Артур Конан Дойл — Собака Баскервилей

V. Три порванные нити

Шерлок Холмс обладал в изумительной степени способностью отвлекать свои мысли по желанию. Странное дело, в которое нас вовлекли, было в продолжение двух часов как будто совершенно им забыто, и он весь был поглощен картинами новейших бельгийских мастеров. По выходе из галлереи он не хотел ни о чем говорить, кроме как об искусстве (о котором мы имели самые элементарные понятия), пока мы не дошли до Нортумберландского отеля.

— Сэр Генри Баскервиль ожидает вас наверху, — сказал конторщик. — Он просил меня тотчас же, как вы придете, провести вас к нему.

— Вы ничего не будете иметь против того, чтобы я заглянул в вашу книгу записей? — спросил Холмс.

— Сделайте одолжение.

В книге после имени Баскервиля было занесено еще два. Одно было Теофилус Джонсон с семейством, из Ньюкэстля, а другое — миссис Ольдмар, с горничной, из Гай-Лодж, Альтон.

— Это наверное тот самый Джонсон, которого я знавал, — сказал Холмс. — Он юрист, не правда ли, седой и прихрамывает?

— Нет, сэр, этот Джонсон — владелец каменноугольных копей, очень подвижный джентльмен, не старше вас.

— Вы, должно был, ошибаетесь относительно его специальности.

— Нет, сэр. Он уже много лет останавливается в нашем отеле, и мы его очень хорошо знаем.

— Это дело другое. A миссис Ольдмар? Мне что-то помнится, как будто имя ее мне знакомо. Простите мне мое любопытство, но часто бывает, что, навещая одного друга, находишь другого.

— Она больная дама, сэр. Ее муж был майором, и она всегда, когда бывает в городе, останавливается у нас.

— Благодарю вас. Я, кажется, не могу претендовать на знакомство с нею. Этими вопросами, Ватсон, — продолжал он тихим голосом, пока мы поднимались по лестнице, — мы установили крайне важный факт. Мы теперь знаем, что человек, интересующийся нашим приятелем, не остановился в одном с ним отеле. Это значит, что, стремясь, как мы видели, следить за ним, он вместе с тем боится быть замеченным. Ну, а это очень знаменательный факт.

— Чем?

— A тем… Эге, милый друг, в чем дело?

Огибая перила наверху лестницы, мы наткнулись на самого Генри Баскервиля. Его лицо было красно от гнева, и он держал в руке старый пыльный сапог. Он до того был взбешен, что слова не выходили у него из горла; когда же он перевел дух, то заговорил на гораздо более вольном и более западном диалекте, чем тот, каким говорил утром.

— Мне кажется, что в этом отеле меня дурачат, как молокососа! — воскликнул он. — Советую им быть осторожными, не то они увидят, что не на такого напали. Чёрт возьми, если этот мальчишка не найдет моего сапога, то не сдобровать им! Я понимаю шутки, мистер Холмс, но на этот раз они хватили через меру.

— Вы все еще ищете свой сапог?

— Да, сэр, и намерен его найти.

— Но ведь вы же говорили, что это был новый коричневый сапог.

— Да, сэр. A теперь это старый черный.

— Что! Неужели?..

— Именно. У меня было всего три пары сапог: новые коричневые, старые черные и эти из лакированной кожи, что на мне. В прошлую ночь у меня взяли один коричневый сапог, а сегодня стибрили черный. Ну, нашли вы его? Да говорите же и не стойте так, выпучив глаза.

На сцену появился взволнованный немец-лакей.

— Нет, сэр. Я справлялся во всем отеле и ничего не мог узнать.

— Хорошо! Или сапог будет мне возвращен до захода солнца, или я пойду к хозяину и скажу ему, что моментально выезжаю из его отеля.

— Он будет найден, сэр… обещаю вам, что если вы только потерпите, он будет найден.

— Надеюсь, иначе это будет последняя вещь, которую я теряю в этом притоне воров. Однако, простите меня, мистер Холмс, что я беспокою вас такими пустяками.

— Я думаю, что это стоит беспокойства.

— Вы как будто сериозно смотрите на это дело.

— Чем вы это все объясняете?

— Я и не пробую объяснять этого случая. Он мне кажется крайне нелепым и странным.

— Да, странный, пожалуй, — произнес Холмс в раздумье.

— Что вы-то сами о нем думаете?

— Я не скажу, что в настоящее время понимаю его. Это очень сложная штука, сэр Генри. Если связать с этим смерть вашего дяди, то я скажу, что из пятисот дел первейшей важности, которыми мне приходилось заниматься, ни одно не затрагивало меня так глубоко. Но у нас в руках несколько нитей и все шансы за то, что не та, так другая из них приведет нас к истине. Мы можем потратить время, руководствуясь не той, которой следует, но рано или поздно мы нападем на верную дорогу.

Мы приятно провели время за завтраком и очень мало говорили о деле, которое нас свело. И только когда перешли в частную гостиную Генри Баскервиля, Холмс спросил его, что он намерен делать.

— Отправиться в Баскервиль-голль.

— Когда?

— В конце недели.

— В сущности, — сказал Холмс, — я нахожу ваше решение разумным. Для меня вполне очевидно, что в Лондоне следят за вами, а в миллионном населении этого громадного города трудно узнать, кто следит и какая его цель. Если его намерения злостные, то он может причинить вам несчастие, и мы бессильны его предотвратить. Вы не знали, доктор Мортимер, что сегодня утром за вами следили по пятам от моего дома?

Доктор Мортимер сильно вздрогнул.

— Следили? Кто?

— К несчастию, этого я не могу вам сказать. Нет ли между вашими соседями или знакомыми в Дартмуре кого-нибудь с густою черною бородой?

— Нет… ах, постойте, да, у Барримора, дворецкого сэра Чарльза, густая, черная борода.

— A где Барримор?

— Ему поручен Баскервильский дом.

— Нам лучше удостовериться, действительно ли он там и не попал ли каким-нибудь образом в Лондон.

— Как же вы это узнаете?

— Дайте мне телеграфный бланк. «Все ли готово для сэра Генри?» Этого достаточно. Адресуйте мистеру Барримору, Баскервиль-голль. Какая ближайшая телеграфная станция? Гримпен. Прекрасно, — мы пошлем другую телеграмму почтмейстеру: «Телеграмму мистеру Барримору вручить в собственные руки. Если он отсутствует, прошу телеграфировать ответ сэру Генри Баскервиль, Нортумберландский отель». Это даст нам возможность узнать до сегодняшнего вечера, находится ли Барримор на своем посту в Девоншире или нет.

— Это правильно, — сказал Баскервиль. — А, кстати, доктор Мортимер, что из себя представляет этот Барриморъ?

— Он сын старого управителя, который умер. Эта семья смотрела за Баскервиль-голлем в продолжение четырех поколений. Насколько мне известно, он и жена его достойны полного уважения.

— Вместе с тем, — сказал Баскервиль, — ясно, что с тех пор, как никто из нашего семейства не жил в голле, они имеют великолепный дом и при этом никакой работы.

— Это правда.

— Получил ли что-нибудь Барримор по завещанию сэра Чарльза? — спросил Холмс.

— Он и жена его получили каждый по пятисот фунтов.

— Ara! A знали ли они, что получат эти деньги?

— Да, сэр Чарльз очень любил говорить о содержании своего духовного завещания.

— Это очень интересно.

— Надеюсь, — сказал доктор Мортимер, — что вы не смотрите подозрительно на всякого, кто получил наследство от сэра Чарльза, так как и мне он оставил тысячу фунтов.

— В самом деле! A еще кому?

— Он оставил много незначительных сумм отдельным лицам и большие суммы на общественную благотворительность. Все остальное досталось сэру Генри.

— A как велико это остальное?

— Семьсот сорок тысяч фунтов.

Холмс с удивлением поднял брови и сказал:

— Я никак не ожидал, что наследство сэра Чарльза достигает таких гигантских размеров.

— Сэр Чарльз пользовался репутациею богатого человека, но мы не знали, насколько он в действительности богат, пока не рассмотрели его бумаг. Общая стоимость поместья определена приблизительно в миллион.

— Ай, ай! Из-за такого кусочка человек может сделать отчаянный шаг. Еще вопрос, доктор Мортимер. Предположим, что с нашим молодым другом случится что-нибудь (простите мне такое неприятное предположение), кому достанется тогда поместье?

— Так как Роджер Баскервиль, младший брат сэра Чарльза, умер холостым, то поместье перейдет к дальним родственникам Десмондам. Джэмс Десмонд — пожилой пастор в Вестмурланде.

— Благодарю вас. Все эти подробности очень интересны. Встречались ли вы с мистером Джэмсом Десмондом?

— Встречался. Однажды он был с визитом у сэра Чарльза. Это человек почтенной наружности и святой жизни. Я помню, что он отказался принять от сэра Чарльза имущество, хотя последний и настаивал на том, чтобы определить ему что-нибудь.

— И человек с такими простыми вкусами мог бы унаследовать миллионы сэра Чарльза?

— Он унаследовал бы поместье, потому что таков порядок перехода наследства. Он получил бы также и деньги, если бы настоящий владелец не распорядился ими иначе, на что он имеет полное право.

— Написали ли вы свое завещание, сэр Генри?

— Нет, мистер Холмс. У меня на это не было времени, так как я узнал только вчера о положении дел. Но во всяком случае я нахожу, что деньги должны идти вместе с титулом и поместьем. Таковы были убеждения моего бедного дяди. Каким образом владелец восстановит великолепие Баскервилей, если у него нет денег для поддержания своей собственности. Дом, земля и доллары не могут быть разъединены.

— Это совершенно верно. Итак, сэр Генри, я согласен с вами, что вам следует немедленно отправиться в Девоншир. Только я предложу одну меру предосторожности: вам никоим образом не следует отправляться туда одному.

— Доктор Мортимер возвращается со мною.

— Но у доктора Мортимера практика, которую он не может бросить, да и дом его находится в нескольких милях расстояния от вашего. При всем своем желании, он не в состоянии будет вам помочь. Нет, сэр Генри, вы должны взять с собою надежного человека, который находился бы постоянно возле вас.

— Возможно ли, мистер Холмс, чтобы вы сами согласились поехать?

— Когда наступит кризис, я постараюсь лично явиться на место; но вы поймете, что при моей обширной практике и при постоянных обращениях ко мне за советом по всевозможным делам, я не могу уехать из Лондона на неопределенный срок. В настоящее время на одно из самых почтенных имен в Англии наложено пятно каким-то шантажистом, и только я один могу воспрепятствовать скандалу, который может причинить большое несчастие. Поэтому вы видите, насколько мне невозможно отправиться в Дартмур.

— Кого же вы посоветуете мне взять?

Холмс положил свою руку на мою и сказал:

— Если мой друг согласится, то нет человека, который был бы достойнее находиться возле вас, когда вы почувствуете себя в затруднительном положении. Никто не знает этого лучше меня.

Предложение это застало меня совершенно врасплох, но прежде чем я успел выговорить одно слово, Баскервиль схватил меня за руку и, сердечно пожав ее, сказал:

— Какой вы добрый, доктор Ватсон. Вы знаете, что со мною происходит, и вам дело так же знакомо, как и мне. Если вы поедете в Баскервиль-голль и высвободите меня из опасности, я никогда этого не забуду.

Ожидание приключений производило всегда чарующее действие на меня, кроме того я был польщен словами Холмса и горячностью, с какою баронет приветствовал меня как своего спутника.

— Я с удовольствием поеду, — сказал я, — и не могу себе представить, как бы я мог лучше употребить свое время.

— И вы будете очень тщательно доносить мне обо всем, — сказал Холмс. — Когда наступит какой-нибудь кризис, как я непременно ожидаю, я направлю ваши действия. Полагаю, что к субботе все будет готово?

— Удобно ли это будет доктору Ватсону?

— Вполне.

— Итак, в субботу, если ничего не произойдет нового, мы встретимся к отходу поезда 10 ч. 30 м. из Паддингтона.

Мы уже встали, чтобы проститься, как Баскервиль издал возглас торжества, вытаскивая из-под шкафика, стоявшего в одном из углов комнаты, коричневый сапог.

— Мой пропавший сапог! — воскликнул он.

— Дай Бог, чтобы все наши затруднения так же быстро уладились, — сказал Шерлок Холмс.

— Но это очень странно, — заметил доктор Мортимер. — Я перед завтраком обыскал крайне тщательно всю эту комнату.

— И я также, — сказал Баскервиль. — Я ни одного дюйма не оставил необысканным.

— И тогда наверное в ней не было этого сапога.

— В таком случае его поставил сюда лакей, пока мы завтракали.

Послали за немцем, но тот ответил, что ему ничего неизвестно об этом, и никакими расследованиями мы не добились разъяснения этого случая. Прибавился новый пункт к этой беспрерывной серии бесцельных, по-видимому, мелких тайн, являвшихся так быстро одна вслед за другою. Оставив в стороне мрачную историю смерти сэра. Чарльза, мы имели перед собою ряд необъяснимых инцидентов, имевших место в продолжение двух дней, а именно получение письма из печатных слов, встреча чернобородого шпиона в кэбе, пропажа нового коричневого сапога, пропажа старого черного и, наконец, находка нового коричневого сапога. Когда мы возвращались в Бекер-стрит, Холмс молча сидел в кэбе и по его сдвинутым бровям и выразительному лицу я видел, что его ум, так же, как и мой, был занят попыткою составить какой-нибудь план, в который могли бы быть помещены все эти странные эпизоды, не имеющие, по-видимому, никакой между собою связи. До позднего вечера сидел он, погруженный в табачный дым и в свои мысли.

Перед самым обедом подали две телеграммы. Первая гласила: «Только что узнал, что Барримор в Баскервиль-голле». Вторая: «Был в двадцати трех отелях, но, к сожалению, не напал на след изрезанного листа «Таймса». — Картрайт».

— Порвались две из моих нитей, Ватсон. Нет ничего более подстрекающего, как случай, в котором все направлено против вас.

— Нам нужно отыскать другой след.

— У нас остается еще кучер, который возил шпиона.

— Совершенно верно. Я телеграфировал, чтобы узнали из официального списка его имя и адрес. Я думаю, что вот и ответ на мой запрос.

Звон колокольчика оказался еще более удовлетворительным, чем ответ, так как отворилась дверь, и в комнату вошел грубый с виду человек, очевидно, кучер, о котором шла речь.

— Я получил извещение из главной конторы, — сказал он, — что господин, живущий здесь, требовал к себе № 2704. Я правлю своим кэбом уже семь лет и никогда не жаловались на меня. Я пришел сюда прямо из двора, чтобы спросить вас лично, что вы имеете против меня.

— Я ровно ничего не имею против вас, милый человек, — сказал Холмс. — Напротив, я имею для вас полсоверена, если вы дадите мне ясные ответы на мои вопросы.

— Ладно, это будет хороший день, — сказал кучер, улыбнувшись во весь рот. — Так что же вы желаете спросить, сэр?

— Прежде всего ваше имя и адрес на случай, если вы мне еще раз понадобитесь.

— Джон Клэйтон, 3, Терпэй-стрит. Мой кэб из двора Шинлей, около станции Ватерлоо.

Шерлок Холмс записал эти сведения.

— A теперь, Клэйтон, расскажите мне все, что касается вашего седока, который сегодня в десять часов утра караулил этот дом, а затем ехал следом за двумя джентльменами по Реджент-стрит.

Извозчик казался удивленным и несколько смущенным, но сказал:

— Что ж, мне нечего вам сообщать, так как, по-видимому, вы уже знаете столько же, сколько и я. Дело в том, что мой седок сказал мне, что он сыщик и что я не должен никому говорить о нем.

— Это, милый человек, очень сериозное дело, и вы можете оказаться в очень плохом положении, если вздумаете скрыть что бы то ни было от меня. Так вы говорите, что ваш седок выдал себя за сыщика?

— Да.

— Когда он вам сказал об этом?

— Уходя от меня.

— Не сказал ли он еще чего-нибудь?

— Он назвал свое имя.

Холмс бросил на меня торжествующий взгляд.

— А-а, он назвал свое имя? Это было неосторожностью. И какое же это было имя?

— Его имя, — ответил извозчик, — мистер Шерлок Холмс.

Никогда в жизни не видывал я, чтобы мой друг был так озадачен. Он молчал, пораженный удивлением, а затем разразился искренним смехом.

— Вот так шутник, Ватсон, несомненный шутник, — сказал он. — Я чувствую в нем столь же быструю и гибкую сообразительность, как моя собственная. Он изрядно прошелся на мой счет. Так его зовут Шерлоком Холмсом?

— Да, сэр.

— Превосходно! Расскажите мне, где вы его посадили, и все, что затем случилось.

— Он подозвал меня в половине десятого в Трафальгарском сквере. Он назвал себя сыщиком и предложил мне две гинеи, если я в продолжение всего дня буду делать все, что он потребует, не задавая ему никаких вопросов. Я охотно согласился. Сначала мы поехали в Нортумберландский отель и ждали там, пока не вышли оттуда два джентльмена и не взяли кэб. Мы последовали за их кэбом, пока он не остановился где-то тут.

— У этой самой двери, — сказал Холмс.

— Пожалуй, я не могу сказать ничего положительного, но моему седоку все было прекрасно известно. Мы отъехали на половину улицы и ждали там полтора часа. Тогда двое джентльменов прошли, гуляя, мимо нас и мы последовали за ними по Бекер-стрит и вдоль…

— Я знаю, — прервал его Холмс.

— Пока не проехали три квартала Реджент-стрита. Тогда мой седок откинул верхнее окошечко и крикнул мне, чтобы я ехал как можно быстрее прямо на Ватерлооскую станцию. Я стегнул свою кобылу, и через десять минут мы были на месте. Тогда он заплатил мне две гинеи, как порядочный человек, и вошел в станцию. Но, уходя, он обернулся и сказал: «Может быть, вам интересно будет узнать, что вы возили мистера Шерлока Холмса». Таким образом я узнал его имя.

— Понимаю. A затем вы больше не видали его?

— Нет, он вошел в станцию и скрылся.

— Ну, а как бы вы описали наружность мистера Шерлока Холмса?

Извозчик почесал голову.

— Не очень-то легко описать этого джентльмена. Я бы дал ему лет сорок, роста он среднего, дюйма на два, на три ниже вас, сэр. Одет он был мешковато, и борода у него черная, подстриженная четыреугольником, лицо бледное. Ничего больше не могу сказать о нем.

— Какого цвета у него глаза?

— Не могу этого сказать.

— И вы ничего больше не припомните?

— Нет, сэр, ничего.

— Ладно, так вот вам полусоверен. Другая половина ожидает вас, если вы доставите еще какие-нибудь сведения. Покойной ночи.

— Покойной ночи, сэр, и благодарю вас.

Джон Клэйтон удалился, смеясь, а Холмс обернулся ко мне, пожимая плечами и спокойно улыбаясь.

— Оборвалась и третья наша нить, и мы кончили тем, с чего начали, — сказал он. — Хитрый мерзавец! Он знал наш дом, знал, что сэр Генри Баскервиль советовался со мною, на Реджент-стрите узнал меня, предположил, что я заметил номер кэба и примусь за кучера, а потому сделал мне этот дерзкий вызов. Говорю вам, Ватсон, что мы за это время приобрели врага, который достоин нашего оружия. Я получил шах и мат в Лондоне и могу только пожелать вам большого счастия в Девоншире. Но я не спокоен насчет этого.

— Насчет чего?

— Насчет того, что отправлю вас туда. Скверное это дело, Ватсон, скверное, опасное дело, и чем больше я знакомлюсь с ним, тем менее оно нравится мне, Да, милый друг, смейтесь, но даю вам слово, что я буду очень рад, когда вы вернетесь здравым и невредимым на Бекер-стрит.