Алексей Свирский — Рыжик

X. Рыжик в роли пастуха

Прошел ровно год. Для Рыжика этот год был годом тяжких испытаний. Оторванный от приемной матери, от домашней обстановки, он очутился во власти злой и черствой Катерины. Чего-чего только она не заставляла Саньку делать! И хату он убирал, и воду из реки носил, и в кабак за водкой бегал, и в лавочку за щетиной и гвоздиками ходил, даже печку он белил и в то же время по приказанию Ивана мочил в чашке подошвы, драл зубами дратву и учился тачать. Впрочем, в распоряжении Ивана он редко бывал: Рыжиком всецело завладела Катерина. Бывало, только усядется он за свое сапожное дело, как Катерина уже зовет его к себе, чтобы он ей помог горшки мыть или пол в сенях выравнивать.

— Что ты, Катерина, мальчика от работы отрываешь? — заметит, бывало, Иван.

— А тебе, лодырю, любо помощника иметь, чтобы вольготней было по кабакам бегать? — ответит жена.

И Чумаченко умолкал, зная, что входить в прения с женой не совсем безопасно.

Все это не могло не отразиться на характере Рыжика. Всегда веселый, жизнерадостный и беспечный, Санька становился с каждым днем серьезнее и задумчивее. Он ясно понимал, что толку из него не выйдет, если он будет жить у крестного, и это сознание не давало ему покоя. Вместо сапожного ремесла, вместо того, чтобы шилом ковырять кожу и молотком вколачивать в подошвы деревянные гвоздочки — о чем Санька, в сущности, только и мечтал, — его совсем превратили в домашнюю прислугу, заставляя делать то, что мужчине, каковым он себя считал, не пристало. Мало того, одно время Катерина превратила его в настоящего пастуха, или, вернее говоря, в свинопаса. Дело было летом. Ивану удалось как-то по случаю купить очень дешево свинью с двенадцатью крошечными поросятами. Сначала Чумаченко рассчитывал свинью перепродать, заработать рубля два и тем ограничиться, но Катерина взглянула на дело иначе. По ее мнению выходило, что если она купленную свинью со всем ее многочисленным семейством попридержит до Успенской ярмарки, они получат огромный барыш, так как к тому времени и поросята подрастут.

Санька, узнав о решении Катерины предоставить свинью с поросятами в его распоряжение, несказанно обрадовался. Больше всего его радовала мысль, что он будет на свободе, что перестанет таскать воду и не будет весь день сидеть в душной и смрадной хате. Когда же Катерина накануне сообщила, что она ему даст сумочку с хлебом, которую он может повесить через плечо, что даст она ему ножик и кнут, и когда наконец она сказала, что ему разрешается взять с собой Мойпеса, — радости мальчугана не было границ. Наконец-то он будет вместе со своим любимцем, которого злая Катерина до сих пор обдавала помоями, когда верный пес наносил визиты своему хозяину.

Рыжик сделался пастухом. Каждый день на рассвете, с длинным кнутом в руках и с сумочкой через плечо, выходил он во двор, выгонял из хлева свинью с поросятами и в сопровождении Мойпеса, к которому Катерина стала относиться снисходительней, отправлялся в дальний путь (пастбище находилось в трех верстах от города). Все это Рыжик делал с такой охотой, с такой любовью, точно бог весть какие блага давало ему его новое занятие.

Однажды городской пастух, встретив Саньку со свиньями, хмуро покосился на него и погрозил кулаком. Рыжик не понял, за что пастух на него сердится, но тем не менее счел нужным высунуть в ответ язык и с гиком и свистом пронестись мимо него во весь карьер.

Очень может быть, что Зазули и даже сам крестный не позволили бы Катерине сделать мальчика свинопасом, но воспрепятствовать этому помешали вспрыски, длившиеся ровно тринадцать дней. Дело в том, что Чумаченко, вспрыснув свинью, вспомнил на следующий день, что у свиньи имеются двенадцать поросят, которые в будущем обещали сделаться такими же большими свиньями, как и их мать. Вспомнив это, сапожник и решил вспрыскивать каждого поросенка отдельно.

И Чумаченко с Зазулей пьянствовали тринадцать дней, забыв даже о существовании Саньки.

Однако свинопасом Рыжик пробыл очень недолго.

В один прекрасный день к нему на луг пришла Дуня. Она явилася с тем, чтобы сообщить ему новость, что она учится читать.

— Счастливая ты какая! — тихо протянул Санька и с завистью взглянул на девочку.

Ему сделалось грустно.

«Вот она, — подумал он, — будет жить у господ, будет играть с панычами, читать и писать научится, а я ничего не буду знать и вечно буду, как Мойпес, босиком бегать…»

— А панычи вчера смеялись, — сказала Дуня, как бы угадав мысли Саньки.

— Отчего они смеялись? — живо заинтересовался Санька.

— Они из тебя смеялись (Дуня так и сказала: «из тебя»).

— А что?

— Говорят: ты свиней пасешь, с тобой они играть не будут.

— Почему? — спросил Рыжик, и сердце у него сжалось от непонятной тоски.

— Они говорят, что свинопас им не товарищ.

— А я им ружей делать не буду! — вспылил было Рыжик, но вскоре его мысли приняли другой оборот. — И то правда, — стал он рассуждать вслух, — и воду тащи, и свиней паси, а сапог шить не дают. Я сапожником хотел быть, а не пастухом… Знаешь, Дуня, — обратился он затем к девочке, — ежели так, я больше свиней пасти не буду. Возьму сейчас всех поросят да брошу в речку, пусть потонут…

— Что ты, что ты! Тебя насмерть изобьют за это.

— Ну и пусть бьют, а я возьму и убегу. Не хочу, чтобы надо мной панычи смеялись. Я сам над ними посмеюсь, когда большой стану.

С этими словами Рыжик встал, схватил кнут и погнал свинью с поросятами к реке. Догадались ли животные о злом намерении маленького пастуха или же им просто пить не хотелось, но только, вместо того чтобы бежать к реке, они бросились в сторону, по направлению к роще. Это обстоятельство окончательно рассердило Рыжика, и он удвоил энергию. Мойпес, сообразив, что его хозяин гонится за свиньями, также бросился за ними.

Испуганные животные с неимоверной быстротой неслись по всем направлениям; свинья хрюкала, поросята визжали, собака лаяла, а сам Рыжик, как тигренок, перескакивал с кочки на кочку и, размахивая кнутом, изо всей силы кричал Мойпесу:

— Куси, куси, проклятых!

Через минуту на лугу и помину не осталось как от самой свиньи, так и от ее поросят. Одни только Санька с Дуней стояли возле рощи да Мойпес, высунув язык, тяжело дышал, улегшись у ног хозяина.

— Пусть тетенька теперь ищет своих свиней, — с трудом переводя дух, проговорил Рыжик.

— Их теперь нельзя будет найти? — спросила Дуня.

— Нет, — уверенно ответил Санька, — они будут бежать, бежать, пока до Москвы не добегут, а там и подохнут. Дальше Москвы никто не в силах бежать. Твой дядя рассказывал, что и французы дальше Москвы не могли идти и все перемерзли, а уж поросята наверное погибнут… Вот разве сама свинья выдержит…

— Ох, боюсь! — протянула Дуня.

— Чего?

— Бить тебя будут.

— А я убегу, — успокоил Рыжик Дуню и пригласил ее сесть на траву и разделить с ним обед.

XI. Второй побег

День был знойный, безветренный. С высоты голубого неба палило июньское солнце. Было сонливо-тихо. Широкий луг, обожженный солнцем, пожелтел и замер. Задремала и роща. Только неугомонные и невидимые кузнечики без умолку стрекотали да изредка и как бы нехотя пиликали в роще мелкие птички. Санька с Дуней уселись в тени под густой зеленью молодого орешника. Мойпес растянулся тут же, высунув мокрый и трепещущий язык. Кругом, насколько мог охватить человеческий глаз, не было видно ни одной живой души.

Рыжику было жарко; с него пот катился градом, и он с трудом переводил дыхание.

— Кабы речка близко была бы, вот бы когда я выкупался, — протянул он, вытирая потное и красное лицо.

Дуня молчала. Она была занята думами о поросятах, убежавших, по словам Саньки, в Москву.

Рыжик, отдохнув немного, развязал свою сумочку, достал из нее кусок пшеничного хлеба, пару луковиц, соли и, разделив все это пополам, одну часть положил себе на подол рубашки, а другую отдал Дуне. Та молча приняла свою порцию и апатично стала есть. Временами она отщипывала тонкими пальчиками хлебную мякоть и кидала Мойпесу. Собака на лету подхватывала кусочки и так быстро проглатывала их, что издали можно было подумать, что она ловит мух.

Дети закусили, легли на траву и долго глядели на небо.

— Небо-то какое высокое, страсть! — после долгого молчания заговорила Дуня. — Санька!

— Ась?

— Небо-то, говорю я, какое высокое.

— Да… Ни один человек не может до неба камнем достать.

— А птицы достают небо?

— Нет. Змей, тот достанет.

— Какой змей?

— Бумажный. Вот ежели пустить его да нитку оторвать, он будет лететь, лететь, пока в небо не вдарится…

— А тогда что?

— Тогда он сгорит. Попадет на солнце, а солнце-то все в огне, ну, он и сгорит.

Дети снова умолкли.

— А что, теперь они уже далеко? — опять первая заговорила Дуня.

— Кто?

— Поросята.

— Далеко.

— До Москвы еще не добежали?

— Нет.

— До Москвы надо три дня бежать.

Девочка стала что-то высчитывать на пальцах, а затем, повернув голову к собеседнику, тихо и мечтательно произнесла:

— А знаешь, они в воскресенье будут там.

Рыжик ничего на это не возразил и только глубоко вздохнул: он в эту минуту искренне завидовал поросятам и от души желал превратиться в свинью, чтобы иметь возможность убежать в Москву.

— Ну, я пойду, — вдруг заявила Дуня и поднялась с места.

— Куда? — встрепенулся Рыжик.

— Домой: меня тетка ждет.

— Подожди, не уходи!.. — чуть не плача, взмолился Санька.

Дуня покорно села на траву, всунула в рот указательный палец и задумалась. Задумался и Рыжик. Мальчиком овладевала тоска. В его воображении промелькнул образ Катерины.

— А я домой не пойду… — как бы про себя проговорил Санька, устремив полные слез глаза в пространство.

— Где же ты будешь? — заинтересовалась Дуня.

— Нигде я не буду… У меня нет дома… Меня не любят… обижают… Панычи смеются… Никто мне не родной. Я ничей…

Говоря это, мальчик употреблял всю силу воли, чтобы не расплакаться; но слезы, помимо его желания, катились из глаз и крупными каплями стекали с подбородка на рубашку и босые ноги.

Дуня, увидав, что Рыжик плачет, вторично поднялась с места и, боясь, чтобы Санька опять ее не задержал, со всех ног бросилась бежать. Потом она остановилась на минуту и издали крикнула:

— Ты не плачь! Я Зазулихе все расскажу, и она придет за тобой…

А сама побежала дальше. Рыжик с грустью следил за тем, как постепенно удалялась Дуня, как она тонкими босыми ногами проворно перепрыгивала через кочки и канавки и как с каждым мгновением ее и без того маленькая фигурка уменьшалась и таяла в прозрачном знойном воздухе летнего дня.

Не успела девочка скрыться из виду, как с другой стороны луга показалась высокая худая фигура женщины, торопливо направлявшаяся к роще. Зоркие глаза Саньки сейчас же узнали Катерину, и сердце мальчика замерло от страха. Он чувствовал, что Катерина ему спуску не даст за то, что он разогнал свиней, и что она его за это жестоко накажет. Не спуская глаз с бегущей к нему женщины, Рыжик в то же время напрягал весь свой детский ум, подыскивая подходящее для себя оправдание, но ничего придумать не мог. А Катерина между тем была уже близко. Рыжик успел даже разглядеть ее худое продолговатое лицо и горящие злобой серые глаза.

«Убьет, насмерть убьет», — промелькнуло в голове у Рыжика, и он решил бежать. Страх придал ему силу и энергию. Недолго думая, он приподнялся на ноги и бросился бежать, врезавшись в густую зелень рощи. За ним последовала собака.

Пробежав без отдыха минут пятнадцать, Рыжик наконец оглянулся. Возле него стоял с высунутым языком его приятель и тяжело дышал. Умные и влажные глаза Мойпеса были устремлены на мальчика и как бы спрашивали: «Скажи-ка, любезный, долго ли ты намерен меня гонять, как зайца, по лугам и рощам?»

Санька, затаив дыхание, стал прислушиваться, не бежит ли за ним Катерина, но его опасения были напрасны: в роще никого не было. Рыжик постоял еще немного, а затем тихо поплелся дальше, сам не зная куда. Узенькая тропинка, по которой он шел, зигзагами спускалась куда-то вниз. С каждым шагом роща редела и вскоре неожиданно закончилась почти у самой реки. Рыжик очутился в совершенно незнакомой ему местности. Он еще никогда так далеко не заходил. Это обстоятельство его обрадовало и встревожило в одно и то же время. С одной стороны, он был рад, что Катерина его не найдет теперь, а с другой — его стала мучить мысль, что он далеко ушел и что ему не найти обратно дороги. Но когда он осмотрел незнакомую местность, ему сразу сделалось хорошо и легко. Картина, представшая перед его глазами, настолько ему понравилась, что он перестал думать о Катерине, о поросятах и о панычах. Прежде всего Санька увидел, что река в этом месте гораздо шире, чем в городе.

«Здесь мне реку не переплыть», — подумал Рыжик. Он чмокнул губами, приглашая этим звуком Мойпеса, и тихо поплелся к берегу. До слуха мальчика откуда-то доносился глухой, неясный шум. Этот шум он услыхал, еще когда выбежал из рощи; теперь же, приближаясь к реке, он совсем уже ясно услыхал громкое гуденье, похожее на шум падающей воды. Река в том месте, где находился Рыжик, делала крутой изгиб и совершенно исчезла из виду. Ему захотелось узнать, что там такое шумит, и он пошел вперед, держась вдоль берега. Через несколько минут он обогнул полукруг реки и остановился в радостном изумлении: перед ним выросла большая водяная мельница.

В городе он много слышал о ней. Мальчишки уверяли, что на мельнице живут черти, поедающие по ночам много муки. Заинтересовала Рыжика и «гребля» (плотина). По ней он перешел реку и приблизился к мельнице. У главного входа стояли возы, нагруженные мешками. Возле них топтались на одном месте босые крестьяне. На верхней площадке наружной лестницы стоял человек, весь белый от мучной пыли, и что-то кричал мужикам; но грохот падающей воды и гуденье мельницы были настолько сильны, что голоса мельника нельзя было расслышать.

Рыжик сделал несколько шагов вперед, обошел мельницу и остановился на самом берегу. Здесь он увидал, как через открытые шлюзы падала вода. Из квадратных отверстий с шумом и свистом вырывалась она и с неудержимой силой падала вниз, в реку. В том месте, где падала вода, река кипела ключом, бурлила и выбрасывала вверх высокие фонтаны. Каскады брызг, освещенные солнцем, точно разноцветный стеклярус, сверкали и кружились в воздухе. Широкие лопасти огромного мельничного колеса то опускались, то поднимались под напором водопада, и таким образом мельница приводилась в движение.

Долго стоял мальчик на одном месте, долго следил он за тем, как пенилась, грохотала и шумела вода, и наконец вынужден был уйти: от сильного шума у него разболелась голова.

Пока Санька смотрел на мельницу, на водопад, на реку, он совершенно забыл о Катерине и обо всем своем горестном житье-бытье, но лишь только он отошел от реки и перед его глазами легла широкая пыльная дорога, незнакомая, неведомая ему, как воспоминания тотчас нахлынули на него и в душу закралась тоска.

— Куда же мы с тобой пойдем, Мойпеска? — обратился Рыжик к собаке.

Собака тихо завиляла пушистым черным хвостом и устремила на маленького хозяина свои круглые глаза.

XII. Встреча

Дорога от мельницы шла в гору и с обеих сторон была обсажена небольшими деревцами. Санька пустился в путь. Он не отдавал себе отчета в том, куда и зачем идет, и почти бессознательно шагал босыми ногами по мягкой дороге. За ним флегматично следовал его телохранитель Мойпес, который меланхолически обнюхивал каждый камешек, каждый кустик. Поднявшись на самый верх дороги, Рыжик остановился в недоумении. Перед ним золотистым ковром легло обширное поле. Колосья почти уже спелого хлеба гнулись к земле, а между ними, точно играя в прятки, скрывались голубые васильки. Солнце склонялось к западу, и жара значительно спала. Направо от дороги, где кончалось поле, Рыжик увидал много белых домиков, утопавших в зелени деревьев, а за домиками вырисовывалась деревянная церковь с золотым крестом.

«Вот так забрался я куда… До другого города!» — мысленно воскликнул мальчик и тревожно стал оглядываться во все стороны.

Санька во всей своей жизни, за исключением ближайших окрестностей родного города, никуда не ходил и ничего не видал. Вот почему он деревню принял за город, вообразив, что он очень далеко ушел. Сердце мальчика еще сильнее забилось в груди, и к глазам подступили слезы. По дороге то и дело попадались люди и возы, нагруженные мешками. Медленно и лениво тащились волы, запряженные попарно, неприятно скрипели колеса телег, в воздухе поминутно слышались понуканья, а пыль темными тучами поднималась над полем и закрывала собой белевшую вдали деревню и церковь. Налево, вдоль дороги, тянулась глубокая канава, заросшая травой. Канава эта отделяла дорогу от поля.

Рыжик, желая скрыться с глаз прохожих и проезжающих, спрыгнул в канаву, улегся на дне ее и заплакал горькими слезами. Мойпес, видя, что хозяин плачет, поднял морду и жалобно завыл, как бы вторя ему. Концерт этот длился несколько минут. Вдруг собака перестала выть, поджала хвост и, оскалив зубы, тихо заворчала.

— Вы чего здесь хохочете? — послышался чей-то голос.

Мальчик торопливо вытер глаза и поднял голову. На краю дороги, наклонившись над канавой, стоял человек небольшого роста, одетый самым смешным образом. На нем болтался широчайший серого цвета балахон с двумя крыльями вместо рукавов; ноги его были обуты в желтые башмаки с большими красными пуговицами, а на голове красовалась черная шляпа с такими огромными полями, что издали ее можно было принять за зонтик. Такого одеяния Санька еще никогда ни на ком не видывал. Сам незнакомец был еще более смешон, чем его костюм. Безволосое лицо его имело форму правильного треугольника: острый подбородок и широкие скулы. Рот у него был чуть ли не до ушей, губы толстые, влажные и загнутые вверх, как у негра. Сам он был мал и худ до того, что его легко можно было принять за мальчика, если бы не его морщинистое и помятое лицо. Глаза у него были почти такие же, как у Мойпеса: круглые, без ресниц.

— Можно мне к вам в гости? — тоненьким голоском пропел незнакомец и прыгнул в канаву.

Мойпес заворчал на него.

— Что он говорит? — указывая глазами на собаку, спросил незнакомец у Саньки и при этом скорчил такую рожу, что мальчик едва-едва не прыснул со смеху.

— Я хоть человек образованный, — продолжал он, — но собачьему языку до сих пор не выучился. Ну-с, а теперь здравствуйте, дяденька! — протянул он мальчику руку. — Как поживаете? Здорова ли ваша жена, дети?..

Санька наконец не выдержал и хихикнул.

— А, вы и смеяться умеете! Это хорошо. А позвольте вас спросить, куда вы путь держите?

Рыжик молчал.

— Что же вы молчите, милый пастушок?

— Я теперь не пастух, а иду я в Москву! — вдруг выпалил Санька.

— В Москву-у?! — воскликнул маленький человек и так вытянул физиономию, что она сделалась похожа на большую редьку.

Взглянув ему в лицо, Санька покатился со смеху. Он от души хохотал, забыв о своем горе.

— Что с вами случилось, дядя? Где у вас болит? — совершенно серьезно стал спрашивать у него незнакомец.

Эти вопросы еще пуще усилили смешливое настроение Рыжика, и он залился неудержимым смехом.

— Как вас зовут, любезный? — опять пристал незнакомец, когда мальчик наконец успокоился и его лицо снова приняло серьезное выражение.

— Санька, — последовал короткий ответ.

— Санька? — протянул незнакомец. — А вы русский?

— Русский.

— Странно. Вы русский, а зовут вас Санька. Таких имен нет у русских… Александр есть, а Саньки нет. Хоть какой угодно календарь возьмите — не найдете… Ну, да, впрочем, это все равно. А как вас дразнят?

— Никак.

— Вот и неправда. Я знаю, как вас дразнят…

— А как?

— Рыжиком.

— А ты почем знаешь? — изумился мальчик.

— Я, дяденька, все знаю: я умный. Когда я вижу рыжего, ни за что не скажу, что он голубой или фиолетовый… Итак, мы с вами познакомились. Теперь можно перейти на «ты». Скажи же мне, Рыжик, из какой ты деревни?

— Я не из деревни, а из города, — становясь все смелее, заметил мальчик.

— Вот как! А город твой как называется?

— Не знаю, — совершенно искренне ответил Санька.

Он действительно не знал, как называется его город. Ему никогда не приходилось слышать название родного города.

— Тэк-с… Названия ты не знаешь, а может быть, ты знаешь, где он находится?

— Знаю: вон там, за рощей.

— Ого, как далеко ты зашел…

— Я еще дальше уйду! — хвастливо проговорил мальчик.

— А домой?

— Домой не пойду.

— Почему?

— Катерины боюсь: я разогнал свиней.

— Вот как… И умный же ты человек! Ну, а вот этот господин с тобой пойдет? — указывая на собаку, продолжал расспрашивать незнакомец.

— Со мною.

— Как его зовут?

— Мойпес.

— Я спрашиваю, как его зовут, а не чей он…

— Его так и зовут: Мойпес, — сказал Рыжик.

— Хорошее имя! А ну-ка, господин Мойпес, позвольте и с вами познакомиться…

С этими словами незнакомец протянул руку и хотел было погладить Мойпеса по голове, но, едва только рука коснулась шерсти, собака оскалила зубы и заворчала. Маленький человечек, точно обжегшись, быстро отдернул руку и съежился в комочек.

Рыжик расхохотался.

— Он пива не пьет? — спросил незнакомец, указывая на Мойпеса.

— Нет, — сквозь смех ответил мальчик.

— А почему же у него такая густая октава? Ишь зарычал, лохматый, точно гром прокатился. Ну, да мы с ним еще споемся… Вот что, Рыжик: кушать хочешь?

— Хочу.

— Вот и прекрасно. Давно бы так сказал… Давай пообедаем!

Проговорив это, незнакомец стал вытаскивать из карманов своей крылатки печеную картошку и складывать ее возле себя.

— Обед наш будет состоять из трех блюд. Хорошо?

Рыжик, у которого аппетит разыгрался не на шутку, утвердительно кивнул головой.

— Сначала мы скорлупу поедим, она вкусная, это будет первое блюдо; потом мы картофель съедим, это будет второе блюдо; а на третье будем пальцы облизывать. Хорошо?

Рыжик снова кивнул головой. Незнакомец разделил картофель пополам, и оба с жадностью стали есть, изредка кидая кусочки Мойпесу.

— А знаешь ли ты, кто я такой? — покончив с обедом, обратился незнакомец к мальчику. — Не знаешь? Ну так знай: я придворный маг и волшебник египетского фараона Апчихиноса Третьего. Слыхал ты про такого?

— Нет, — простодушно ответил Рыжик.

— Не слыхал?.. Странно… Его все знают… А не хочешь ли, я покажу тебе, какие я умею делать фокусы?

— Хочу, покажи! — подхватил Санька, который уже совсем освоился с незнакомым человеком и чувствовал себя с ним превосходно.

Незнакомец вынул из кармана носовой платок, скомкал его и подал Рыжику:

— На, держи! Только смотри держи крепко.

Рыжик взял платок и сжал его в руке. Он был крайне заинтересован и с нетерпением ожидал дальнейших действий.

— Ну-с, теперь приступим к делу.

Незнакомец закинул рукава крылатки на плечи, протянул руки вперед и уставился глазами в смеющееся лицо Рыжика.

У Саньки ноздри заходили от сдерживаемого смеха. В ту минуту ему было хорошо и весело. Обсыпанное веснушками курносое лицо его расширилось от улыбки и полного довольства. Он крепко тискал в руке грязный платок фокусника и поедал его своими большими карими глазами. Фокусник в широкополой шляпе, рыжеволосый Санька и сладко дремавший возле них Мойпес, освещенные косыми лучами упавшего на горизонт солнца, красивой группой вырисовывались на светло-зеленом фоне широкой канавы, густо заросшей травой.

— Держишь? — спросил незнакомец.

Санька, боясь расхохотаться, ответил кивком.

— Раз-два-три! Лапу разожми! — скомандовал фокусник. Рыжик разжал руку. Скомканный платок лежал у него на ладони.

— Теперь положи платок в мою руку и сам закрой ее.

Санька быстро исполнил приказание.

— Ну-с, где теперь платок?

— У тебя в руке.

— Отлично.

Фокусник оправился, кашлянул и предупредил:

— Фокус начинается. — Затем он воскликнул: — раз-два-три!.. Где платок мой — поищи!.. — и разжал руку, в которой платка уже не было.

У Саньки вырвался крик изумления. Платок исчез так быстро и так незаметно, что у Рыжика дух заняло от удивления и любопытства.

— Что, ловко? — спросил фокусник.

— А где же платок? — не отвечая на вопрос, почти прошептал мальчик, все еще находясь под впечатлением только что совершившегося, по его понятиям, чуда.

— Платок у тебя. Хочешь — найду?

— А ну!..

— Изволь!

Фокусник в третий раз оправился и воскликнул:

— Дунь-плюнь-разотри, и ко мне, платок, лети!..

С этими словами он рукой дотронулся до уха Рыжика и в ту же минуту отнял ее и поднес руку к глазам мальчика. К великому изумлению Саньки, на ладони фокусника лежал все тот же скомканный платок.

— У тебя в ухе он был, — сказал незнакомец и расхохотался.

Хохотал и Рыжик. Он чувствовал себя до того хорошо, что совершенно забыл о доме, о Катерине и о своем положении.

А солнце все ниже и ниже падало, утопая в золоте заката.