Астрид Линдгрен — Глава 6: Сказка

В ту ночь намело столько снега, что даже Лысый Пер за всю свою долгую жизнь такого не видывал. Лишь вчетвером разбойникам удалось чуть-чуть приоткрыть тяжелые ворота, чтобы, с трудом протиснувшись в щель, разгрести снежный завал. Лысый Пер тоже высунул нос наружу и оглядел пустынную белую пелену, покрывшую все живое. Волчья Пасть оказалась как бы замурованной. Если эти чертовы снегопады не прекратятся, предупреждал Лысый Пер, то по нашей дороге раньше весны не проедешь.

– Эй, Фьосок, – крикнул он, – говорят, разгребать снег для тебя самое большое удовольствие. Обещаю, этой зимой ты всласть повеселишься.

Предсказания старика обычно сбывались, и на этот раз он не ошибся. Много дней и ночей подряд валил снег. Разбойники, проклиная все на свете, каждое утро разгребали новые сугробы, однако нечто приятное снегопад все же принес: незачем было день и ночь стоять в дозоре у Волчьей Пасти и на стене замка, у провала.

– Хотя Борка и глупее барана, – говорил Маттис, – но все же он не настолько глуп, чтобы затевать с нами схватку, когда снегу по горло.

И Маттис не был настолько глуп, поэтому все это время он почти не думал о Борке. Его сейчас тревожило совсем другое: Рони заболела, впервые в жизни. Наутро после того случая в лесу, когда она чуть не замерзла, девочка проснулась вся в жару и, к своему удивлению, почувствовала, что ей совсем не хочется вставать с постели.

– Что это с тобой! – воскликнул Маттис и опустился на колени у ее кровати. – Уж не захворала ли ты?

Он взял Ронину руку в свою и ужаснулся – такая она была горячая, да и все ее тело пылало. Его охватил страх. Он привык, что Рони всегда здоровая и веселая. А теперь его дочка, его любимица, лежала, запрокинув голову, и Маттис сразу понял, чем это кончится, что ей грозит. Конечно, он потеряет Рони, она умрет, он это чувствовал, и сердце его разрывалось.

Он не знал, куда себя деть. Он так страдал, что ему хотелось биться головой о стену и орать благим матом, но он боялся испугать бедную девочку, на это разума у него еще хватало. Поэтому он лишь положил руку на ее пышущий жаром лоб и пробормотал:

– Хорошо, что ты лежишь в тепле, детка! Когда болеешь, надо лежать в тепле…

Но Рони видела, что творится с отцом, и, хотя вся горела, попыталась его утешить:

– Успокойся, Маттис. Это все пустяки. Могло быть куда хуже.

«Да, могло быть куда хуже. Я могла пролежать всю зиму до весны под снегом», – думала Рони. Бедный Маттис! Она снова представила себе, как бы он горевал, если б она замерзла, и не смогла сдержать слез.

Маттис увидел это и решил, что Рони грустит оттого, что должна умереть такой юной.

– Детка моя, конечно, ты выздоровеешь, только не плачь, прошу тебя, – сказал он, с трудом подавляя горький вздох. – Ну, где мама? Куда она запропастилась? – крикнул он и, зарыдав, выскочил из зала.

В самом деле, почему здесь нет Ловисы с ее целебными травами? Ведь жизнь Рони висит на волоске. Он побежал в овчарню, но там ее не оказалось. Увидев Маттиса, овцы с голоду громко заблеяли, но вскоре им стало ясно, что от него ничего не дождешься. Вместо того чтобы задать им корму, он уперся лбом в поперечную балку и так горько плакал, что они разом замолкли, видимо, из сочувствия к нему.

Маттис плакал до тех пор, пока Ловиса, накормив кур и коз, не появилась в овчарне. Тогда он крикнул:

– Жена! Почему ты не заботишься о своем больном ребенке?

– Больной ребенок? У меня? – спокойно спросила Ловиса. – А я этого и не знала. Сейчас вот подкину веток овцам и тогда…

– Я сам подкину им веток, беги к Рони! – крикнул он и добавил шепотом: – Если она еще жива.

Он принес охапку сухих осиновых веток и кинул их овцам, а когда Ловиса ушла, стал им жаловаться:

– Вот вы, овцы, не знаете, что значит иметь ребеночка. И каково на душе, когда теряешь свою любимую маленькую овечку…

И тут он умолк, сообразив, что у всех овец этой весной были ягнята. И где они сейчас?… Превратились в жаркое!

Ловиса напоила дочку отваром из целебных трав, и уже три дня спустя Рони, на удивление и радость Маттиса, поднялась с постели. Она снова стала такой, как прежде, только, пожалуй, чуть более задумчивой. Она много думала те трое суток, что болела. Что теперь будет? Как Бирк? Брат у нее есть, но где и когда им видеться? Только тайно!… Никогда она не решится сказать Маттису, что разбойник из шайки Борки стал ее другом. Это все равно, что ударить его кулаком по темени, но только еще хуже. Его это убило бы или он пришел бы в такую ярость, в какую еще никогда не приходил. Ну почему ее отец ни в чем не знает удержу? Радовался ли он чему-нибудь, печалился ли, или просто злился, все свои чувства он проявлял так буйно, что их хватило бы на целую шайку разбойников.

Рони никогда не обманывала отца, она только не говорила того, что могло его огорчить или взбесить. Но что поделаешь, раз у нее появился брат, должна же она с ним видеться? Даже если для этого пришлось бы пробираться к нему тайком. Да разве куда-нибудь проберешься по такому снегу? В лес идти нельзя – Волчью Пасть совсем замело, а кроме того, Рони теперь все же немного побаивалась зимнего леса. С нее достаточно того, что случилось, во всяком случае, на ближайшее время.

А вьюги все выли вокруг замка. День ото дня росли сугробы, и наконец Рони поняла, что до весны ей Бирка не увидеть. Он был рядом, но так же недосягаем для нее, как если бы жил за тысячу миль отсюда.

И все из-за снега. С каждым днем Рони злилась на снег все больше и больше, да и разбойникам он уже донельзя надоел. По утрам они спорили, кому идти разгребать дорожку к роднику, который был примерно на полпути к Волчьей Пасти. Всякий день ее приходилось пробивать заново. Добраться до родника, когда вот так свистит ветер и снег режет глаза, было очень трудно, а тем более возвращаться назад с неподъемными, полными воды бадьями – ведь вода была нужна не только людям, но и скотине.

– Вы ленивы, как волы, – понукала Ловиса разбойников. – Вам бы только драться да разбойничать!

А разбойники и вправду тосковали по весне, когда снова придет разбойничья пора. И в томительном ожидании тепла они по-прежнему разгребали снег, стругали лыжи, чистили оружие, холили коней, а по вечерам, как всегда, дулись в кости, пели, сидя у камина, свои разбойничьи песни и плясали разбойничьи пляски.

Рони играла с ними, пела и плясала и не меньше разбойников тосковала по весне и весеннему лесу. Тогда она наконец снова увидит Бирка и спросит у него, в самом ли деле он хочет быть ей братом, как обещал тогда, в снегопад.

Но ждать, как известно, нелегко, а Рони к тому же терпеть не могла сидеть взаперти в четырех стенах. Она просто места себе не находила, и дни тянулись для нее мучительно медленно. Поэтому однажды она спустилась в подвалы замка, где уж очень давно не была, – ее пугало это огромное сырое подземелье, настоящая темница, вырубленная в скале. Правда, Лысый Пер уверял, что еще задолго до того, как разбойники захватили этот замок, еще при его прежних владельцах, вельможных князьях, в подземелье уже не заточали.

И все же всякий раз, когда Рони туда спускалась, ей чудилось, что в каменных мешках все еще стонут и тяжело вздыхают давно погибшие там узники, и ей становилось страшно.

Оказавшись внизу, она подняла коптящий фонарик и осветила низкие, мрачные своды, под которыми когда-то томились те несчастные, что потеряли надежду когда-либо увидеть белый свет. Она представила себе все ужасы, которые прежде творились в замке, и долго не могла сдвинуться с места.

Ей стало холодно, она зябко закуталась в накидку из волчьей шкуры и двинулась дальше по подземным переходам, которые соединяли все подвальные помещения.

Здесь она уже однажды была с Лысым Пером. Он привел ее сюда, чтобы показать, что сделала молния в ночь ее рождения – она не только расколола надвое замок, разделив обе половины бездонной пропастью, но и раздробила скалу, на которой он стоял, и поэтому подземный ход в этом месте был доверху завален битым камнем.

– Стоп! Тут тебе придется остановиться, – скомандовала Рони сама себе, слово в слово повторяя фразу, которую произнес Лысый Пер, когда они подошли к этому завалу.

Потом она задумалась. Ведь по ту сторону завала подземный ход продолжался; это она знала, да и Лысый Пер говорил ей об этом. Она и в тот раз злилась, что нельзя пройти дальше, а теперь она пришла от этого в отчаяние. Ведь за этой горой битого камня, где-то там, в той части замка, находится Бирк, и, кто знает, быть может, именно сейчас он тоже бродит по подземелью.

Так думала она, не в силах отвести глаз от завала. И приняла наконец решение.

Все следующие дни Рони не появлялась в зале. Она исчезала с самого утра, и никто не знал, где она проводит время, но ни Маттиса, ни Ловису это не тревожило. Небось разгребает снег, как и все, думали они, да и вообще они привыкли к тому, что Рони делает все, что ей вздумается.

Но Рони не разгребала снег. Она растаскивала обломки скалы и уносила их с прохода, да так усердно, что спину ломило, хоть криком кричи, а руки так просто отваливались. И когда по вечерам, уже совсем без сил, Рони валилась в постель, она твердо знала только одно: никогда в жизни она больше не возьмет в руки ни одного камня, не только большого, но даже самого маленького.

И все же, едва наступало утро, она снова бежала в подземелье. И, как одержимая, наполняла ведро за ведром битым камнем. Она так яростно ненавидела этот каменный завал, все это нагромождение скального боя, что от одного напряжения ее чувств камни эти уже давно должны были бы расплавиться. Но почему-то они не плавились, а лежали себе, как лежали, и Рони приходилось собственноручно, ведро за ведром, перетаскивать их в ближайший чулан.

И вот настал день, когда этот чулан чуть ли не доверху был заполнен камнями.

К тому времени каменная преграда, закрывавшая проход, настолько уменьшилась, что через нее, хоть и с большим трудом, но уже можно было перелезть. Если на это решиться. Надо прежде все как следует обдумать. Хватит ли у нее смелости проникнуть во владения Борки? Что ее там ожидает? Этого она не знала, но то, что путь этот опасен, она хорошо понимала. И все же она готова была пойти по этому опасному пути. Лишь бы увидеть Бирка.

Она скучала по нему. Что же произошло? Ведь поначалу она испытывала к Бирку одну лишь ненависть и поносила его, как и всех разбойников Борки, на чем свет стоит, а теперь она хотела лишь одного: перебраться через эту каменную гряду и найти Бирка.

Вдруг до нее донеслись какие-то звуки, вроде бы шум шагов. Да, там, за завалом, кто-то шел. Это мог быть только разбойник Борки. Рони задержала дыхание и, не смея пошевельнуться, притаилась, как мышка. Надо бежать, думала она, бежать прежде, чем тот, кто там ходит, ее заметит.

Но тут разбойник Борки засвистел мелодию, которую она уже однажды слышала. Да, конечно, слышала! Эту песенку насвистывал Бирк, когда вытаскивал ее ногу из логова тюхов. А может, все разбойники Борки насвистывают этот мотив?

Она чуть не умерла от волнения, но не посмела окликнуть того, кто свистел, это было слишком опасно. Как же ей узнать, кто он? И она тоже засвистела. Очень тихо и ту же мелодию. На той стороне свист прекратился. Эта тягостная тишина длилась так долго, что она уже решила бежать: а вдруг незнакомый разбойник выползет сейчас из-за завала и схватит ее.

Но тут она услышала голос Бирка. Тихий и нерешительный, словно он сам себе не верил:

– Рони? Это ты?

– Бирк! – крикнула она, не помня себя от радости. – Бирк, Бирк!… – И, помолчав, спросила: – А ты правда хочешь быть моим братом?

В ответ она услышала лишь его тихий смех.

– Сестра моя, – сказал он, – как я рад, что слышу тебя, но я хочу тебя и видеть. Твои глаза все такие же черные, как были?

– Лезь сюда и погляди! – крикнула ему Рони.

Больше сказать она ничего не успела, потому что у нее от страха пресеклось дыхание. Она услышала, что вдалеке со скрипом отворились и с грохотом закрылись тяжелые ворота подземелья, кто-то спускался вниз по лестнице. Да, да, кто-то шел сюда. Если она сию же минуту не придумает, что ей делать, она пропала. И Бирк тоже!

Она слышала шаги. Они все приближались. Кто-то медленно шел по проходу. Она слышала эти неумолимо приближающиеся шаги и понимала, что ее ждет, но все же стояла неподвижно, словно скованная страхом овца. И только в самый последний миг она встрепенулась и торопливо шепнула Бирку:

– До завтра.

И со всех ног кинулась навстречу тому, кто шел сюда. Кто бы он ни был, он не должен был знать, что она разобрала завал. Представьте, это оказался Лысый Пер, и глаза его вспыхнули от радости, когда он ее увидел.

– Я тебя обыскался, – сказал он. – Всеми злобными друдами заклинаю тебя, скажи, что ты здесь делаешь? Она схватила старика за руку и повернула назад.

– Нельзя же день за днем только и делать, что разгребать снег, – ответила она. – Пошли, пошли, теперь мне уже хочется поскорее выйти на воздух.

Ей и в самом деле этого хотелось! Только теперь она по-настоящему поняла, что сделала. Она проложила путь к башне Борки! И рано или поздно Маттис это узнает.

Даже если он и не такой хитрый, как старая лиса, все же он сообразит, что теперь есть наконец возможность добраться до Борки и выкинуть его из Северной башни. «Он и сам мог бы это уже давным-давно сообразить», – думала Рони, но была рада-радешенька, что ему это не пришло в голову.

Странно, но теперь Рони уже не хотелось, чтобы шайку Борки выгнали из их замка. Пусть они все там живут. Нельзя же, чтобы из-за Борки выгнали Бирка! Она должна сделать все, чтобы разбойники во главе с Маттисом не прошли в Северную башню через проход, который она расчистила. Поэтому прежде всего ей надо было увести отсюда Лысого Пера, не то, чего доброго, ему придут в голову всякие ненужные мысли.

Старик семенил рядом с ней, и вид у него был очень хитрый. Правда, у него всегда был такой вид, словно он наперед знал все тайны, какие только есть на свете. Но на этот раз Рони все же обвела эту старую лисицу вокруг пальца.

– Твоя правда, – подхватил он, – скучно все дни напролет разгребать снег. А вот в кости играть все дни напролет можно. Ты согласна, Рони?

– Да, в кости играть можно все дни напролет. Вот сейчас и начнем, – воскликнула Рони и потащила Лысого Пера за собой вверх по крутой лестнице.

И она играла с ним в кости до тех пор, пока Ловиса не запела Волчью песню. Но все это время Рони думала о Бирке.

Завтра! Это было последнее слово, которое она произнесла про себя, прежде чем окончательно погрузиться в сон. Завтра!