Дмитрий Григорович — Свистулькин

IV. Приключение в Пассаже

Герой наш тем временем давно успел пройти Итальянскую, миновал площадь, где возвышалась когда-то панорама Палермо, и приближался к Пассажу.

«Ведь надо же, чтоб это всегда так случалось! Шагу не успеешь ступить, уж непременно да ввернется какая-нибудь гадость… и всегда, как нарочно, в такую именно минуту, когда… э! — рассуждал Иван Александрович. — Право, если б не страх, что к Беккерам того и смотри явится покупщик дома; если б не надо было беречь денег для задатка — отдал бы, так уж и быть, отдал бы долг обоим Шамбахерам! Право, отдал бы!.. Но невозможно; никакого средства!.. С одной стороны — задаток, с другой… вдруг получу согласие: необходимо тотчас же сделать подарок невесте: серьги ли или браслетку… уж это так заведено веками… скверные обстоятельства… Слава богу, что Шамбахер меня не заметил… вот была бы штука… ух!.. Прощайся тогда со всем… и как подумаешь, право, на каком волоске висит иногда судьба человека… ах, ах! (При этом Свистулькин начал дышать так тяжело, как будто грудь его, и без того узенькая и впалая, уменьшилась вдруг наполовину.) Что ж касается до моего исчезновения, приищу отговорку для старухи… — проговорил он, как только дыхание его пошло ровнее. — Лотхен скажу: «Я так был взволнован, что не мог дольше продолжать разговора с вами»… хорошо еще, что я нашелся и пожал ей руку… а то, право, не знал бы, чем оправдать свое исчезновение… Эх-хе! Скверно, скверно, все это скверно!.. Эти два брата Шамбахера просто-таки отравляют мое существование, решительно — отравляют!..»

Ведя сам с собою такую беседу, Иван Александрович поднялся на ступеньки Пассажа, оглянулся с этой высоты направо и налево и, повторив такой маневр в третий раз, вступил в кафе. Был четвертый час в начале, тот час, в который Свистулькин привык съедать два пирожка или порцию макарон, смотря по обстоятельствам. На этот раз он должен был довольствоваться пирожками, хоть чувствовал нестерпимый голод — необходимое следствие сильных ощущений. Нельзя сказать, чтобы много было посетителей. В числе их, и это была главная причина, заставившая Ивана Александровича отказаться от макарон, находился граф Слапачинский; Свистулькин втайне благоговел перед графом: граф был его идеалом. Он всматривался в жилеты графа, и если были деньги, не успокаивался до тех пор, пока не заказывал себе такой же; наблюдал за галстучными бантами графа, затверживал в своей памяти его приемы, движения и даже некоторые отрывчатые фразы, схваченные на лету. Нечего говорить, что Иван Александрович не был знаком с Слапачинским, никогда даже не перемолвил с ним слова.

Не удостоив взглядом двух плешивых старичков, читавших газеты, Свистулькин подошел к конторке, кивнул головою приказчику, взял пирожок и, не снимая шляпы, прислонился спиною к перилам. Подле перил вместе с графом стояли другие джентльмены; в числе их находились двое, трое очень молоденьких, лет семнадцати, никак не старше, но представлявших из себя людей возмужалых и по этому случаю пивших absinthe; {Полынную водку (ред.).} несмотря на увядшие их лица, действительно свидетельствовавшие об их образе жизни, они секунды не оставались в покое и болтали без умолку; речи их преимущественно обращались к итальянцу-конторщику, которого называли они: mon cher monsieur Ulysse. {Мой дорогой господин Улисс (ред.).} Разговор шел на французском языке, сопровождался хохотом молодых людей и частыми per bacco! ah-bahl diavolo, fichtre {Чорт возьми, дьявол, чорт! (ред.).} и тому подобными.

— Eh! dites donc, mon cher m-r Ulysse, et l’opêra, per bacco! — comment q’èa va? bien?.. {Э, скажите же, мой дорогой г-н Улисс, а опера, чорт возьми, — как она? Хорошо? (ред.).}

— Ma je nous zê deza dit, je nê sais pas moal {Но я вам уже сказал, что я не знаю (ред.).} — отвечал Улисс с такою интонациею, которая ясно показывала, что он начинал терять терпение.

— Et la Grizi, per bacco, a? Vous l’avez entendu? {А Гридзи, чорт возьми, а? Вы ее слышали? (ред.).} — приставали юноши.

— О! divina, pourquoi moa zê lê antandou zantê… {О! божественная, потому что я слышал, как она поет… (ред.).}

— Et Tamberlic, — est-ce un bon chanteur?.. {А Тамберлик — хороший певец?.. (ред.).}

— Et je sais pas moa, pourquoi zê nê l’ai pas antandou… {Не знаю, потому что я не слышал его (итальянец говорит на искаженном французском языке, путая слова) (ред.).} — отвечал нетерпеливо Улисс, поворачиваясь к ним спиною и накладывая макароны.

«И в самом деле, на днях открывается итальянская опера, а я хоть бы знал имя одного какого-нибудь певца или певицы — нехорошо», — подумал Свистулькин, не спускавший до того времени глаз с Слапачинского, который улыбался, слушая молодых людей.

Иван Александрович доел пирожок, подошел к столу, где лежали афишки, отыскал объявление об опере и углубился было в чтение; но так как почти в ту же минуту Слапачинский заговорил с соседом, Иван Александрович снова подошел к конторке; вскоре внимание его привлечено было другим предметом: граф вынул из кармана папиросы, заключенные в простой бумажной пачке, и принялся курить.

«Куда же девалась его кожаная папиросочница? да еще другая, из слоновой кости, с медальоном?.. — сказал сам себе Свистулькин. — Надо полагать, теперь уже брошены папиросочницы… Если Слапачинский ходит с пачкой в кармане, так уж это значит… Ох, досадно, что я купил папиросочницу… напрасно только убил два целковых!..»

— Вам не нужна, кажется, афишка? — спросил граф, неожиданно обращаясь к Свистулькину.

— Ах, нет-с, сделайте одолжение… — торопливо вымолвил Иван Александрович, подавая ему лист.

На языке его вертелась фраза, он хотел уже прибавить: «Какая нынче многочисленная труппа!», — но оробел почему-то, ничего не сказал и, чтобы поправиться, взял второй пирожок. Дочитав афишку, Слапачинский бросил ее на стол, затоптал окурок папиросы, расплатился и вышел из кафе. Иван Александрович тотчас же расплатился и последовал за ним. Граф направился в галлерею Пассажа — и Свистулькин пошел туда же.

Давнишним желанием нашего героя, может даже быть, с тех пор как он стал посещать Невский, где впервые увидел Слапачинского, было — найти случай заговорить с графом. От разговора один шаг до знакомства; а там ничего нет мудреного, если их увидят гуляющих дружелюбно рука об руку по Невскому проспекту. Пройтись по Невскому с графом Слапачинским!.. Мысль эта не давала заснуть Ивану Александровичу. Но до сих пор не представлялось еще случая завязать знакомство, а может быть, и представлялись случаи, но духу нехватало: пальто с обтертыми швами, сапоги с изменчивыми подошвами, шляпа, подкрашенная кой-где чернилами,— хоть у кого отнимут смелость! Но теперь обстоятельства переменились; теперь пальто, шляпа, галстук Ивана Александровича ничем не отличались от пальто, шляпы и сапогов Слапачинского.

Слапачинский подошел к окну и начал рассматривать фарфоровые безделушки, выставленные за стеклом. Иван Александрович приблизился к тому же окну и для начала усмехнулся: начало было недурно, но Слапачинский, к сожалению, ничего не заметил.

— Чего только не выдумают эти французы! — проговорил, наконец, Иван Александрович, щелкнув пальцем по стеклу перед куклой, изображавшей женщину с опущенной головкой.

Он снова усмехнулся и поглядел на графа. Слапачинский посмотрел на него с удивлением и отодвинулся дальше.

— Граф, граф, не становитесь сюда! — заботливо произнес Свистулькин. — Лампы эти не газовые, спиртовые, и тут часто каплет… посмотрите, какой круг на полу…

— Покорно вас благодарю, — возразил граф и, взглянув на Свистулькина с большим еще удивлением, повернулся спиною и пошел дальше.

— Странный, однакож, человек этот Слапачинский… мог бы, наконец, сказать что-нибудь, не стоит, как я вижу… — пролепетал обиженно-сконфуженным тоном Свистулькин.

Но так как мимо проходили дамы, он быстро провел языком по губам, повернулся на каблуке и запел вполголоса что-то похожее на бравурную арию.

Ему пришла даже мысль последовать за дамами. Слапачинский, точно, не стоит внимания: к тому же он не уйдет: не в первый, не в последний раз встречаются! Свистулькин опередил дам, потом дал им пройти вперед, потом снова опередил их; он готовился уже сделать первый приступ и поднял уже голову, но в эту самую минуту глаза его прямехонько встретились с глазами другого Шамбахера — Готлиба, Шамбахера-сапожника. Иван Александрович имел ровно настолько времени, чтобы кинуться на соседнюю лестницу, ведущую в верхний этаж. Но с Готлибом он был далеко не так счастлив, как с Карлом; Готлиб заметил его, и не успел Иван Александрович перескочить пяток ступеней, как услышал за собою торопливые шаги, и знакомый голос прокричал:

— Господин Свистулькин!.. Господин Свистулькин!..

Отвечать было, разумеется, некогда; Иван Александрович отмеривал ступеню за ступеней, иногда даже по три разом. Очутившись наверху лестницы, он пустился по второй галлерее, потом ринулся в первое встретившееся углубление, взвился в третий этаж, пробежал коридор и снова спустился во второй этаж; все это было делом двух минут, затем, переведя дух, перебрался он чрез мостик на другую половину галлереи, так же быстро спустился вниз и приготовился соскочить с последней ступени, как снова увидел Готлиба Шамбахера, который тотчас же крикнул, но только сильнее прежнего:

— Господин Свистулькин!..

Тут уже нашим героем, пуще всего боявшимся скандала, овладело словно какое-то отчаяние, и неизвестно наконец, куда бы забежал он, если б, очутившись в сенях, не увидел дверей кафе-ресторана Бренфо.

Случись, что в этих самых дверях столкнулся он с Слапачинским, который, нимало не подозревая его крайних обстоятельств, отворял дверь с непостижимой медленностью: все сошло, однакож, благополучно, и дверь захлопнулась за графом и Иваном Александровичем прежде, чем подоспел Шамбахер.

— Ну, теперь все равно, теперь не уйдешь! — вымолвил, стискивая зубы, сапожник. — Обедать не пойду, весь день просижу здесь на одном месте, а уж, Potz-Tausend, {Чорт возьми (ред.).} не выпущу тебя отсюда!..

— Ба! Готлиб! Was machst du da? {Что ты здесь делаешь? (ред.).} — раздался за ним голос.

Готлиб обернулся и увидел полное лицо своего родного брата Карла; это заметно облегчило сапожника.

— Тсс… schweig still! {Молчи, тихо (ред.).} — сказал он, указывая на дверь кафе-ресторана, — я здесь поймал птицу!

— Какую птицу?.. — спросил Карл, с удивлением глядя на Готлиба.

— А уж такая птица, что ты сам будешь благодарить, — восторженно возразил Готлиб.— Здесь сидит junger Swistulkin! {Молодой Свистулькин (ред.).}

— Э! — радостно произнес Карл.

— Право; он бежал от меня и скрылся здесь, но, Potz-Tausend, теперь не уйдет!..

Карл сказал однакож, что не лучше ли будет прямо войти в кафе и там захватить беглеца.

— У него есть теперь деньги, знаю наверно, — сказал он. — Он в новом пальто и новых панталонах…

— И в новых сапогах! — злобно подхватил Готлиб.

— Наконец, хозяйка его говорила мне, что у него есть деньги, — продолжал Карл. — Он должен мне триста рублей, saperlott! {Чорт (ред.).}

— А мне семьдесят два, Potz-Tausend!

— Я непременно возьму свое, — перебил Карл, — непременно! Я уж распорядился этими тремястами: сейчас только что встретил на Невском сестру Вильгельмину; кажется, дело у них ладится с женихом; я ассигновал эти триста рублей на свадебный подарок Лотхен… Говорят, очень хороший молодой человек… Wunderbar schöne Partie… {Замечательно хорошая партия (ред.).} Право, пойдем лучше в кафе, Готлиб; он там скорее отдаст деньги… Мы приступим к нему перед ganzen Publicum, {Всей публикой (ред.).} — сейчас отдаст… я их знаю!..

— Pojaluy, — возразил Готлиб, и оба вошли в первую комнату кафе-ресторана.

Но там сидела за конторкой одна пожилая женщина. Шамбахеры поклонились и вступили во вторую комнату, составляющую с этой стороны Пассажа всю принадлежность кафе Бренфо. Тут находились всего на все старик, да еще граф, куривший сигару.

— Что вам угодно, обед?.. — спросил, обращаясь к вошедшим, слуга с жестяным номером на рукаве фрака.

— Bitte um Verzeihung, {Прошу прощения (ред.).} — начал Карл, раскланиваясь перед графом с учтивостью, свойственною одним лишь портным. — Сюда вошел один молодой человек?..

— Да, но он ушел, кажется, в буфет… на другую половину,— отвечал, посмеиваясь, граф, между тем как Готлиб всматривался в комнаты и раз даже взглянул под стол.

— Послушай, любезный, — проговорил Карл, обращаясь к другому лакею, неожиданно явившемуся из буфета, — там, на той половине, молодой человек, который сейчас был здесь…

— Среднего роста, худощавый, с хлыстиком? — спросил лакей.

— Да, да, да! — живо подхватили оба Шамбахера.

— Сейчас был, да вышел, — отвечал лакей.

— Как вышел? Куда вышел?..

— В Пассаж; там ведь у нас другой выход.

При этом известии оба Шамбахера скорчили такие рожи, что граф, за ним старик, за стариком хозяйка, привлеченная из буфета, и, наконец, лакеи разразились смехом.

— Да это просто verfluchter Kerl! — закричали Шамбахеры в один голос.

— Должен мне за три пары сапогов! — яростно подхватил Готлиб.

— Мне триста рублей за пальто, жилет Napolêon и панталоны fantaisie! —подхватил Карл с пеною у рта.

Граф, старик, дама из буфета и за ними слуги разразились новым хохотом.

— Donner Wetter! — воскликнули окончательно уже освирепевшие Шамбахеры, подняли кулаки, вышли из кафе и вскоре покинули Пассаж.