, замолчал и с любопытством стал следить за тем, что делалось в синагоге. Окна молельни были открыты, и Рыжик хорошо мог видеть молящихся и слышать их голоса. Обширная зала синагоги была вся уставлена длинными скамьями, перед которыми стояло множество пюпитров с ящиками. Посреди синагоги возвышался большой четырехугольный амвон, покрытый тяжелой скатертью, шитой серебром и золотом. Все места в синагоге были заняты. Перед каждым пюпитром стоял молящийся. Молились евреи усердно, произносили молитвы громко, раскачиваясь во все стороны, часто поднимали руки и закатывали глаза на лоб.

Рыжик с любопытством следил за каждым их движением. Особенно хорошо запомнил Санька конец молитвы. Как-то сразу в синагоге сделалось тихо. Молящиеся вытянули вперед головы и застыли в этой позе. Казалось, они к чему-то прислушивались. Вдруг все они, точно по команде, привскочили и так заголосили, что само здание задрожало от этого неистового крика. Потом все сразу смолкло. Молящиеся повернулись лицом к востоку и стали беззвучно что-то шептать. Видно было только, как они шевелили губами и как раскачивались во все стороны. Движения их были быстры и странны. Одни то открывали, то закрывали глаза, другие теребили свои пейсы, наматывая их на указательные пальцы, третьи стучали кулаками себе в грудь, а четвертые подымали плечи и делали вид, что хотят улететь. И все эти движения они проделывали молча, не произнося ни одного звука. Эта безмолвная молитва длилась минут семь-восемь, а затем молящиеся один за другим отступали три шага назад, низко кланяясь направо и налево. После этого в синагоге опять раздался хор сотни голосов. Но это был последний призыв. Вскоре молящиеся стали расходиться по домам.

— Эй, Не-Кушай-Каши, Не-Кушай-Каши! — послышался визгливый голос Боруха.

— Вспомнил горбунишка нас! Хе-хе-хе!.. — обрадовался солдат. — Ну, брат, вставай: теперь за дело пора взяться, — добавил он, обращаясь к Рыжику, и поднялся с земли.

Санька последовал за ним.

Когда в синагоге никого не осталось, служка повел наших спутников к себе.

— Ну, Не-Кушай-Каши, ты теперь навсегда у нас жить останешься, — говорил горбун, идя вперед. — Тебе наш габэ (староста) жалованье положит… Два керблах (рубля) в один месяц.

— Что ж, я не прочь, ежели, скажем, и доход какой будет.

— Конечно, будет!.. А это кто такой? — спросил вдруг шамес, указывая на Рыжика.

— Это мой спутник… Славный парнишка. Он мне помощником будет.

— А, это очень хорошо, — сказал Борух и что-то добавил на непонятном для Саньки языке.

— Нет, нет, ни боже мой! — воскликнул по-русски Не-Кушай-Каши. — Говорю, парень честный, славный… Ну, понимаешь, ручаюсь за него.

— Хорошо, хорошо! — весело проговорил Борух и первый через просторные сени вошел в синагогу.

Не-Кушай-Каши и Рыжик последовали за ним. В синагоге горели в люстрах свечи, а у дверей на стене висела небольшая керосиновая лампочка. Не-Кушай-Каши, будучи хорошо знаком с обязанностями шабес-гоя, не стал дожидаться приказаний служки, а сам принялся за дело. Он взял табурет и отправился тушить свечи. Через минуту в синагоге сделалось темно, только в руке Не-Кушай-Каши мерцала грошовая сальная свечка.

Борух поблагодарил солдата, достал из шкафчика булку и кусок фаршированной рыбы, отдал это Не-Кушай-Каши и сообщил, что спать он его и Рыжика уложит в хедере (школе). Затем все трое вышли в сени. Борух запер синагогу и ключ от замка спрятал в сапог. Там же, в сенях, находилась дверь, ведшая в хедер.

— Ну, кушайте на здоровье и спите себе! — проговорил служка, открывая хедер.

— Послушай, Борух, а шнапса (водки) не будет? — тихо спросил солдат.

— Ах ты какой! И где ты видал, чтобы шабес-гою шнапс давали в праздник? — сказал шамес, а затем добавил: — Подожди немного, шабаш пройдет, и ты себе будешь шнапс тринкен…

Служка захихикал и заискивающе потрепал рукав Не-Кушай-Каши.

Спустя немного оба путника сидели в хедере и при свете тоненькой свечи закусывали. Мрачный, унылый вид имела эта громадная комната. Длинные столы и скамьи служили единственным убранством хедера. Чем-то холодным, неприветливым веяло от этих серых голых стен и черного потолка. Только край стола, где сидели Рыжик и его попутчик, был освещен грошовой свечкой, а все остальное утопало во мраке. Жуткая тишина воцарилась кругом. Борух, закрыв окна и ставни, ушел к себе домой. Во всем дворе никого не осталось, кроме Рыжика и Не-Кушай-Каши.