ХVI.
Два года спустя после освящения церкви и открытия центрального образцового приюта, под осень, в квартире Зиновьева было необыкновенно весело. Не считая, что это был день его рождения, в этот день праздновалось также возвращение Сережи из Италии, где провел он год после получения в академии, за свою программу, первой золотой медали. Немало прибавляло к радости еще то обстоятельство, что Сережа возвращался не с пустыми руками. В Италии он познакомился с русским богачом и по его заказу исполнил ему проект дома; проект понравился, и молодому архитектору поручено было его исполнение, как только он вернется в Петербург.
Сережу также ожидала дома приятная новость: академия купила у дедушки весь запас его рисунков, обязавшись ежегодно выплачивать ему известную сумму.
Но радости и горе никогда по свету не ходят одиноко. Если уж то или другое повернулось лицом, так уж валит безо всякого удержу.
Месяц спустя, новая радость посетила дом Алексея Максимыча: праздновалась свадьба давно, можно сказать, с самого детства полюбивших друг друга Маруси и Сережи. Посторонних никого почти не было, но от этого не было скучнее. Алексей Максимыч так расходился под вечер, что не удовольствовался танцевать с молодой, но протанцовал, выделывая по-старинному маленькие вычурные па и балансе, две кадрили, — одну с Катей, другую с Соней.
Если в течение этих последних дней ни разу не говорилось о неприятностях, испытанных когда-то дедушкой при постройке церкви центрального образцового приюта, на этом вечере подавно никто об этом не вспомнил. В случае, если б кто-нибудь и вздумал коснуться этого предмета, он встретил бы со стороны дедушки полнейшее равнодушие. Он и прежде, в трудные дни, не помнил зла, — до таких ли чувств было ему теперь, когда сердце переполнялось столькими радостями?
Ему редко даже приходили на ум лица, с которыми имел он дело при постройке церкви. Ни с кем из них он никогда не встречался. Живя постоянно в семье и окруженный художественными интересами, он, без всякого сомнения, совсем бы забыл о них, если б, проходя однажды по Невскому проспекту мимо Милютиных лавок, не встретил случайно кривобокого Бериксона.
— Помилуйте-скажите, воскликнул Бериксон, обрадовавшись ему, как будто они не только вместе детей крестили, но родились от одной матери, — куда вы тогда пропали?
— Когда? спросил удивленный Зиновьев.
— Да тогда, после этого обеда! с такой живостью подхватил Бериксон, что можно было думать, будто обед, о котором он говорил, происходил накануне. — Очень рад встретиться… Сейчас узнал новость… Но, может быть, вы уже слышали?..
— Нет…
— Тем лучше! Вообразите: Воскресенский получил новую награду! Представлен был к ней обществом «Распространения нравственных правил в низменных классах петербургского населения и преимущественно между ломовыми извозчиками»… Что вы на это скажете?
Нимало не смущаясь тем, что собеседник ничего не возразил, Бериксон продолжал с возраставшим воодушевлением:
— А граф-то, бедный граф! Представьте: лишился сына! В каком-то ресторане, в четыре часа ночи, — хлоп — и не стало! Памятник поручен архитектору Бабкову… Разумеется, Воскресенский подвернул его графу. Он теперь выводит Бабкова; у них общее дело: строят новый приют для общества «Призрения детей штукатуров и кровельщиков, лишившихся жизни во время производства работ»… Тут, понимаете, опять сюда попадет! (Бериксон выразительно щелкнул себя по левому отвороту пальто). Ну, а с живописцем, которому тогда протежировал, разошелся. Живописцу хотелось, — вынь да положь, — сделаться главным преподавателем рисования в образцовом приюте; разумеется, с тем опять, чтобы что-нибудь сюда зацепить (тут Бериксон снова пустил выразительный щелчок в левый отворот пальто). Воскресенский сначала было определил его, но тут же оказалось, что живописец совсем рисовать не умеет! Ну, ему и отказали; он принял это в обидную для себя сторону, рассердился и теперь ищет другую лазейку… С этой толстой… как бишь ее?., да, Шилохвостовой… также случилась история; я не успел еще точно расследовать, в чем дело, в чем собственно ее уличили, — знаю только, что уличили!.. Но она дама юркая, вывернется! Как-нибудь свои же выручат; общий интерес, знаете! «Благотвори сколько хочешь, забирай сколько можешь, но не доводи до скандала», — вот и вся задача… И они правы, м. г., правы! Пример перед вами, живой пример, — заговорил, воодушевляясь, Бериксон, — не имев возможности действовать по благотворительной части, я, м. г., как родился, так и остался; мне за пятьдесят лет, — удостойте меня взглядом; у меня ничего нет; даже медалишки какой-нибудь, и той не имею! Будь я благотворитель, не то бы было! Благотворительность, скорбь о народе, общественная польза, забота о ближнем для иных, доложу вам, тот же банк; клади в него все, что имеешь, — получишь самые крупные проценты!..
— Вы, кажется, слишком уж строги, произнес Алексей Максимыч, с тем, чтобы сказать что-нибудь, — не все же так… есть исключения; по-моему, благотворительность…
— Вы как ее понимаете, осмелюсь спросить?
— Право, не знаю, как объяснить вам… Делать добро просто…
— Просто! не дал опять договорить Бериксон. — Просто! Это значит по-христианскому: помогай так, чтобы правая твоя рука не знала, что совершает левая! Я против этого ничего не имею; да и кто ж против этого что-нибудь скажет? Я говорю о той благотворительности, которая мечется в глаза и оскорбляет в нас и нравственное, и религиозное чувство! Помилуйте-скажите, какая тут благотворительность, когда одни жертвуют деньги с тем, чтобы получить что-нибудь, а другие на эти деньги благотворят с тем, чтобы также получить… но уже не что-нибудь, а гораздо больше первых: пролезть в люди, сделать себе карьеру, нахватать всяких земных благ, и все это, сударь мой, на счет сирот, вдов и калек всякого рода, на счет того, изволите ли видеть, что их очень уж глубоко затрагивает общественная польза и народные скорби? Ну, что же это, помилуйте-скажите, если не фиглярство, не шарлатанство, — хуже этого: не пройдошество и не надувательство? И есть же, помилуйте-скажите, люди, которые им верят! И все сходит им с рук, — все решительно! В древней Греции, говорят, было такое племя: хиосцами называли; им по указу каких-то эфоров дозволялось пакостить всенародно, так же вот, как и этим благотворителям… Они пакостят, всем тошно, а им ничего, только процветают!..
Но на этом месте пути Алексею Максимычу надо было поворотить влево к Казанскому собору; он распрощался с Бериксоном и был рад-радешенек, когда доплелся домой и очутился в семье своей.
Отзывы о сказке / рассказе: