(Старая, но вечно новая история)
На террасе роскошной старинной дачи статской советницы Марьи Ивановны Лангер стояли дочь Марьи Ивановны — Надя и сынок известного московского коммерсанта Иван Гаврилович.
Вечер был великолепный. Будь я мастер описывать природу, я описал бы и луну, которая ласково глядела из-за тучек и обливала своим хорошим светом лес, дачу, Надино личико… Описал бы и тихий шёпот деревьев, и песни соловья, и чуть слышный плеск фонтанчика… Надя стояла, опершись коленом о край кресла и держась рукой за перила. Глаза её, томные, бархатные, глубокие, глядели неподвижно в тёмную зелёную чащу… На бледном, освещённом луной личике играли тёмные тени — пятнышки: это румянец… Иван Гаврилович стоял позади неё и нервно, дрожащей рукой пощипывал свою жидкую бородку. Когда ему надоедало щипать бородку, он начинал поглаживать и трепать другой рукой своё высокое, некрасивое жабо. Иван Гаврилович некрасив. Он похож на свою маменьку, напоминающую собой деревенскую кухарку. Лоб у него маленький, узенький, точно приплюснутый; нос вздёрнутый, тупой, с заметной выемкой вместо горбины, волос щетиной. Глаза его, маленькие, узкие, точно у молодого котёнка, вопросительно глядели на Надю.
— Вы извините меня,— говорил он, заикаясь, судорожно вздыхая и повторяясь,— извините меня, что я рассказываю вам… про свои чувства… Но я вас так полюбил, что даже не знаю, в своём ли я уме нахожусь, или нет… В груди моей такие чувства к вам, что и выразить этого невозможно! Я, Надежда Петровна, как только вас увидал, так сразу и втюрился, полюбил то есть. Вы извините меня, конечно, но… ведь… (Пауза.) Приятная нонче природа!
— Да… Погода великолепная…
— И при такой самой природе как приятно, знаете ли-с, любить такую приятную особу, как вы… Но я несчастлив!
Иван Гаврилович вздохнул и дёрнул себя за бородку.
— Очень несчастлив-с! Я вас люблю, страдаю, а… вы? Нешто вы можете чувствовать ко мне чувства? Вы образованная, учёная… всё по-благородному… А я? Я купеческого звания и… больше ничего! Как есть ничего! Денег-то много, но что толку с тех денег, если нет настоящего счастья? Без счастья с этими самыми деньгами одно только окаянство да… пустоцвет. Ешь хорошо, ну… пешком не ходишь… пустая жизнь… Надежда Петровна!
— Ну?
— Ни… ничего-с! Я хотел, собственно говоря, вас побеспокоить…
— Что вам?
— Можете ли вы меня любить? (Пауза.) Я предлагал вашей маменьке… мамаше то есть, своё сердце и руку относительно вас, и оне сказали, что всё от вас зависит… Вы можете, говорит, и без родительской воли… Как вы мне ответите?
Надя молчала. Она взглянула в тёмную зелёную чащу, где еле-еле обрисовывались стволы и узорчатая листва… Её занимали движущиеся чёрные тени от деревьев, которые слегка покачивались от ветерка своими верхушками. Молчание её душило Ивана Гавриловича. На глазах его выступили слёзы. Он страдал. «Ну что — ежели она откажет?» — думалось ему, и эта невесёлая дума морозом резала по его широкой спине…
— Сделайте милость, Надежда Петровна,— проговорил он,— не терзайте мою душу… Ведь я, ежели лезу к вам, то от любви… Потому… (Пауза.) Ежели… (Пауза.) Ежели вы не ответите мне, то хоть умирай.
Надя повернула своё лицо к Ивану Гавриловичу и улыбнулась… Она протянула ему свою руку и заговорила голосом, который прозвучал в ушах московского коммерсанта песнью сирены:
— Очень вам благодарна, Иван Гаврилович… Я уже давно знаю, что вы меня любите, и знаю, как вы любите… Но я… я… Я вас тоже люблю, Жан… Вас нельзя не полюбить за ваше доброе сердце, за вашу преданность…
Иван Гаврилович раскрыл широко рот, засмеялся и, счастливый, провёл себя ладонью по лицу: не сон ли, мол?
— Я знаю, что если я выйду за вас замуж,— продолжала Надя,— то я буду самая счастливая… Но знаете что, Иван Гаврилович? Подождите немножко ответа… Ответить положительно сейчас я не могу… Я должна этот шаг обдумать хорошенько… Подумать надо… Потерпите немного.
— А долго ждать?
— Нет, немного… День, много два…
— Это можно-с…
— Вы сейчас уедете, а ответ я дам письмом… Уезжайте сейчас домой, а я пойду думать… Прощайте… Через день…
Надя протянула руку. Иван Гаврилович схватил её и поцеловал. Надя кивнула головой, поцеловала воздух, спорхнула с крыльца и исчезла… Иван Гаврилович постоял минуты две-три, подумал и отправился через маленький цветник и рощу к своим лошадям, которые стояли на просеке. Он раскис и ослабел от счастья, точно его целый день продержали в горячей ванне… Он шёл и смеялся от счастья.
— Трофим! — разбудил он спавшего кучера.— Вставай! Едем! На чай пять жёлтеньких! Понял? Ха-ха!
Между тем Надя прошмыгнула сквозь все комнаты на другую террасу, спустилась с этой террасы и, пробираясь сквозь деревья, кусты и кустики, побежала на другую просеку. На этой просеке ожидал её друг её детства, молодой человек лет двадцати шести, барон Владимир Штраль. Штраль — миленький толстенький немец-карапузик, с уже заметной плешью на голове. Он в этом году кончил курс в университете, едет в своё харьковское именье и пришёл в последний раз, проститься… Он был слегка пьян и, полулёжа на скамье, насвистывал «Стрелочка».
Надя подбежала к нему и, тяжело дышащая, утомлённая бегом, повисла на его шее. Звонко хохоча и теребя его за шею, за волосы и воротник, она осыпала его жирное, потное лицо поцелуями…
— Я тебя уже целый час жду,— сказал барон, обнимая её за талию…
— Ну что — здоров?
— Здоров…
— Едешь завтра?
— Еду…
— Противный… Возвратишься скоро?
— Не знаю…
Барон поцеловал Надю в щеку и ссадил её с колен на скамью.
— Ну, будет целоваться,— сказала Надя.— После… Впереди ещё много времени. Теперь потолкуем о деле. (Пауза.) Ты, Воля, подумал?
— Подумал…
— Ну что ж, как? Когда… свадьба?
Барон поморщился.
— Ты опять о том же! — сказал он.— Ведь я тебе ещё вчера дал… положительный ответ… Ни о какой свадьбе не может быть и речи! Я тебе ещё вчера сказал… Зачем заводить разговор о том, что уже тысячу раз было пересказано?..
— Но, Воля, должны наши отношения чем-нибудь кончиться! Как ты это не поймёшь? Ведь должны?
— Должны, но не свадьбой… Ты, Nadine, повторяю я в сотый раз, наивна, как трёхлетнее дитя… Наивность к лицу хорошеньким женщинам, но не в данном случае, душа моя…
— Не хочешь жениться, значит! Не хочешь? Ты говори прямо, бессовестная твоя душа, говори прямо: не хочешь?
— Не хочу… С какой стати я буду себе портить карьеру? Я люблю тебя, но ведь ты сгубишь меня, если я на тебе женюсь… Ты мне не дашь ни состояния, ни имени… Женитьба должна, мой друг, быть половиной карьеры, а ты… Плакать нечего… Надо рассуждать здраво… Браки по любви никогда не бывают счастливы и оканчиваются обыкновенно пуфом…
— Лжёшь… Ты лжёшь! Вот что!
— Женись, а потом с голоду умирай… Нищих плоди… Рассуждать нужно…
— А отчего ты тогда не рассуждал… помнишь? Ты тогда дал мне честное слово, что ты на мне женишься… Ведь дал?
— Дал… Но теперь изменились мои планы… Ведь ты не выйдешь за бедного человека? Зачем же ты заставляешь меня жениться на бедной? Я не имею желания поступить с собой по-свински. У меня есть будущее, за которое я должен ответить пред своею совестью.
Надя утёрла платком глаза и вдруг неожиданно, нечаянно бросилась опять на шею к православному немцу. Она припала к нему и принялась осыпать его лицо поцелуями.
— Женись! — залепетала она.— Женись, голубчик! Ведь я люблю тебя! Ведь я жить без тебя не могу, моя прелесть! Ты меня убьёшь, если расстанешься со мной! Женишься? Да?
Немец подумал и решительным тоном сказал:
— Не могу! Любовь хорошая вещь, но на этом свете она не прежде всего…
— Так не хочешь?
— Нет… Не могу…
— Не хочешь? Верно, что не хочешь?
— Не могу, Nadine!
— Подлец, негодяй… вот что! Мошенник! Немчура! Я тебя терпеть не могу, ненавижу, презираю! Ты гадок! Я тебя и не любила никогда! Если я в тот вечер и поддалась тебе, то только потому, что считала тебя честным человеком, думала, что ты женишься на мне… Я тебя и тогда терпеть не могла! Хотела выйти за тебя, потому что ты барон и богач!
Надя замахала руками и, отступив на несколько шагов от Штраля, пустила в него ещё несколько колкостей и отправилась домой… «Напрасно я ходила сейчас к нему,— думала она, идя домой.— Ведь знала же я, что он не захочет жениться? Вот негодяй! Дура была я в тот вечер! Не поддайся я ему тогда, теперь бы не было надобности унижаться перед этой… немчурой».
Придя во двор дачи, Надя не пошла в комнаты. Она походила по двору и остановилась у одного слабо освещённого окна. Окно это выходило из комнаты, в которой обитала на летнем положении молодая, только что выпущенная из консерватории, первая скрипка, Митя Гусев. Надя начала глядеть в окно. Митя, плечистый, курчавый блондин, недурной собой, был дома. Он без сюртука и жилетки лежал на кровати и читал роман. Надя постояла, подумала и постучала в окно. Первая скрипка подняла голову.
— Кто там?
— Это я, Дмитрий Иваныч… Отворите-ка окно на минутку!..
Митя быстро надел сюртук и отворил окно.
— Идите сюда… Лезьте ко мне…— сказала Надя.
Митя показался на окне и через секунду был уже возле Нади.
— Что вам угодно?
— Пойдёмте! — сказала Надя и взяла Митю под руку.
— Вот что, Дмитрий Иваныч,— сказала она.— Не пишите мне, голубчик, любовных писем! Пожалуйста, не пишите! Не любите меня и не говорите мне, что вы меня любите!
Слёзы сверкнули на глазах Нади и полились струёй по щекам, по рукам…
Слёзы были самые настоящие, горючие, крупные…
— Не любите меня, Дмитрий! Не играйте для меня на скрипке! Я гадкая, противная, нехорошая… Я такая, которую нужно презирать, ненавидеть, бить…
Надя зарыдала и положила свою головку на грудь Мити.
— И я самая гадкая, и мысли мои гадкие, и сердце…
Митя растерялся, забормотал какую-то ерунду и поцеловал Надю в голову…
— Вы добрый, хороший… Я, честное слово, люблю вас… Ну, а вы не любите меня! Я люблю больше всего на свете деньги, наряды, коляски… Я умираю, когда думаю, что у меня нет денег… Я мерзкая, эгоистка… Не любите, душечка, Дмитрий Иваныч! Не пишите мне писем! Я выхожу замуж… за Гаврилыча… Видите — какая я! А вы ещё… любите меня! Прощайте! Я вас буду любить и замужем… Прощай, Митя!
Надя быстро обняла Гусева, быстро поцеловала его в шею и побежала к воротам.
Придя к себе в комнату, Надя села за стол и, горько плача, написала следующее письмо: «Дорогой Иван Гаврилыч! Я ваша. Я вас люблю и хочу быть вашей женою… Ваша Н.»
Письмо было запечатано и сдано горничной для отправки по адресу.
«Завтра… что-нибудь привезёт…» — подумала Надя и глубоко вздохнула.
Этот вздох был финалом её плача. Посидев немного у окна и успокоившись, Надя быстро разделась, и ровно в полночь дорогое пуховое одеяло, с вышивками и вензелями, уже грело спящее, изредка вздрагивающее тело молодой, хорошенькой, развратной гадины.
В полночь Иван Гаврилович шагал у себя по кабинету и мечтал вслух.
В кабинете сидели его родители и слушали его мечтания… Они радовались и были счастливы за счастливого сына…
— Девица-то она хорошая, благородная,— говорил отец.— Советника дочь, да и красавица. Одна только беда: фамилия у неё немецкая! Подумают люди, что ты на немке женился…
Отзывы о сказке / рассказе: