Борис Айдаболов — Танцующая среди цветов: Сказка

Сказочная повесть о японской старине

Пляши, пляши, улитка!

Если ты не захочешь плясать,

Берегись, под копыта брошу тебя,

Жеребенку дам тебя растоптать,

Теленку дам растоптать, расколоть.

Если красиво станешь плясать,

Пущу погулять в цветочном саду.

(Из сборника «Рёдзин Хисё» («Тайник песен»), IX-XV вв.

Перевод В. Марковой)

Нэнэ осторожно раздвинула оконную раму сёдзи, оклеенную бумагой. Крошечный соловей восседал на старой сливе так близко от девочки, что, казалось, протяни руку и коснёшься пальцами его серой крапчатой спинки. Запрокинув головку к небесам, он исторгал переливчатые трели, и светлое горлышко его колебалось, как струна лютни — бива. Но вот веточка дрогнула, осыпав лик девочки серебряным дождём, и сладкоголосая пташка упорхнула. Над горами Ёсино занималось утро.

В третий день третьей луны для девочек устраивают Праздник кукол «Хина-мацури». В этот день детям показывают особенные куклы: одеты они в старинные придворные наряды, изображают микадо с супругой и их свиту. Лишь раз в году вынимают из ящика пару кукол. Но воспоминание о них остаётся надолго. Увы, даже в праздник Нэнэ не знала отдыха. Мачеха велела ей отскоблить от сажи котёл. Бедняжка с усердием натирала песком чёрный бок сосуда, а из дома доносился вкусный запах угощений и долетали звуки цитры — сямисэн.

«Видать, у каждого своя карма», — прошептала Нэнэ, и по испачканному сажей личику её потекли ручейки слёз.

Когда любопытство пересилило страх, Нэнэ тишком пробралась в свою комнату и проделала в бумажной перегородке — фусума дырочку. Прильнула к ней и замерла в восхищении. Дочка мачехи плясала посреди покоев, держа в руке веер с кистями. Её причёску — фуривакэ с пробором посередине украшал венок. Исподнее платье на ней было цвета лепестков чайной розы, а поверх него переливались красками другие наряды. Концы длинных алых шаровар тянулись за нею по земле.

Мачеха Нэнэ, с набелённым лицом и подведёнными тушью бровями, играла на сямисэне. Муж её, сидя рядышком, бил в маленький бубен и пел песенку:

Славно-славно! Чудо как хорошо!

Кто пляшет так хорошо?

Это жрица — мико, дубовый листок,

Ступица у колеса.

«Ятикума» и карлик-плясун,

Кукла в руках скомороха.

Это в саду посреди цветов

Птичка и мотылёк.¹

Наконец струны утихли, виновницу торжества усадили на циновки и из короба извлекли куклу. Что за чудо была эта кукла! Лик её сверкал перламутром, шёлковые наряды дразнили глаз. На мгновенье Нэнэ пригрезилось, что это ей показывают куклу. После недолгого любования игрушечную принцессу спрятали в ящик, и наваждение исчезло. Домочадцы принялись за угощение, а Нэнэ, печально вздохнув, отправилась к покрытому сажей котлу.

Сумерки окутали деревню и уставшая Нэнэ уснула в своей каморке, положив в изголовье полено. А соловей-Угуису грустил до рассвета, жалея девочку, — ведь она осталась без подарков в Праздник кукол. Луна привстала над горами, залив серебристым светом купы деревьев, рисовые поля и соломенные крыши домов. Услышала жалобную трель соловья, заглянула в чертог Нэнэ и приникла сияющими устами к её щеке.

А наутро солнечный луч просочился к девочке через щёлочку в сёдзи, зарделся розой на её устах, замешкался в густых ресницах, словно пташка в силках, выбрался из дивных тенёт и облобызал другую щёку Нэнэ. Едва игривый лучик покинул её затенённое гнёздышко, как фусума с шипением отодвинулась, и мачеха просунула в щель свою голову, словно змея, охотящаяся на птенцов.

«Негодница, сейчас же погаси светильник!» — закричала она, но запнулась, заметив, что это щёки падчерицы изливают свет. Мачеха плюнула на свой рукав и стала тереть личико Нэнэ, но сияние не исчезало. Тогда она больно ущипнула девочку — так, что слёзы покатились у бедняжки из глаз, точно горошины — и побежала рассказать об увиденном мужу.

Вскорости слухи о девочке, одна щека которой источала солнечный блеск, а другая роняла лунные лучи, облетели всю округу. И не было в тех местах человека, который не пожелал бы под благовидным предлогом поглазеть на это чудо. Зато дочка мачехи при виде сияющих щёк сводной сестры рыдала от зависти в три ручья. Надо ли говорить, что мать и дочь возненавидели Нэнэ пуще прежнего. И скоро они придумали, как досадить ей.

Как-то поутру мачеха отправила падчерицу в лес по дрова, а сама наняла искусного птицелова, который снял со сливового дерева соловья. Взъерошенную пташку посадили в клетку из тонких ивовых ветвей и продали бродячему торговцу.

Смолкли трели певца. Напрасно Нэнэ звала соловушку и махала белотканым рукавом, — он всё не прилетал. А мачеха с дочкой втихомолку потешались над нею: «Скорее мыши спляшут перед котом, нежели Нэнэ увидит своего соловья!»

Только через несколько дней узнала девочка от деревенских мальчишек, кто разлучил соловья со сливой и украл у неё единственную радость. Собрала котомку и тайком отправилась на поиски пернатого друга.

Шла она, шла и увидела, как в одной деревне майские девушки «саотомэ» в красных складчатых юбках, надетых поверх белых платьев, отправляют старинный обряд посадки риса. «Милые девушки, не видали ли вы моего соловушку — Угуису?» -спросила Нэнэ. Отвечали девушки — саотомэ: «Трудимся мы на рисовом поле от зари до заката, лелеем каждый росток, кланяемся каждому колоску. Не поднимаем очей от воды — не видали мы твоего соловушку».

Пошла Нэнэ дальше, а на деревенской площади в окружении детишек стоит бродячий кукольник с ящиком на лямках и, продев руки сквозь отверстия в нём, манипулирует куклами. Спрашивает Нэнэ у куклы: «Эй, человечек, не видал ли ты моего соловушку — Угуису?» Отвечает марионетка: «Я пляшу на руке скомороха, распеваю песенки «коута». Вижу лишь весёлые детские лица, — не встречался мне твой соловушка».

Идёт Нэнэ дальше и видит: танцует перед зрителями актёр, словно цапля посреди камышей. Спрашивает Нэнэ: «Господин актёр, не видал ли ты моего соловушку — Угуису?» Отвечает актёр маленькой девочке нараспев: «Видел я через узкие прорези своей маски героев и злодеев, демонов и святых, принцев и красавиц, — но не встречал твоего соловья!»

Идёт Нэнэ дальше, встречает бредущего по дороге буддийского монаха в шафрановом одеянии, перебирающего зёрна чёток. Спрашивает у него: «Монах, не видал ли ты моего соловушку — Угуису?» Отвечает монах: «Много дорог я прошёл, совершая паломничество по святым местам. Истоптал сто пар сандалий, истёр сто посохов, но не видал твоего соловья, потому, что гляжу не на деревья и облака, а в глубину своего сердца!»

Идёт Нэнэ дальше, а навстречу ей юный воин. Длинные волосы его связаны в два пучка у ушей, руки оплетены бусами из драгоценной яшмы, за спиною колчан с оперёнными стрелами, в руке лук, а за поясом изогнутый меч. Спрашивает Нэнэ у яшмового воина: «Не видал ли ты моего соловушку — Угуису?» Отвечает молодой воин: «Иду я стезёю воителя, не видал твоего соловья. Ведь звон мечей милее моему слуху, нежели соловьиные трели!»

Скоро тропинка привела Нэнэ в лес, и она наткнулась на маленькую лань, которая билась в ловушке. Увидев девочку, та затихла, и из уголка её глаза скатилась слеза, подобная белой яшме. «Не бойся, бедняжка, я помогу тебе», — сказала Нэнэ, обняв плачущую лань за шею. Она освободила ножку пленницы из пут и погладила её по пятнистой спинке. И тут в огромном оке лани, точно месяц в ночном колодце, девочка ясно увидела соловушку — Угуису. Он сидел в золочёной клетке подле прекрасного юноши, державшего в руках круглое бронзовое зеркало и цветок лотоса.

И поняла Нэнэ, что ветер судьбы унёс её соловья во дворец правителя в Хэйдзё². Ведь только один человек во всей Поднебесной обладал священными символами — принц Сётоку³. «Не скучай, милый соловушка! — сказала она. — Я отправлюсь в столицу и похлопочу о тебе перед принцем».

В это время в лесу затрещал валежник. Лань ударила копытцем оземь и в два прыжка скрылась в глубине чащи. А Нэнэ оступилась и нечаянно угодила ножкой в тенета. Тут на полянку вышел ловец зверей. «Хо-хо, лань превратилась в девочку! — воскликнул он, удивлённо вытаращив глаза. — Продам её в услужение князю — за такую красавицу меня щедро наградят». И он захохотал так громко, что вспугнул всех птиц в округе. Попросила Нэнэ отпустить её, но охотник и слушать не стал. Вытащил девочку из силков и повёл за собою.

Шли они, шли, наконец, показались черепичные кровли замка с приподнятыми, как крылья летящей птицы, краями. «Эй, вы привратники, доложите, что пришёл охотник, привёл девочку-лань: одна щека золотая, другая — серебряная!» Провели охотника с девочкой во двор замка. Рой шаловливых фрейлин в ярких одеяниях с развевающимися рукавами окружил Нэнэ, словно бабочки — цветок. «Мэгувасико! Прекрасное дитя!» — восклицали они, пощипывая нежные, как персик, щёчки девочки, и качая пышными причёсками, в которых, словно крылышки осенних цикад, трепетали драгоценные заколки.

Явилась хозяйка дворца, жена князя — даймё, в лиловой одежде из узорчатой китайской парчи. «Как твоё имя?» — спросила она. «Нэнэ», — молвила девочка. «Ни у кого ещё не было в услужении лани, — сказала княгиня. — Хочешь быть моей маленькой фрейлиной? Будешь жить во дворце, есть всласть, красоваться в шелках. Вот только имя Нэнэ не годится для фрейлины. Твой голос журчит, как ручеёк. Отныне будет твоё имя «Горный ручей».

«Милостивая госпожа, — взмолилась Нэнэ, — я вовсе не лань! Прошу вас, отпустите меня. Я должна добраться до столицы и разыскать моего соловушку, который томится в неволе…» Но напрасно Нэнэ просила госпожу о милосердии, — сердце её было твёрже нефрита.

Вдруг княгиня стала извиваться, подобно танцующей змее, и потекла лиловой дождинкой. А за нею заколебались и потекли ручейками фрейлины, кипарисы и каменные фонари сада — это пелена слёз застлала свет в глазах Нэнэ.

Время во дворце ползёт, как улитка по стеблю розы, и жизнь фрейлин проходит, будто в дивном сне.На заре уста их целуются с зеркалом, и локоны играют в прятки с гребешком. Пока светел день, они ублажают свою госпожу игрою на лютне, танцами и чтением древних повестей, а ночами поверяют свои сердечные тайны драгоценным изголовьям. Весною любуются вишней в цвету, летом ловят над рекой светляков, осенью грустят об алых листьях клёна, а зимою играют в снежки.

Нэнэ томилась во дворце, как подвешенный в крохотной клетке пленный сверчок⁴. Днями долгими, как хвост бумажного змея, прислушивалась она к жалобам кукушки, доносившимся из леса, а по ночам, словно свечка, роняла золотые слёзы на мягкий шёлк. И всюду за ней следило недреманное око стража, которому велели стеречь фрейлину — лань ревнивее, чем китайцы хранили тайну тутового шелкопряда.

«Ах, если бы у меня были крылья!» — вздыхала маленькая пленница, провожая взглядом вереницы летящих облаков, чьи очертания напоминали ей небесных драконов. А когда над каймой дальних гор вставало ночное светило, Нэнэ протягивала к нему руки: «О светлая луна, сколько раз ты истаяла и наполнилась вновь с тех пор, как я брожу по свету в поисках соловушки — Угуису! Люди без устали любуются тобою, и каждый видит своё: богач сравнит тебя с золотою монетой рё, нищий увидит в тебе медный грош, бражник — горлышко кувшина с вином, министр — зеркало императора, малыш — праздничный фонарик, поэт — лик возлюбленной. А я — светлую мечту: кажется, она близко, — а она далеко. Ловишь её рукой, — тает в ладони, как снег…»

Как-то раз княгиня в сопровождении пышной свиты отправилась на поклонение в храм. На возвратном пути она велела слугам остановиться возле источника, что приютился под кровлей из коры кипариса. Весело болтая, фрейлины подставляли кувшины под светлую струю, которая с нежным лепетом играла их дивными отражениями.

Вдруг текучая гладь преобразилась, приняв облик седобрового старца — это к ключу приблизился странник в бумажной одежде и соломенных сандалиях, торговавший вразнос всякой всячиной, и попросил чашу для воды. Девушки скривили красивые губы и отвернулись. Тогда Нэнэ подала старику свою чашку. «Как ты только не брезгуешь?» — фыркнула одна из фрейлин. «Разве нас самих не ждёт старость?» — отвечала Нэнэ. «Мы молоды и недурны собой, — возразили девушки, жеманничая и томно закатывая глазки, — а старость так далеко!». «Время летит, как ласточка, — молвила в ответ Нэнэ, — и даже розы увядают». «Не пивал воды слаще. Да благословят тебя небеса, химэгими⁵», — сказал старец, возвращая чашку, и в благодарность за доброту подарил Нэнэ прелестную куколку из бумаги…

Однажды фрейлине «Горный ручей» велели прислуживать гостям в чайном домике, стоявшем в саду у тихого пруда. Взбивая кисточками чай и церемонно раскланиваясь, знатные дамы подносили друг другу хрупкие, как скорлупа перепелиных яиц, фарфоровые чаши и созерцали красоту камней и деревьев. Увидев Нэнэ, гостьи пришли в восхищение от её сияющих щёк, от дивных ресниц, похитивших краску у тысячи ночей. «Во всей Поднебесной не найти такой чудесной фрейлины-лани, как у вас! — говорили дамы хозяйке дворца. — А что она умеет делать?» «Зовут её «Горный ручей», она держит зеркало, когда я накладываю румяна на свои щеки», — улыбалась в ответ княгиня, показывая чёрные жемчужины зубов⁶. И дамы подарили девочке мелкую монетку.

Тут кто-то предложил устроить состязание, кто лучше сложит стихи и напишет их самым красивым почерком. Принесли бумагу из коричных листьев и китайскую тушь «слюна дракона». Подобрав рукава, гостьи окунали свои кисти в тушечницы и выводили на бумаге затейливые иероглифы в старинной манере «Тофу» — «дрожащей кистью». Нэнэ тоже испросила дозволения попробовать. Насытила тушью кисть, провела ею — и на бумаге, будто заклубились облака.

Увидали гостьи княгини рисунок Нэнэ и изумились. Перед ними парил дракон! Непостижимый обитатель небес явился из-под кисти маленькой фрейлины, но его высокая сущность не позволила ему распластаться, подобно гусенице. И он воспарил, поразив зрителей сверкающими очами, отверстой пастью и плывущими по воздуху усами, мелькнул среди облаков и… пропал. «Куда он исчез?» — с удивлением вопрошали гостьи. «Ах, он улетел!» — воскликнула одна из дам. Тут собравшиеся в саду заметили, что вместе с драконом исчезла и маленькая наперсница княгини.

Волшебный дракон унёс Нэнэ в поднебесье. От страха ухватилась она за его шею и зажмурила глаза. А ветер свистел, как бамбуковая флейта, теребя шлейф длинных волос девочки и края её одежд. Так и парили они в вышине, обгоняя стаи уток и белые облака. Наконец Нэнэ осмелилась бросить взгляд на землю. Далеко внизу проплывали голубые горы, зелёные рощи, игрушечные храмы с черепичными крышами, многолюдные города и селения. Блестели чешуйки рисовых полей, вились паутиновые нити дорог и мерцали жемчужные снизки рек.

Дракон стал медленно снижаться. Скоро деревья выросли до небес,- заоблачный странник бережно опустил свою драгоценную ношу на землю в предместье Хэйдзё и растворился, как весенняя дымка. Вскорости маленькая путешественница достигла окраины города и попросила носильщиков доставить её во дворец правителя. «Есть ли у вас, чем заплатить?» — спросили те. «Это всё, что у меня есть», — отвечала девочка, опуская свою единственную монетку в ладонь здоровенного парня. Каково же было её удивление, когда медный грош в руке носильщика весело блеснул золотым рёбрышком!..

Через сверкающую щель паланкина Нэнэ с любопытством взирала на древние храмы и дворцы столицы, толпы гуляющих горожан, пышные процессии вельмож и пестрящие товарами купеческие лавки.

Вот посудная лавка — в ней красуются китайские вазы из фарфора, что тоньше яичной скорлупы, расписанные лазурными драконами и алыми птицами. Однако разве сравнятся алые птицы с чудесными ароматами, струящимися из лавки парфюмера, с румянами, подобными утренней заре, с белилами, сверкающими, как снег, и помадой, красной, как лепестки японской розы? Но не сравнятся лепестки японской розы с тайнами, сокровенными меж створок перламутровых раковин, которыми ловец жемчуга манит юных прелестниц. Что там перламутровые раковины! Много красавиц в Хэйдзё, и всем нужны изысканные наряды. Доволен торговец тканями: сидя в своей лавке, восхваляет он червя — шелкопряда…

Но вот носильщики опустили паланкин и сказали: «Видите высокую кровлю, химэгими? Это дворец Хорюдзи⁷». Девочка сошла с паланкина и залюбовалась величавой обителью принца. Вырастая над кронами деревьев, дворец ярус за ярусом уходил ввысь, подпирая облака. Совсем как в старинной песне «танка»:

Тучи ввысь идут,

Вверх грядой…

Что терем тот,

Что для милой я

Строю здесь грядою ввысь…

Терем многоярусный…⁸

Возле ворот дворца стояли стражники с алебардами и вельможа в великолепных стальных доспехах, покрытых кожей ската и посеребрённых. В драгоценных ножнах его, украшенных лазоревыми птицами, порхающими среди позлащенных облаков, дремал парадный меч — тати. А голову венчал придворный шлем в форме морской волны, с изысканной резьбой по металлу в виде вишнёвых цветов и огромной золотой стрекозой, примостившейся на козырьке, уставив на девочку выпуклые глаза.

«Господин, не изволите ли вы пропустить меня во дворец? — попросила Нэнэ. — У меня очень важное дело к его высочеству принцу Сётоку». «Такой маленькой девочке, как ты, подобает сидеть дома и играть в куклы», — отвечал офицер. Не зная, что делать, Нэнэ побрела вдоль ограды и присела под плакучей ивой, купавшей тонкие нити ветвей в прозрачном потоке.

До слуха девочки долетели звуки семиструнной цитры, — видно в саду устроили пированье. И тут её осенило. «Золотоокий ручеёк, — сказала Нэнэ, — ты струишься змейкой, скачешь косулей. Перекатываясь через камешки, каждому поёшь свою песенку. Даришь прозрачные бусы прибрежным цветам. Играя солнечными бликами, водишь в хрустальной глуби темногорбых форелей с золотыми пятнышками. Дразнишь голоса птиц, то вдруг затихнешь и слушаешь, как стучит валёк. Таишь на дне жемчуг для деревенских девушек. Помоги мне, отнеси моё послание к принцу Сётоку». С этими словами Нэнэ взяла свою куколку из бумаги — ту, что подарил ей у источника старый торговец, — и пустила её по воде ручья, который вился через дворцовый сад.

Прошло немного времени и из дворца, неся в руке бумажную посланницу Нэнэ, вышел молодой человек в белоснежном кафтане, широких густо-лиловых шароварах и шапке из прозрачного накрахмаленного шёлка. «Не ваша ли это куколка?» — спросил он учтиво. «Моя», — отвечала Нэнэ. «Ежели вы обронили её в ручей по неосторожности, то возьмите обратно. Но коли имеете прошение к принцу, то не успеет зацвести сакура⁹, как его высочество примет вас», — сказал посыльный и повёл Нэнэ во дворец.

Они прошли мимо офицера императорской гвардии, и девочке показалось, что стрекоза на его шлеме приветливо покачала золочёными крылышками.В красивом павильоне среди кущей сада юной гостье отвели покои и дали отведать вкусных угощений. Быстро смеркалось. Уставшая Нэнэ прилегла на парчовый тюфяк и скоро сон смежил её ресницы.

Что снилось обитателям сада в тихую ночь под серебряными ветвями? Траве — светляки, мотыльку — светильник, цветам — уста детей, ручью — лики фрейлин, речной жемчужине — шейка принцессы, птенцам — первый полёт. А Нэнэ приснился соловушка Угуису, и окропила она слезами узорчатый рукав кимоно.

Вдруг в опочивальню к Нэнэ пробрался нежный голос флейты -сякухати. Кто играет так красиво ночною порой? По ступенькам девочка спустилась в сад, напоённый дыханием роз. «Слу-у-шай!» — перекликались караульные. «Рю-рю-рю! Рю-рю-рю!» — распевал сверчок. Над изогнутым краем черепичной крыши плыла полная луна, а под купами дерев медленно двигались в причудливом танце таинственные тени.

Наконец Нэнэ отвела от глаз душистую веточку и увидела бродячего флейтиста-комусо в широкополой шляпе из соломы, тень от которой падала ему на лицо. Он сидел у окаёма спящего пруда, перебирая тонкими перстами дырочки свирели, а на кончике её, чутко внимая полуночной трели, застыл золотокрылый мотылёк — на ветке древа золотой цветок.

«Видать, несладко тебе, Нэнэ-химэ¹⁰, — сказал музыкант, отрывая от уст флейту. — На рукаве твоём, влажном от слёз, сияют лучи луны». «Я думала, мир прекрасен, как роза, — молвила Нэнэ, — но из глаз моих часто льются слёзы…». «Научись улыбаться сквозь слёзы, и увидишь, что мир действительно прекрасен. Ведь дни наши, что светлячок в полёте: свет сменяется тьмой, за сумраком снова брезжит рассвет». «Правду ли говорят, что принц Сётоку добрый и справедливый?» — спросила Нэнэ у флейтиста. «Старинная пословица гласит: «Не зачерпнув воды из ручья, не узнаешь её вкуса». Но у тебя доброе сердце, химэгими, и он поможет тебе. Ведь однажды у источника ты утолила его жажду». «Нет, нет,-возразила Нэнэ, — я напоила старого дедушку! «Подав воды немощному старцу, ты будто напоила всех подданных принца Сётоку и его самого». «Значит, обидев меня, моя мачеха причинила обиду всем сиротам? Но за что она и её дочь так невзлюбили меня? Ведь я не сделала им ничего дурного!» «Мир полон подсказок, — отвечал комусо. — Нужно только открыть глаза сердца, и ты проникнешь в сновидения цветов, увидишь истинную суть вещей».

Тут мотылёк вспорхнул с флейты и закружил над соломенной шляпой. «Ах, как она прекрасна!» — воскликнул он, любуясь луной, сияющей в небесах. «Эка невидаль, луна! — проквакала тут лягушка. — Я каждый вечер плюхаюсь брюшком на её отражение в пруду…» Раздался всплеск, и по чёрной воде пруда разошлись серебряные круги. «Вот ответ на твой вопрос, — сказал комусо. — Мачеха и её дочь позавидовали твоей красоте, как уродливая лягушка завидует прекрасной луне. Даже китайские ремесленники древности, боясь завистливого глаза, разбивали самую красивую фарфоровую вазу на тысячу осколков-лепестков…»

В этот миг луна спряталась за облачко, и мотылёк полетел к пагоде, в верхнем окошке которой теплилась лампада. Здесь, проливая слёзы, словно душистая ветка тутовника, роняющая серебряную росу, восседала благородная дама с прислужницей, и тихо внимал её речам седовласый царедворец. «Всего лишь раз довелось мне показать дитяти пару праздничных кукол, — вздохнула женщина. — Девять вёсен промелькнули над кровлями дворца Хорюдзи, словно стайка среброгрудых ласточек, с тех пор, как её похитили разбойники из рук кормилицы. Боюсь, увидев её, не сдержу своей любви… А ежели это вовсе не она? Ведь многих детей приводили в царский чертог, но все они оказались мнимыми царевнами».

«Так уж повелось издревле, что царевну Ямато¹¹ можно распознать по влаге очей, — сказал вельможа. — Слёзы её превращаются в белый жемчуг, когда она грустит о друге, и застывают на щеках блёстками перламутра, — когда печалится о мимолётной красе цветов. Но есть ещё один способ, описанный в древних свитках — её можно узнать по лучезарной улыбке, от которой раскрываются цветы «. « Я в сомнениях сердца», — молвила дама. « Не горюйте, ваше величество, — сказал мудрец, — даже в самой тёмной ночи можно отыскать зёрнышко света». «А есть ли свет в чернилах, которыми писана повесть моей печали?» «Ими можно начертать иероглиф «Утро»…

Утром Нэнэ причесала шёлковые пряди волос перламутровым гребешком и украсила их цветком лилии, который смастерила из бумаги — жаль ей стало срывать живую. Волоча пурпурные подолы платьев, пришли к павильону придворные девушки «унэмэ» и мимо гуляющих по саду косуль повели гостью ко дворцу. А цветы на полянке удивлённо переговаривались: «Вы видели, Нэнэ пожалела лилию». «Настоящая отохимэсама¹²».

В приёмных палатах дворца, на почетном возвышении — камидза, под многоцветными росписями с изображением буддийского рая восседает юноша несказанной красоты в пышном наряде из солнечного шёлка. Держит он в руках драгоценное зеркало и распустившийся цветок лотоса. Вдоль стен сидят знатные сановники в парадных облачениях и шёлковых шапочках-эбоси, покрытых чёрным лаком; веера в их руках порхают, как крылья птиц. По углам теснятся актёры и музыканты, чинно сидят маленькие придворные пажи в церемониальных нарядах.

Нэнэ узнала принца Сётоку, ведь она уже видела его в чудесном оке лани.

Девочка опустилась на циновку — татами и поклонилась правителю до земли. Затем сняла с головы рукодельный цветок и положила его к ногам принца. Никто не заметил, как за потаённой ширмой по выбеленной щеке императрицы Суйко проложила влажный след слеза. «Добро пожаловать, — сказал правитель голосом, похожим на голос флейтиста.- С чем ты явилась к нам во дворец?» «Хочу сыграть для вас на гуслях-кото», — отвечала Нэнэ. Вот принесли кото о тридцати струнах и гостья, нежно перебирая их, начала играть.

И оказались придворные в цветочном саду! Погасли огни светляков, цветы распрямляют омытые росой лепестки. На алых щёчках розы охорашивается заря. В гнёздышке, широко раскрыв пурпурные зевики, пищат птенцы и птичка-матушка заботливо запихивает в их ненасытные горлышки лакомого червячка. Кузнечики описывают высокие полукружья, мелькая в воздухе изумрудными шароварами — хакама. Карпы в погоне за мошкой разбивают хвостами в серебряном зеркале пруда отраженья облаков. Пляшет улитка посреди цветов. Наклоняет головку направо, наклоняет налево. Водит на невидимых нитях порхающих бабочек. Бодает золотыми рожками встающее солнце…

Закончила Нэнэ играть, очнулись вельможи от грёз. «Чем наградить тебя за твоё несравненное искусство?» — спросил принц. И тогда Нэнэ взмолилась: «Дорогой господин мой, прошу вас, верните мне моего соловья!» В зале воцарилась тишина. Веера вельмож застыли и сложились, как хвосты павлинов. «Значит, это твой соловей? — сказал правитель. — Я заплатил за него десять золотых рё, но он не стал петь в неволе!»

Десять рё золотом — баснословная цена, и надежды Нэнэ улетучились, как аромат курильниц. Очи её увлажнились и, будто по персику дивно скатилась роса, оставила след на щеке золотая слеза.

«Но ты получишь свою певчую птичку, ежели угадаешь загадку», — продолжал принц, и Нэнэ вежливо сказала: «Я согласна попытать счастья». Веера в холёных руках сановников вновь раскрылись и закивали, словно пёстрые цветы. «Что прячется в рукаве моём?» — спросил принц Сётоку. Задумалась Нэнэ. Не угадай она загадку, и останется её соловушка навсегда в плену у золотых тенёт. И тогда Нэнэ вспомнила слова флейтиста о зрячем сердце.

Посмотрела на принца, и заметила в его глазах неуловимую тень забот. Скосила око на вельмож, — колыхаются нарисованные на полях вееров птицы и облака, дворцы и сады, цветы и храмы… «Каждый из нас живёт своими заботами, а принц Сётоку день и ночь думает обо всех своих подданных», — подумала Нэнэ и сказала: «Вся Поднебесная».

Принц улыбнулся. Из его узорчатого рукава с гудением вылетели две стрекозы и, посверкивая ярко-голубыми нарядами, унеслись на прозрачных крылышках в сад. «Прощай, соловушка — Угуису!» — прошептала Нэнэ, закрыв лицо рукавом. Вельможи в ужасе прикрылись своими веерами, — неужели случится неслыханное и во дворце принца Сётоку прольются детские слёзы? Тут императрица за ширмой подалась вперёд и увидела, как вместо слёз из глаз девочки скатились драгоценные жемчужины.

Принц отвёл её руку от лица. Увидела Нэнэ перед собой соловья в клетке, и очи её просияли от радости. А соловушка засвистал, запел на тысячу ладов, стал прыгать с жердочки на жердочку, вертя головкой и трепеща крылышками. «Видать, для дружбы не нужна клетка, даже если прутья у неё золотые. Бери его, он твой, ведь ты угадала загадку», — сказал принц и поведал своей маленькой гостье легенду о древнем императоре Дзимму, который, взирая с вершины горы на простёртую внизу землю, уподобил её двум летящим стрекозам. С тех пор одним из поэтических наименований Японии стало «Земля Акицусу¹³».

По велению императрицы Суйко слуги принесли расписной короб и торжественно достали из него двух кукол в старинных придворных нарядах, изображающих микадо и его супругу — словно яркая радуга показалась из тайника!

Вот из ящика вышли…

Разве ваши лица могла я забыть?

Пара праздничных кукол.¹⁴

Сколько счастья было в глазах маленькой девочки! Улыбка её озарила дворец… Тут кто-то ахнул и указал веером на широко растворённые окна. Сонмы розово-серебристых шариков усыпали изящно изогнутые ветви сакуры. Расправляя крылышки лепестков, распускались вишнёвые цветы.

Под золочёной кровлей павильона и у подножья горы, под парящим крылом храма и над лачугой старого слуги… в чёрном оке косули и в зеркале принца, в блестящих глазках детей и в серебряном окаёме пруда… приветствуя светлый день, возвещая о весенней поре, ослепительно сверкая на солнце и напояя сладким дыханьем сады дворца Хорюдзи… — зацвели вишнёвые дерева.

В плену небесной красоты замерло всё: и кисть каллиграфа над бумагой митиноку, и флейта у полураскрытых уст музыканта, и летучий веер актёра, и чудесная лань на опушке леса, и фрейлина, подобравшая шёлковый подол платья, чтоб шагнуть через ручей, и колесо экипажа знатного вельможи, и даже бамбуковый посох монаха в ярко-жёлтой рясе, цветом подобной горчичным лепесткам… Поднебесная оделась цветом вишни!

Писано в Пору надевания новых одежд.

Примечания:

¹ Из сборника «Рёдзин Хисё» («Тайник песен»), IX -XV вв. Перевод В.Марковой.

² Хэйдзе — первая столица Японского государства.

³ Принц Сётоку (572-621) правил Японией как регент в царствование императрицы Суйко.

⁴ В Японии и Китае сверчков держали в доме как певчих птиц.

⁵ Химэгими — титул знатной девуши в старой Японии.

⁶ В старину в Японии замужние женщины чернили зубы.

⁷ Хорюдзи — буддийский монастырь VII в., часть дворцового комплекса.

⁸ Древний эпический свод «Кодзики». Перевод Г.Монзелера.

⁹ Сакура — японская вишня.

¹⁰ Химэ — «дочь солнца», почтительное добавление к имени женщин знатного рода.

¹¹ Ямато — старинное название Японии.

¹² Отохимэсама — принцесса.

¹³ Акицу — значит «стрекоза».

¹⁴ Хокко кисти Бусона, XVIIIв.