— Грачев! У тебя есть двенадцатый выпуск Ната Пинкертона?
— Нет, девятый есть. Спроси у Замирайло.
— Замирайло! Дай двенадцатый выпуск Пинкертончика.
— Ишь ты какой хитрый… А что я буду читать?
— Так ведь сейчас урок арифметики будет, не будешь же ты читать на арифметике.
— Ах, господи! Сейчас арифметика… А я что называется — ни-ни. Всю ночь читал «Дик Викольчос — душитель миллионеров»…
— А что у нас на сегодня?
— Цепное правило и правило товарищества.
— Здорово. Пойдем мы сегодня как топоры ко дну. Вот тебе и Пинкертон. Красильников! Ты приготовил?
— Приготовил… Могилу я себе приготовил. Слушай, ты не знаешь случайно, что такое правило товарищества?
— По-моему, так: главное — не фискалить, поддерживать товарища в беде, кроме того…
— Дурной ты! Я тебя об арифметическом правиле спрашиваю. Ты еще на уроке ляпни такой ответ Александру Николаевичу…
— Краснокожие!.. — возгласил дежурный, заглянув в окно. — Стройся, как говорится, к расчету. Александр Николаевич идет.
Сдержанный болезненный стон пронесся по всему классу.
«Мне смертию кость угрожала», — прошептал Красильников, судорожно вчитываясь в Киселева, страницы которого были испещрены самыми загадочными цифрами и вычислениями.
Почти у всех в руках вместо Киселева была Бог его знает какая гадость: маленькие засаленные книжонки с аляповато, грубо раскрашенными обложками, крикливо вещавшими, что содержание их не менее зазвонисто: «Тайна мистера Пэка, или три отрезанные головы», «Берлинский палач», «Подземелье дьявола» — все это сплошь грубое, глупое, тошнотворно-безграмотное. Весь этот вздор при первых же словах дежурного, обращенных к краснокожим, моментально нырнул в ранцы и ящики парт, а взамен «берлинских палачей» выскочили спокойные, солидные Киселевы, Киселевы, Киселевы — целое море глубокомысленной арифметики.
— Много будет сегодня убиенных младенцев, — пророчески провозгласил Красильников.
— Типун тебе на язык.
— Ну, типун-то — это вопрос, а единица в журнале — верная.
С первой скамьи раздался судорожный писк умиравшего от ужаса и дурных предчувствий Грачева:
— Замирайло! Золотой голубчик! Спаси нас!
— Как же я вас спасу, дурные! Надо было выучить и тройное и цепное.
— А сам-то ты учил?
— Нет, положим. Я вчера у одного мальчика достал «Фантомас, убийца детей»… Впрочем, постойте, господа… Надо, знаете, что сделать? Занять Александра Николаевича разговором. Гм!.. Стоп. Нашел. Чем ушибся, тем и лечись!.. Есть. Только вы уж поддержите.
* * *
Учитель математики с завидной медлительностью положил на кафедру журнал, вынул платок, протер очки, аккуратно сложил и спрятал платок и только тогда уселся на свое место.
— Ну-с… Перво-наперво мы проверим, кого нет в классе.
Он медлительно развернул журнал.
— Авилов Илья?
— Здесь.
— Агабашев Степан?
— Здесь.
— Андриевич Николай?
— Нет его, — отвечал дежурный.
— И не будет, — вдруг мрачно пробормотал Замирайло.
— Что? — поднял голову учитель. Все молчали.
— Кто сказал «и не будет»?
Замирайло с деланной неохотой поднялся с места.
— Я сказал «и не будет».
— Что ж он, серьезно болен, что ли?
— Нет, — промямлил Замирайло, — не то… Да я уж и не знаю, говорить ли вообще, Александр Николаевич…
— А что такое? В чем дело? — встревоженно поднял голову добряк математик.
— Да я боюсь, как бы и мне в эту историю не запутаться… Будут еще по судам таскать как свидетеля… — И добавил с лицемерной заботливостью: — А это может отразиться на моих учебных занятиях.
— Нет, ты мне скажи, в чем дело с Андриевичем, — совсем уже встревожился учитель. — Что такое? При чем тут суд?
Замирайло, опустив голову, молчал.
— Ну же? Говори смело, не бойся.
— Ну хорошо… — вздохнул Замирайло. — Я скажу все, что знаю, там не мое дело. Вчера, как вам известно, было воскресенье. Я решил с утра пойти на реку, половить рыбу. Ну, конечно, взял с собой и учебные книжки… Киселева «Арифметику» взял. Думаю, что хотя и знаю все, но все-таки еще подзубрить не мешает. Иду это я к реке, встречаю Андриевича, под мышкой у него синее одеяло и книжки.
Замирайло на минуту замялся, потом великодушно закончил:
— Тоже учебные книжки. Он тоже шел на реку учить Киселева. «Здравствуй, голубчик Андрневич, — говорю я ему. — Куда это ты с книжками и одеялом направляешься?» — «А к реке, — говорит. — Лягу себе, — говорит, — под кустиком и тоже буду учить арифметику». — «Ну, хорошо, — говорю я ему, — только ты садись подальше, чтобы мы не мешали друг другу учить арифметику». Так мы и сделали. Я уселся под ивой на бережку, а он улегся, так… ярдов на сто…
— Ну, ну — и что же? — поощрил заинтересованный учитель.
— Сижу я, значит, ужу рыбку, учу арифметику (хотя, конечно, я знаю, но для верности учил еще), вдруг слышу за спиной на горке голоса… Кто эти проходящие, я не видел — сидел спиной, да и кусты мешали, но разговор я услышал такой: «Так, значит, решено, Манюк?» — «Значит, решено». — «Деньги получишь, как обещано. Это тебе получше лошадей». — «А вы верно знаете, что он тут?» — «Здесь он, здесь. Взял одеяло и пошел на реку… Манюк!» — «А?» — «Только сделай же так, чтобы никаких следов не было». — «Да уж раз река под боком, какие же следы…» Тут они прошли, и я дальше ихнего разговора не слышал… Только минут через пять до меня донесся издали какой-то разговор, потом подавленный крик, потом плеск воды!.. А потом все смолкло.
— Ну, — поощрил учитель.
— Все… — глубоко вздохнул Замирайло. — Я больше ничего не знаю.
Учитель задумался, покусывая суставы пальцев.
— Я думаю, что все это вздор. Просто случайное совпадение. Кому, спрашивается, может понадобиться жизнь Андриевича… Ну-с… А теперь приступим к правилу товарищества. Кого бы мне вызвать?..
Вдруг с места поднялся Красильников и взволнованным голосом спросил Замирайло:
— Замирайло! А какого цвета было одеяло у Андриевича?
— Синего, — с готовностью ответил Замирайло.
— Синего? Гм… Странно. Все это очень странно, — потирая лоб, прошептал Красильников.
— Что тебе странно, Красильников? — удивленно спросил учитель.
— Такое странное совпадение. Как вы знаете, господа, дом моего отца стоит на Проломной, ярдах в четырехстах от реки. А у нас есть собака — Тигр. И этот Тигр вечно шатается по окрестностям и всегда норовит притащить какую-нибудь дрянь: то кусок дохлой кошки, то обглоданную кость. А вчера он является домой и приносит в зубах кусок синего… одеяла. И на куске какие-то красные пятна, запачканные землей. Тигр положил обрывок на пол и стал слизывать красные пятна…
Красильников потер ладонью лоб и умолк.
— Все? — спросил учитель.
— Все.
— Да, все это странно. Ну, я думаю, его родители сами все выяснят. Итак: правило товарищества… Вызовем мы…
— Теперь мне многое делается ясным, — громко сказал Грачев, ни к кому определенно не обращаясь.
— Что тебе ясно? — встрепенулся учитель.
Грачев встал и начал уверенным, полным тайного значения тоном:
— Вчера я зашел к Красильникову взять у него учебник арифметики. У меня мою книгу кто-то украл (мне говорили, что в городе действует какая-то шайка), а я хотел во что бы то ни стало приготовить на сегодня урок… Захожу к Красильникову, он сидит, учит правило товарищества. Поговорили о том о сем, об арифметике… Вдруг он рассказывает: «Понимаешь, — говорит, — наш Тигр принес странный обрезок одеяла». — Обрывок, — поправляю я, — а не обрезок»… Ведь ты, Красильников, настаивал на том, что это обрезок?
— Настаивал, — с готовностью согласился Красильников, — и сейчас настаиваю. Кусок одеяла, именно срезок от целого, и нож, очевидно, был очень острый, потому что без рваных мест.
— Все-таки что же тебе ясно? — переспросил Грачева учитель.
— Когда он показал обрывок или там отрезок, я и говорю: «Постой, да ведь это одеяло Андриевича. Я у него как-то был, сидел на кровати и как раз обратил внимание на цвет и рисунок одеяла…» Мне как-то сразу сделалось беспокойно. «Знаешь что, — говорю я. — Пойду-ка я к Андриевичу, лучше у него возьму арифметику. Кстати же и проведаю его, как он живет». Попрощался с Красильниковым, иду…
— Да, это верно, — подтвердил обстоятельный Красильников, — он со мной попрощался и пошел…
— Не мешай, Красильников, — раздался гул голосов.
— Иду… Прихожу к Андриевичу, встречает меня ихняя домоправительница… Как известно, господа, Андриевич сирота, сын очень богатых родителей, и живет он у своего холостого опекуна. «Что вам?» — спрашивает меня домоправительница и все этак подозрительно на меня поглядывает. «Андриевич дома?» — спрашиваю. «Нет его, нет, и неизвестно, когда будет». И видно, что старая ведьма старается как можно скорее спровадить меня со двора. Вдруг вижу я, из дому на крыльцо выходит цыган Манюк, про которого говорят, что он конокрад и занимается вообще всякими темными делами… И вдруг тут меня будто что в бок толкнуло. «А я, говорю, к Андриевичу пришел по делу. Мы, видите ли, устраиваем любительский спектакль, и нам нужно для занавеса синее одеяло… Андриевич говорил, что у него есть, обещал дать». Она ка-ак рассвирепеет. «Уходите, — кричит, — никаких одеял не могу вам дать! Молодого барина нет, а я без него не могу его вещей давать». А меня как будто кто-то в бок толкает. «Мадам, — говорю я. — Я этого одеяла и не собираюсь брать с собой, вы мне только покажите его, годится ли?» Тут она взвизгнула, схватила меня за плечи, вытолкала и захлопнула калитку перед самым моим носом.
— Гм!.. — промычал учитель. — Замирайло! Выскажи свое просвещенное мнение…
— Что ж я скажу, Александр Николаевич, — скромно встал Замирайло. — Я ничего не знаю, а только у Андриевича в будущем большие деньги, и опекуну выгодно отделаться от бедного Николая…
— Так ты думаешь, что это опекун говорил с Манюком за твоей спиной?
— Уверен, — бодро сказал Замирайло.
— В котором часу это было приблизительно? — спросил учитель.
— В десять часов утра или немного позже.
— Ну, так поздравляю вас: я был вчера около этого времени на вокзале и видел опекуна Андриевича — я его немного знаю в лицо. Он сел в десятичасовой киевский поезд и уехал.
Это сообщение учителя произвело большое впечатление. Все притихли. Воспользовавшись паузой, учитель снова развернул журнал и сказал:
— Кого же бы нам сейчас вызвать?..
— Понял! — вдруг раздался голос Азебашева Степана. — Теперь не буду больше ломать себе голову.
— Над чем это, Азебашев? Над чем ты не будешь ломать голову?
— Да это пустяк, Александр Николаич. Но все-таки меня он удивил. У меня есть товарищ, сын начальника станции… И он вчера утром позвал меня покататься на маневрирующем паровозе. Сели мы — паровоз стоял на запасном пути, сзади десятичасового пассажирского, вдруг раздается третий звонок, пассажирский трогается, и только что он тронулся, как на площадке показался пожилой господин с чемоданом, открыл дверцу площадки да и выскочил с нашей стороны, то есть с противоположной перрону. Схватил чемодан да, сделав маленький крюк, помчался в город.
— Вздор ты говоришь, Азебашев; если, как я тебя понимаю, это был опекун Андриевича, то как он мог через колеса попасть на реку и встретиться с Манюком, если от вокзала до реки езды на извозчике не меньше часу. Просто совпадение. Ну, мы все тут болтаем, а час уже скоро кончается. Ну-с, пусть нам расскажет о правиле товарищества… Батуричев, что ли.
Батуричев встал, помолчал немного и сказал:
— Правилом товарищества называется… Нет, не могу припомнить! Может быть, это и пустяк, может, это и не имеет отношения, но сказать я обязан.
Учитель был чрезвычайно удивлен таким продолжением «правила товарищества»:
— Что это ты там бормочешь, Батуричев? Что ты обязан сказать?
— Вчера утром, Александр Николаевич, я встал очень рано. Хотя было воскресенье, но, думаю, встану, поучу хорошенько правило цепное и товарищества, а потом пойду гулять… а около нашего дома помещается гараж, оттуда можно брать автомобили. Смотрю, стоит автомобиль, весь в пыли, а около ходит шофер и о чем-то разговаривает с механиком. Я тоже остановился около автомобиля, любуюсь машиной, слушаю. «Чего ж он так гнал тебя?» — «Бог его знает. Я стоял у вокзала, вдруг он подбегает, с чемоданом, пожилой такой, верно, чем-то озабоченный, вскакивает в мотор и говорит: «Поднимите верх и, не жалея машины, летите к реке, пятьдесят рублей на чай получите!» Я и погнал. Около реки из-за кустов вышел какой-то чернобородый, и они о чем-то заговорили… А я уехал». Не знаю, почему мне запомнился этот рассказ шофера, но я…
Резкий звонок, возвещавший окончание учебного часа, прозвучал в коридоре. Все облегченно вздохнули. Учитель сделался задумчив.
— Да, любопытная история, любопытная. Хотел бы я знать, что случилось с Андриевичем и где он сейчас…
И вдруг встал доселе молчавший и погруженный в чтение какой-то раскрашенной книжки Авилов Антон.
— Александр Николаевич, — простодушно спросил он. — Вы, кажется, хотите знать, где сейчас Андриевич?
— Да! А ты разве знаешь?
— Я когда шел сегодня утром в гимназию, встретил его. Он сказал, что его опекун заболел и он должен бегать в аптеку и сидеть около него.
— Чего ж ты раньше молчал, чудак? — удивился учитель. — Мы тут целый час толкуем об Андриевиче, а он…
— А я не слышал. Я читал книжку… Арифметику Киселева читал. Так увлекся, что и не слышал, о чем говорят.
— Зкая досада. А вы, господа, вечно какие-нибудь глупости выдумаете. Почудится им какой-нибудь вздор, они и пойдут расписывать, только время даром отнимают…
В этот момент в комнату вошел надзиратель. Сказал:
— Александр Николаич! Батюшка сейчас запиской сообщил, что на уроке закона божьего не будет. Директор просил вас заняться с классом на один час.
Сдержанный глухой стой как ветерок пронесся по классу.
— Ну-с, пинкертоны, — обратился учитель к поникшим ученикам. — Сейчас пятиминутная перемена, а через пять минут займемся правилом товарищества… Вы все так его вызубрили, что приятно будет вас спросить…
Волосы у пинкертонов встали дыбом. Будто целый лес тоненьких единиц пророчески поднялся на голове у каждого из них.
Отзывы о сказке / рассказе: