I
Проснувшись, мальчик Сашка повернулся на другой бок и стал думать о промелькнувшем, как сон, вчерашнем дне.
Вчерашний день был для Сашки полон тихих детских радостей: во-первых, он украл у квартиранта полкоробки красок и кисточку, затем пристав описывал в гостиной мебель и, в-третьих, с матерью был какой-то припадок удушья… Звали доктора, пахнущего мылом, приходили соседки; вместо скучного обеда всё домашние ели ветчину, сардины и балык, а квартиранты пошли обедать в ресторан — что было тоже неожиданно-любопытно и непохоже на ряд предыдущих дней.
Припадок матери, кроме перечисленных весёлых минут, дал Сашке ещё и практические выгоды: когда его послали в аптеку, он утаил из сдачи двугривенный, а потом забрал себе всё бумажные колпачки от аптечных коробочек и бутылочек и коробку из-под пилюль.
Несмотря на кажущуюся вздорность увлечения колпачками и коробочками, Сашка — прехитрый мальчик. Хитрость у него чисто звериная, упорная, непоколебимая. Однажды квартирант Возженко заметил, что у него пропали тюбик с краской и кисть. Он стал запирать ящик с красками в комод и запирал их таким образом целый месяц. И целый месяц, каждый день после ухода квартиранта Возженко, Сашка подходил к комоду и проверял, заперт ли он? Расчёт у Сашки был простой — забудет же когда-нибудь Возженко запереть комод…
Вчера как раз Возженко забыл сделать это. Сашка, лежа, даже зажмурился от удовольствия и сознания, сколько чудес натворит он этими красками. Потом Сашка вынул из-под одеяла руку и разжал её: со вчерашнего дня он всё носил в ней аптекарский двугривенный и спать лег, раздевшись одной рукой.
Двугривенный, влажный, грязный, был здесь.
II
Налюбовавшись двугривенным, Сашка вернулся к своим утренним делишкам.
Первой его заботой было узнать, что готовит мать ему на завтрак. Если котлеты — Сашка поднимет капризный крик и заявит, что, кроме яиц, он ничего есть не может. Если же яйца — Сашка поднимет такой же крик и выразит самые определённые симпатии к котлетам и отвращение к «этим паршивым яйцам».
На тот случай, если мать, расщедрившись, приготовит и то, и другое, Сашка измыслил для себя недурную лазейку: он потребует оставшиеся от вчерашнего пира сардины.
Мать он любит, но любовь эта странная — полное отсутствие жалости и лёгкое презрение.
Презрение укоренилось в нем с тех пор, как он заметил в матери черту, свойственную всем почти матерям: иногда за пустяк, за какой-нибудь разбитый им бокал, она поднимала такой крик, что можно было оглохнуть. А за что-нибудь серьёзное, вроде позавчерашнего дела с пуговицами, она только переплетала свои пухлые пальцы (Сашка сам пробовал сделать это, но не выходило — один палец оказывался лишним) и восклицала с лёгким стоном:
— Сашенька! Ну что же это такое? Ну как же это можно? Ну как же тебе не стыдно?
Даже сейчас, натягивая на худые ножонки чулки, Сашка недоумевает, каким образом могли догадаться, что история с пуговицами — дело рук его, Сашки, а не кого-нибудь другого?
История заключалась в том, что Сашка, со свойственным ему азартом, увлекся игрой в пуговицы… Проигравшись дотла, он оборвал с себя всё, что было можно: штанишки его держались только потому, что он всё время надувал живот и ходил, странно выпячиваясь. Но когда фортуна решительно повернулась к нему спиной, Сашка задумал одним грандиозным взмахом обогатить себя: встал ночью с кроватки, обошел, неслышно скользя, всё квартирантские комнаты и, вооружившись ножницами, вырезал всё до одной пуговицы, бывшие в их квартире.
На другой день квартиранты не пошли на службу, а мать долго, до обеда, ходила по лавкам, подбирая пуговицы, а после обеда сидела с горничной до вечера и пришивала к квартирантовым брюкам и жилетам целую армию пуговиц. «Не понимаю… Как она могла догадаться, что это я?» — думал Сашка, натягивая на ногу башмак и положив по этому случаю двугривенный в рот.
III
Отказ есть приготовленные яйца и требование котлет заняло Сашкино праздное время на полчаса.
— Почему ты не хочешь есть яйца, негодный мальчишка?
— Так.
— Как — так?
— Да так.
— Ну, так знай же, котлет ты не получишь!
— И не надо.
Сашка бьёт наверняка. Он с деланной слабостью отходит к углу и садится на ковер.
«Бледный он какой-то сегодня», — думает сердобольная мать.
— Сашенька, милый, ну, скушай же яйца! Мама просит.
— Не хочу! Сама ешь.
— А, чтоб ты пропал, болван! Вот вырастила идиота…
Мать встает и отправляется в кухню.
Съев котлету, Сашка с головой окунается в омут мелких и крупных дел.
Озабоченный, идёт он прежде всего в коридор и, открыв сундучок горничной Лизаветы, плюёт в него. Это зато, что она вчера два раза толкнула его и пожалела замазки, оставшейся после стекольщиков.
Свершив акт правосудия, идет на кухню и хнычет, чтобы ему дали пустую баночку и сахару.
— Для чего тебе?
— Надо.
— Да для чего?
— Надо!
— Надо, надо… А для чего надо? Вот — не дам.
— Дай, дура! А то матери расскажу, как ты вчера из графина для солдата водку отливала… Думаешь, не видел?
— На, чтоб ты пропал!
Желание кухарки исполняется: Сашка исчезает. Он сидит в ванной и ловит на пыльном окне мух. Наловив в баночку, доливает водой, высыпает сахар и долго взбалтывает эту странную настойку, назначение которой для самого изобретателя загадочно и неизвестно.
До обеда ещё далеко. Сашка решает пойти посидеть к квартиранту Григорию Ивановичу, который находится дома и что-то пишет.
— Здравствуйте, Григориваныч, — сладеньким тонким голоском приветствует его Сашка.
— Пошёл, пошёл вон. Мешаешь только.
— Да я здесь посижу. Я не буду мешать.
У Сашки определённых планов пока нет, и всё может зависеть только от окружающих обстоятельств: может быть, удастся, когда квартирант отвернется, стащить перо или нарисовать на написанном смешную рожицу, или сделать что-либо другое, что могло бы на весь день укрепить в Сашке хорошее расположение духа.
— Говорю тебе — убирайся!
— Да что я вам мешаю, что ли?
— Вот я тебя сейчас за уши да за дверь… Ну?
— Ма-ама-а!!! — жалобно кричит Сашка, зная, что мать в соседней комнате.
— Что такое? — слышится её голос.
— Тш!.. Чего ты кричишь, — шипит квартирант, зажимая Сашке рот. — Я же тебя не трогаю. Ну, молчи, молчи, милый мальчик…
— Ма-ама! Он меня прогоняет!
— Ты, Саша, мешаешь Григорию Ивановичу, — входит мать. — Он вам, вероятно, мешает?
— Нет, ничего, помилуйте, — морщится квартирант. — Пусть сидит.
— Сиди, Сашенька, только смирненько.
«Черти бы тебя подрали с твоим Сашенькой», — думает квартирант, а вслух.говорит:
— Бойкий мальчуган! Хе-хе! Общество старших любит…
— Да, уж он такой, — подтверждает мать.
IV
За обедом Сашке — сплошной праздник.
Он бракует все блюда, вмешивается в разговоры, болтает ногами, руками, головой, и, когда результатом соединённых усилий его конечностей является опрокинутая тарелка с супом, он считает, что убил двух зайцев: избавился от ненавистной жидкости и внёс в среду обедающих весёлую, шумную суматоху.
— Я котлет не желаю!
— Почему?
— Они с волосами.
— Что ты врёшь? Не хочешь? Ну и пухни с голоду.
Сашка, заинтересованный этой перспективой, отодвигает котлеты и, притихший, сидит, ни до чего не дотрагиваясь, минут пять. Потом решив, что наголодался за этот промежуток достаточно, пробует потихоньку живот: не распух ли?
Так как живот нормален, то Сашка дает себе слово когда-нибудь на свободе заняться этим вопросом серьёзнее — голодать до тех пор, пока не вспухнет, как гора.
V
Обед окончен, но бес хлопотливости по-прежнему не покидает Сашки.
До отхода ко сну нужно ещё зайти к Григорию Ивановичу и вымазать салом всё стальные перья на письменном столе (идея, родившаяся во время визита), а потом не позабыть бы украсть для сапожникова Борьки папирос и вылить баночку с мухами в Лизаветин сундук за то, что толкнула.
Даже улегшись спать, Сашка лелеял и обдумывал последний план: выждавши, когда всё заснут, пробраться в гостиную и отрезать красные сургучные печати, висящие на ножках столов, кресел и на картинах…
Они очень и очень пригодятся Сашке.
Отзывы о сказке / рассказе: