Борис Житков — Адмирал: Рассказ

Рассказ написан совместно с Б. Шатиловым.

Было тихо, жарко. Над горячим песком и над морем волновалось марево. Купальщики на пляже сняли с себя даже трусики. Щурясь и прикрывая головы кто носовым платком, кто просто рубахой, они смотрели вдаль, в море. В море что-то глухо бухало, а что, не было видно.

Голые купальщики изнывали от зноя, а старик — в черном пальто, в старой адмиральской фуражке большим белым блином с огромным козырьком — как бы вовсе не замечал и не чувствовал июльской духоты и зноя. Он взошел на песчаный пригорок, расставил, словно укрепил, ноги в песке, подперся палкой с резиновым набалдашником, надставил козырек стариковской рукой и маленькими едкими глазками впился в море. Он знал, что это бухает, знал, куда надо смотреть: недаром на голове у него была старая адмиральская фуражка с ремешком на двух золотых пуговках.

На старика в черном пальто было жарко смотреть. Купальщики посмеялись над ним и отвернулись от него. А ему и не надо было никого. Он сам с собой разговаривал сиплым басом. Говорил он вот что:

— Тэк-с, это, конечно, двенадцатидюймовочкой ахнули. Тэк-с… А это разрыв… — сказал он, увидев с пригорка то, что за маревом не видели купальщики. Столб воды далеко у горизонта взлетел вверх, сверкнул на солнце и рухнул. Через минуту долетел грохот разрыва. — Тьфу ты! Да неужто со второго?

Старик заволновался, захлопал себя по карману пальто, а хлопать-то было нечего: большой медный бинокль лежал на своем месте. Все продал старик в голодные годы, не продал только вот этот бинокль. Этот бинокль подарил ему когда-то отец, когда он окончил морской кадетский корпус, подарил и сказал: «Ну, теперь гляди в оба!»

До адмиральского чина дослужился бинокль вместе с хозяином, и старик тайком называл его «ваше превосходительство».

— А ну-ка, «ваше превосходительство», глянем!

Старик так и впился в море, спокойное, с легкой ласковой зыбью. Он вертел ролик бинокля и с наслаждением пробегал глазами по сверкающей водной равнине.

Вот уже 17 лет, с того самого дня, как сняли его с корабля матросы, он, старый моряк, ни разу не взглянул на море.

На приморской даче, на которой он жил и зимой и летом, окно, выходившее на море, он приказал завесить плотной занавеской еще раньше того, как он въехал в эту самую дачу, и строжайше запретил ее трогать. Каждый день, выходя на прогулку, он брал курс из дверей прямо от моря в берег, в сосновый лес, а с прогулки возвращался всегда той дорогой, которую сплошной цепью пересекали дачи и закрывали море. А сегодня вдруг лопнула старая тесемка, на которой 17 лет болталась зеленая занавеска, занавеска упала, и море — голубое, ясное — приветливо глянуло на старика в окно. Старик было выругался, приладил занавеску, хотел задернуть, но встал у окна, посмотрел на море да так и стоял с полчаса: оцепенело глядел не отрываясь.

Вдруг повернулся и стал поспешно одеваться, надел все, что висело на вешалке, словно собирался уйти в море и никогда не возвращаться. Он туго набил кисет табаком, сунул в карман щербатую «миледи» и «его превосходительство» и торопливо зашагал к морю.

И вот он стоял и смотрел в бинокль и чувствовал, как море переливает в него всю свою свежесть.

— Так и есть! Со второго прохлопали.

Старик ясно видел пробитый щит — плавучую брезентовую мишень, которую тащил на буксире небольшой катерок.

— Это Васька! Васька Осипов! — забормотал он волнуясь. — Узнаю письмо по почерку. Меня не надуете, дорогие товарищи! Комсомольцы-то у вас вроде для фирмы, а мишени-то старые комендоры дырявят. Думали, без нас, стариков, обойдетесь… А вот и не вышло-с. Ххе! Мелко плавали, дорогие товарищи! А ну, «ваше превосходительство», разрешите покурить!

Отставной адмирал бережно положил бинокль в карман, а из другого кармана вынул резиновый кисет и стал заправлять старую, выщербленную трубку. Он купил ее когда-то в Ливерпуле. До адмиральского чина она не дослужилась: годами не вышла, и старик называл этот деревянный огрызок «миледи». Адмирал любил хорошее общество.

Закурил он быстро и сейчас же приставил к глазам «ваше превосходительство». По горизонту маленьким черным прямоугольником плыл второй щит, пока еще целый. Старик впился в него как астроном в звезду, которую он только что открыл.

— Пошел, пошел! — хрипло шептал старик.

— Дедушка, прикурить можно?

Это спрашивал какой-то парень в синих трусиках, разминая пальцами папироску.

— Весь пляж обошел, ни у кого спичек нет. Честное слово!

— Пошел, пошел! — бормотал старик, не отрываясь от черного квадратика в море.

— Да чего же пошел-то? Что вам, жалко, что ли?

В это время раздался гул выстрела. Глухим вздохом доплыл он от горизонта к пляжу. Старик подскочил, вытянулся, словно вырос, и в самозабвении шепнул:

— А ну, вва-вва-вва… Тьфу! Чтоб ты пропал! — и старик плюнул в песок.

— Сумасшедший! — вскрикнул парень и невольно отшатнулся от старика.

Старик оглянулся.

— Да, да, сумасшедший! — закричал старик, размахивая биноклем. — С первого, с первого, черт побери! Сумасшедший выстрел!

Ахнул разрыв. Он громче и ярче прокатился по морю. А старик совал в глаза парню в трусиках свой заветный бинокль.

— Гляньте-ка, гляньте-ка, черт вас возьми! Там, у горизонта… Ну что? Рамка?.. Рамка!.. Знаю, что рамка! А в рамке-то что?

— Да дыра никак.

— Дыра! Дыра! Так это все Васька Осипов! Он, негодяй! Меня не надуешь, молодой человек. Пусть вам, сосунам, эти комсомольские басни рассказывают. Двенадцатидюймовым калибром, да на такую дистанцию, да с первого удара — это Васька Осипов. Можете мне голову оторвать, если это не он. И это не иначе, как его коньяком обещали накачать наповал. Нет-с, старого ворона не надуешь, не надуешь, молодой человек!

Старик вырвал из рук парня бинокль и так замахал им у него перед носом, что парень в страхе попятился.

— Закурить все же можно? — робко спросил парень. Он с опаской смотрел на старика и, держа в зубах папиросу, издалека, осторожно, словно боясь обжечься, тянулся к адмиральской трубке. Старик порывисто ткнул в воздух коробкой спичек. Парень закурил.

— Да-с, молодой человек, это бьет Васька Осипов, — сказал старик раздумчиво.

— А очень просто, что Васька, — сказал парень между двумя затяжками. — Если это с «Марата» бьют, так это факт — он.

— Ага! А я что говорил? И вам он тоже известен? — старик зацепил сухим пальцем как железным крюком за резинку трусиков. — Вы, молодой человек, еще вот в коротких штанишках щеголяете и не знаете, что этот Васька Осипов, когда мы с немцами воевали, плавал на минном крейсере «Новик» и ведь что каналья разделывал…

Парень раскрыл рот, хотел что-то сказать, но старик нахмурил брови и закричал:

— Не перебивать, и извольте слушать, когда вам говорят, молодой человек!

— Представьте себе: вечер, немцы напирают. У нас два корабля, а нам надо изобразить, что у нас целая эскадра, и затянуть всех этих Михелей, Бранденбургов да Кювенштюкеров — всех их, голубчиков, затянуть на минные поля; а сверху мгла, туман как потолок навалился, им аэроплан бы послать поглядеть, да не видать: мы под туманом, что мыши в подполье. Броненосец «Слава» — не знаю, теперь он у вас, может, и «Позором» называется, а тогда «Славой» назывался, — и вот «Слава» бьет двенадцатидюймовкой, бьет нарочно так, чтоб у колбасников в ушах трещало, чтоб казалось им, что у нас тут невесть сколько этих самых пушек. А они по «Славе» долбят, чугуном, что водой, поливают. Ввязались в бой. «Слава» отступает, и ни одной трубы на ней — все сбито, дым валит прямо на палубу. «Слава» сдает, запинается, а надо бой показать, затянуть на минные поля. Слышите, молодой человек? Видели мины — такие железные пузырьки под водой? Килем зацепишь — и… трах… все разворотит, и сразу в подводное плаванье — раков ловить. Так вот-с, «Слава» сдает, запинается, немцы могут расчухать всю ее хитрость и не идти за ней всем табуном. Чего за ней идти, если она уж чуть-чуть ухает: артиллерии недостает. От флагмана приказ «Новику»: выйти вперед на расстоянии выстрела и накачать немцам. «Есть! Пошли!» Осипов у орудия снаряды подает, он тогда еще боцманом был. И вдруг — трах! — убивает комендора при орудии. Осипов на его место. Как начал садить, тут и безрукий руками разведет. Понимаете!..

Старик совсем присунулся к парню и, ударяя его в голую грудь медным биноклем, закричал:

— Понимаете, как пальцем тычет! Ни одного промаха! И это под огнем, заметьте, в спешке!

Старик тряс биноклем над головой парня. Бинокль сверкал на солнце медью и стеклами.

— Задним ходом отступаем, лавируем меж своими минами, и наконец ахнуло: сел немец на нашу капусту. Справа опять рявкнуло — другой нарвался! Так, не лазь в чужой огород! А Осипов гвоздит и гвоздит. Из боя мы вышли как ворона с пожара: ни труб, ни мачт. Пришли домой — Осипова к командиру требуют.

— Никак нет, — говорят, — не может.

— В лазарете?

— Никак нет!

— Контужен?

— Никак нет!

— Да что же с ним, черт возьми! Конвоем его привести!

— Никак нет, — говорят, — невозможно! Можно только на руках принести: пьян.

— Кто напоил?

— Самочинно, — говорят. — Разбил два шлюпочных компаса и спирт из них выпил. «Только для этого счастья, — говорит, — я и жив остался».

Горчайший был пьяница! Ну что с ним поделаешь, произвели в комендоры. Этого Осипова все у нас знали, да и немцам он дал себя знать. Вы перед ним мозгляк, молодой человек! Громадина, в плечах полсажени, рыжий как таракан, весь в веснушках, как клопами усажен; веснушки — во! Брови рыжие, и душа-то у него была какая-то рыжая. Но стрелять, действительно, мог из пушки по воробью, да еще и влет. Это он, Васька Осипов, садит сейчас по этим мишеням. Он! Узнаю письмо по почерку. Нет, меня не надуешь!

— Да когда же Васька-то был рыжим-то? — сказал парень.

— Всегда, всегда! — нетерпеливо закричал старик. — И, я вижу, не знаете вы этого Осипова. Понаслышке знаете.

Старик презрительно посмотрел на парня и отвернулся от него.

— А вон, никак, со стрельбы идут, — сказал парень.

Прищурясь, он смотрел вдаль: на горизонте показался дым. Он колыхался и волновался в жарком мареве моря.

— Если это «Марат», то факт: это Васька стрелял. Он на корабле по этой части спец, ударник. Дайте-ка глянуть.

Парень взял бинокль.

— «Марат» и есть. Так это Васька грохал. Честное слово, дедушка!

— То-то и есть, что Васька Осипов, — сказал старик, вырвал бинокль у парня и навел его на корабль. — «Дедушка, дедушка», — ворчливо бормотал он. — Все нами, стариками, держится. Нет-с, дорогие товарищи, без нас, стариков, не обойдетесь! Пришлось Ваське Осипову поклониться, и мне еще поклонитесь!

— Да какой же Васька — старик? — сказал парень. — Он старше меня всего на два года.

— Васька? Осипов?

— Осипов.

— Рыжий?

— Да нет, мы оба чернявые.

— Так не видал ты Осипова — и не ври.

— Да как не видал! Чай, он брат мой родной!

— Васька? Осипов Васька?

— Ну да.

— Это он бил по щиту?

— Факт — он.

— Тьфу!

Старик плюнул и с минуту молчал потерявшись.

— Пьет? — закричал он вдруг, в упор уставясь на парня.

— Что вы, дедушка! Там у них, на «Марате», все комсомольцы. И Васька — комсомолец.

Старик плюнул в песок, словно камнем бросил.

— Тьфу!

И зашлепал от моря. В расстройстве он забыл спрятать в карман «его превосходительство» и так и размахивал им до самого дома. А дома он швырнул «его превосходительство» на дырявый диван, подошел к окну, смотревшему в море, и рывком наглухо задернул занавеску.