Аркадий Аверченко — Самостийники: Рассказ

В поезде, идущем из Киева в Екатеринослав, в купе первого класса мирно беседуют две дамы:

— Простите, мадам… Вы в первый раз ездите по этой дороге?

— Во второй.

— Тогда я не понимаю, почему вы надели такую хорошую ротонду.

— Но ведь пыли теперь нет.

— Причем тут пыль, когда через две остановки нас будут грабить махновцы.

— Разве уже? Я думала, еще часа через два. Но ведь, говорят, они верхнего платья не берут.

— До вторника не брали. А теперь вышло разъяснение ихнего ревкома, чтобы брать.

— Жалко, что я не читала… Можно было бы что-нибудь старенькое надеть.

— Ох, с этой политикой совсем голова кругом идет. Петлюровцы грабили раньше только кредитки и бриллианты, теперь вдруг переходят на платформу меховых вещей, опанасенковцы снимали только мужские костюмы и сапоги, а с прошлой недели вдруг сразу на дамское белье перешли. Я и не думала, что социализм такая сложная вещь. На вас есть корсет?

— Есть.

— Стянут.

— Нет, не особенно. Я не люблю в дороге затягиваться.

— Нет, я горю, нечипоренковцы стянут. У них платформа такая: долой корсеты! Очень гигиеническая платформа.

— Какие нечипоренковцы?

— Шайка. Атаман — бывший акцизный Нечипоренко.

— Красивый?

— Причем тут красота? Губную помаду даже отбирает.

— Я о нем ничего и не слыхала. Должно быть, новый. Мне в Киеве советовали грабиться у Остапчука. Он только бриллианты и николаевки социализирует. И, кроме того, удостоверение дает, что вы уже ограблены, очень удобно.

— Почему удобно?

— А чтобы на следующих перегонах не грабили.

— Раз уже ограбили, не все ли равно, что будет на следующих перегонах?

— Не скажите. Они бывают очень недовольны, кричат. Вы, говорят, нарочно нам назло вещей не взяли. А тут покажешь им удостоверение — они и успокоятся.

— Я делаю иначе. Мне приходится часто ездить, я и приспособилась. Видите ли, нужно набрать из дому как можно больше ненужных вещей и разложить их в три чемодана. Первый я держу на виду для Авдеевцев, второй прячу под лавку — Махновцы потом забирают, а третий держу где-нибудь в вагонной топке под углем. Это для нечипоренковцев — они самые придирчивые.

— А вы знаете, они обижаются, если им сказать, что они грабят.

— Еще бы. Они называют это обыскивать.

— Какая же разница?

— Огромная. Грабят — просто, без социализма, а «обыскивают», стоя на какой-нибудь платформе и по мандату.

— Да кто ж им мандат даст?

— Сами. Друг другу. Вы когда-нибудь грабились у Поддубного?

— Еще не случалось.

— Очень симпатичный. Он прямо без мандата грабит. Не люблю, говорит, этих фиглей-миглей. Поет замечательно.

— Что ж он, во время грабежа поет, что ли?

— Нет, он потом три станции со мной в одном купе ехал, так пел. Обещал даже, когда будет в Екатеринославе, в гости придти.

— А вы знаете, у меня есть знакомый Козюкин, так он тоже решил свою шайку составить и грабить. Как раз был свободный перегон между Подляновкой и Слюнями.

— А он на какой платформе стоит?

— Ну, куда ему, дураку, на платформе стоять; его и так-то земля не держит. Смех и грех с такими разбойниками.

— Что же вышло?

— Прежде всего, набрал он всего 8 человек козюковцев. Никто не хотел к нему идти. Ну, остановили они, значит, первый раз поезд около Слюней, вошли в вагон… Козюкин вынул свой старомодный бульдог — наверное, за пятерку на толчке купил — и пищит: «Пожалуйста, прошу вас, потрудитесь, руки вверх!».

Никто почти и не расслышал.

Он опять, чуть не со слезами: «Покорнейше прошу вас, господа, будьте любезны, руки вверх». Наконец, один господин расслышал его бормотанье, встал: «Тебе чего, дохлятина, надо?».

Так тот, верите, чуть не расплакался: «Вы, говорит, не имеете права оскорблять представителя трудового пролетариата. За это и к мировому можно». Потом сконфузился, махнул рукой и убежал из вагона. Вот тебе и шайка.

— Да… — задумчиво сказала первая дама. — Теперь всякая шантрапа в атаманы полезла. Мельчает все.

В это время по коридору прошел кондуктор. Он открыл дверь купе и привычным монотонным голосом протянул:

— Господа-a, приготовьте вещи-и! Константиновка, сейчас грабить будуу-т!