Дмитрий Григорович — Свистулькин

V. Как обедают иные

Лишним было бы, кажется, распространяться о том, как Иван Александрович вступил на вторую половину кафе Бренфо, как прошелся раза два мимо буфета и дал заметить двум сидевшим за конторкою француженкам, что он только что отобедал в первой половине, как поглядел на известный фонтан и бассейн величиною с соусник — бассейн, в котором, с основания кафе, лежат две устричные раковины и плавает рыба (я полагаю, не искусственная ли), — и как затем отворил дверь и вышел в Пассаж. Тут, конечно, не обошлось без необходимых предосторожностей, и не один взгляд направлен был к двери, кверху, вперед, словом, во все стороны. Уверившись, что нигде не было ничего похожего на Шамбахеров, Иван Александрович вздохнул свободнее: точно пудовая гиря свалилась с сердца; тем не менее принялся он отмеривать шаги, которым позавидовал бы любой тамбур-мажор.

«Ну уж денек, вот так денек!» — вот все, казалось, о чем думал он в настоящее время; ему приходила, может статься, мысль и о том, как иногда благодетельны двойные ходы, но мы не можем сказать об этом утвердительно.

Шаг его замедлился не прежде, как очутился он на Невском, против Думы. Иван Александрович зашел под арки нюренбергских лавок и справился перед окном часового мастера о ходе времени. Стрелка показывала половину пятого; давно, по-настоящему, следовало сидеть в одном из лучших кафе-ресторанов за чашкою кофе. Свистулькин сам подумал об этом, но прежде необходимо было купить папирос; папиросы были у него, но они заключались в папиросочнице, а ему нужна была обертка, в которой продают папиросы: граф Слапачинский носил в кармане обертку; мода не была разорительна, и Свистулькин поспешил ей последовать. Из табачной лавки он направил шаги свои в Большую Морскую и немного погодя входил в круглую комнату одного из многочисленных ресторанов этой улицы. Посетителей было мало; за одним только столом сидели трое мужчин, которые, повидимому, сами только что вошли. Иван Александрович занял другой стол, между окном и дверью, опустился в кресло и спросил карту.

— Погоди, братец, мне что-то еще не хочется есть… я подожду… — беспечно сказал он слуге, который ждал приказания.— Дай-ка мне газеты… а впрочем… в ожидании… принеси, пожалуй, чашку кофе…

Произнося это с видом пресыщенного человека, он вынул папиросу, положил пачку на стол, спросил огня и, рассеянно поглядывая на карту, принялся наблюдать посетителей.

«Вот еще новенькое… да у них, вместо галстуков, ленточки, обыкновенные дамские ленточки!.. Как же я не заметил этого прежде!.. Стало быть, только начали носить… досадно: а я только что накупил себе галстуков!» — мысленно произнес Иван Александрович и, внимательно осмотрев ленточки на шее каждого джентльмена, дал себе слово купить точно такие же при выходе из кафе.

— Жорж, — сказал, обращаясь к слуге Егору, один из гостей, господин уже не первой молодости, в черном парике, черных, повидимому крашеных усах и таких же бакенбардах. — Жорж, позови сюда Фурно!

Минуту спустя явился хозяин ресторана, француз в черном фраке и белом галстуке: аппетитная наружность его шла как нельзя более к содержателю трактира; лицо его, пухлое, как дутый малиновый пирог, и очевидно созданное для веселости, приняло, однакож, задумчивое, нахмуренное выражение, как только увидел он трех собеседников. Он отвесил такой сухой поклон, какого не отвешивал еще ни один смертный.

— Bonjour, mon cher Fourneau! {Здравствуйте, мой дорогой Фурно! (ред.).} — необычайно весело и приятно воскликнул господин в черном парике.—Voyons, {Посмотрим (ред.).} что дадите вы нам нынче хорошенького?.. Quelque chose de fin… hein? {Что-нибудь изысканное, э? (ред.).} Что у вас есть… Постойте, дайте-ка карту… Voyons: potage aux quenelles à la Mênêhoult… {Суп с фрикадельками а ла Менегу (ред.).} Что ж, недурно… а? Как вы думаете, господа, а? Ведь недурно? Следовательно: potage à la Mênêhoult, идет! èa va, hein! {Идет, а! (ред.).} Смотрите только, mon cher Fourneau, сами наблюдайте! Последний раз как будто le fumet… {Аппетитный запах (ред.).} ну, словом, вы меня понимаете. Есть ли у вас добрый кусок филе?..

— Oui… {Да (ред.).} — отвечал как-то принужденно Фурно.

— Хорошо: так сделайте же нам une bonne culotte de boeuf à la duc d’Enghien…, {Филе а ла герцог Энгиенский (ред.).} a впрочем, постойте, можно и à l’estouffade… {Тушеное мясо (ред.).} велите только хорошо обложить зеленью… вареной попросту, в воде… Ну, а какую подливку?.. Что ж вы, господа?.. Voyons, un petit effortl.. {Ну же, маленькое усилие! (ред.).} Да, соус… ну хоть aigrelette à la bourgeoise, {Кисленький по-мещански (ред.).} a впрочем, как знаете; можно, пожалуй, une petite piquante au grand Condê… {Остренький а ла великий Конде (ред.).} Артишоки есть?

— Oui… — возразил, нахмуривая брови и вздыхая, Фурно, лицо которого все сильнее и сильнее изображало тоскливое беспокойство.

— Так entrêe {Первое блюдо (ред.).} сделайте из артишок, знаете, как я люблю,— à la bêrigoule, {А ла беригуль (ред.).} с соусом à la Soubise… {Субиз (ред.).}

«Ах боже мой, боже мой! — подумал, краснея, Свистулькин. — Хоть бы знал я одно из этих блюд! Срам! Просто срам!.. Придется обедать где-нибудь, начнут заказывать или говорить о кушаньях… того и смотри станешь втупик, как осел какой-нибудь!..»

— После артишоков, — продолжал между тем крашеный господин, поглядывая в карту и задумчиво почесывая переносицу, — дайте нам une bonne poularde en timballe… {Хорошую пулярку, запеченную в тесте (ред.).} пирожное macêdoine aux fruit… {Маседуан (смесь) из фруктов (ред.).} к водке — canapê. {Бутерброд (ред.).}

«Хоть бы одно блюдо! Хоть бы одно единое блюдо, — подумал уже с беспокойством Свистулькин, — решительно ничего не знаю, фу, даже в краску бросило! Так нельзя однакож… невозможно…» Тут он торопливо вынул из кармана бумажник и записал на скорую руку некоторые из названных выше блюд; но это, повидимому, не удовлетворило его, и он сказал себе: «Нет, вздор, ни к чему не поведет; нечего, видно, делать, придется соблюдать экономию и на сбереженные деньги спрашивать по карте каждый день хоть одно блюдо… по крайней мере узнаешь тогда, из чего оно делается… и вкус также узнаешь… Удивляюсь, как прежде не пришла мне такая мысль…»

— Вино, mon cher Fourneau, — подхватил крашеный господин, — дайте нам следующее: три бутылки лафиту… знаете, того, что я обыкновенно беру…

— A huit roubles? {По восемь рублей (ред.).} — с испугом произнес Фурно.

— Да, — беспечно отвечал крашеный господин, — потом бутылку хересу… и приготовьте шампанского, только frappê. {Замороженного (ред.).} Все запишете на мой счет!.. — заключил он как бы мимоходом и тотчас же обратился к собеседникам.

Мы сказали, что Свистулькин расположился подле двери; дверь, по уходе Фурно, осталась полурастворенною, и потому, может быть, что Фурно слишком сильно ею хлопнул, Свистулькин мог, следовательно, видеть, как Фурно, войдя в буфет, упал в кресло подле жены и отчаянно схватил себя обеими руками за волосы. Иван Александрович ничего почти не слышал из разговора супругов; он видел только, как жена старалась всеми мерами успокоить мужа и как муж, в ответ на ее ласки, схватывал себя за волосы и восклицал на чистейшем парижском наречии: «Счет! Вечно счет! И никогда гроша денег!.. Они решительно хотят моего разорения, sapristi!..» {Чорт возьми (ред.).}

Наблюдения Свистулькина были прерваны слугою, который поставил перед ним кофе.

— Заметил ли ты, как будто Фурно сегодня не в духе! — сказал один из собеседников, обращаясь с улыбкою к господину в крашеных бакенах.

— Очень натурально, — заметил, смеясь, другой собеседник, — как ты хочешь, чтоб он был в духе, когда под самым его носом расположился новый ресторан! Каждый день Фурно видит из своих окон, как Жамбон отнимает у него посетителей!..

— Отчасти правда, — возразил джентльмен с крашеными бакенами, — но главная причина совсем не в том; я сегодня завтракал здесь, и Фурно рассказал мне свое горе: его огорчает Пейпусов, — примолвил он, посмеиваясь.

— Каким образом?

— А таким образом, что Пейпусов ходил к Фурно два года сряду, задолжал ему две тысячи — вдруг исчез — и оказалось, что он обедает теперь каждый день у Жамбона…

— Может ли быть?.. Ха-ха, бедный Фурно! Ха-ха-ха!.. — разразились два собеседника.

— Что ж тут удивительного? — спокойно проговорил крашеный господин, который имел полное право не удивляться поступку Пейпусова по двум причинам: во-первых, потому, что истинный джентльмен ничему не должен удивляться, это необходимый закон du comme il faut; во-вторых, потому, что, сколько известно, крашеный господин находился к Жамбону в таких же точно отношениях, как Пейпусов к Фурно.

Как бы там ни было, но не прошло четверти часа после ухода Фурно, и суп à la Mênêhoult явился перед тремя собеседниками.

— Человек, — сказал Свистулькин, успевший в это время перечесть несколько раз карту и заметить замысловатые имена некоторых блюд, которыми думал начать свое гастрономическое воспитание. — Человек, дай мне… вот этот номер… номер шестидесятый…

— Пломбьер-с? — спросил удивленный лакей.

— Да, пломбьер…— отвечал нерешительно Иван Александрович и взглянул украдкою на трех собеседников, но те не обращали на него внимания.

Лакей вышел заказывать пломбьер, и Свистулькин, закрыв лицо картой, принялся еще усерднее наблюдать джентльменов, с целью узнать, из чего состоит суп Mênêhoult; в случае надобности он не станет теперь втупик и завтра же сообщит семейству Беккера, что суп этот принадлежит к числу его любимых. Наблюдения Ивана Александровича ограничились одним супом, потому что вместе со вторым блюдом в комнату явилось новое лицо, которое мгновенно приковало его любопытство.

Новое это лицо представляло из себя непомерно долговязого и тощего господина, насквозь, казалось, прошпигованного скукой и апатией; вытянутые черты его, острый, засушенный нос и утомленные глаза уныло смотрели в землю, что придавало ему необычайное сходство с куликом, у которого только что убили самку.

— А! Берендеев, здравствуй, cher! {Дорогой (ред.).} — воскликнули три собеседника.

Берендеев флегматически протянул им руку, зевнул и медленно опустился в кресло.

— Откуда? — спросил господин с бакенами.

— С Английской набережной…

— Много народу?

— Ску-у-ка! — зевая, как бы нехотя проговорил Берендеев и вытянул длинные ноги, причем каблуки его пришлись прямо в центр круглой комнаты.

— Вечно одна и та же песня; да где ж, братец, весело-то?

— Нигде…

— Давно ли из деревни! Давно ли в Петербурге — и уже скучаешь!.. С чего бы, кажется?.. Общество начинает съезжаться, город оживляется, каждый день бал или вечер… Время бесподобное… Нынче, например, такое небо, такое солнце, хоть бы в июле — право!

— Мне солнце надоело до смерти! — простонал Берендеев и как бы в подтверждение зажмурил глаза.

— Что ж тебе не надоело?

— Все-о-о! — зевая, отвечал Берендеев.

Три собеседника засмеялись.

— Тем не менее, однакож, — сказал господин в парике, — надеюсь, ты будешь на бале у княгини Z. на будущей неделе?

— Нет… о-о! — зевнул Берендеев.

— Но отчего же?

— Скука!

— Да что скука-то? Этак, братец, жить не стоит, право! Я не вижу причины, почему тебе не ехать: во-первых, будет весь город; ты встретишь всех знакомых, с которыми не видался почти два года… хорошеньких будет гибель… право, поезжай!

— Одно то, что надо ехать прежде о визитом, — с усилием проговорил Берендеев, — я еще у нее не был.

«Ах, господи! Ведь существуют же такие чудаки на свете! — с досадою подумал Иван Александрович. — Как! Может ехать на бал к княгине Z. и не хочет… Ах, боже мой, боже мой!» — заключил он, бросая почти презрительный взгляд на Берендеева; но тотчас же перенес глаза к пломбьеру, который явился перед ним на столе.

«А, так вот он, шестидесятый-то номер! Пломбьер!— рассуждал Свистулькин. — Да это, как я вижу, попросту сливочное мороженое… только фрукты внутри… а я думал, невесть что такое… не стоило спрашивать».

Оставалось узнать вкус; Иван Александрович, конечно, не оставил бы на тарелке чем угостить сороку, если б поблизости случился хлеб, потому что был адски голоден, но хлеба не нашлось; пломбьер без хлеба показался ему до того приторным, особенно на тощий желудок, что он оставил его почти нетронутым. Во все это время слух его не пропускал ни слова из того, что говорилось подле.

— Никакой нет надобности делать тебе визита, — повествовал все тот же крашеный господин, — если ты только намерен ехать на бал, что я тебе советую, заезжай к княгине в три часа: ни ее, ни князя в эту пору не бывает дома… Отдай швейцару карточку; он запишет твой адрес, а дня за два, за три до бала, как это водится, тебе пришлют по адресу приглашение; вот и все тут.

«Я не знал этого, — сказал сам себе ошеломленный Иван Александрович, — неужто это так просто?.. Записавшись у швейцара, можно, следовательно…»

Но тут Берендеев спросил адрес княгини, и Свистулькин затаил дыхание, чтобы не проронить ни слова, прислушиваясь к названию дома и улицы; он вынул бумажник, записал адрес княгини и тут же кстати приписал для памяти: «Пломбьер: сливочное мороженое с плодами внутри, пахнет ромом». Положив бумажник на стол, чтобы в случае надобности не лазить за ним в карман, он закурил новую папироску и снова приготовился слушать джентльменов, но дверь отворилась, и в комнату вошел граф Слапачинский. Щеки Свистулькина мгновенно покрылись румянцем; но это тотчас же прошло, когда, обсудив все обстоятельства происшествия с Шамбахером, он пришел к заключению, что Слапачинский ничего не мог подозревать.

Слапачинский, точно, ничего не подозревал; но едва только Иван Александрович вышел в буфет, — Свистулькин всегда лично рассчитывался в заведениях, где находилась хорошенькая хозяйка или dame de comptoir, {Конторщица (ред.).} — граф Слапачинский залился хохотом. Хохот этот дошел до Свистулькина в ту самую минуту, как он выкладывал деньги на конторку и обворожительно улыбался m-me Фурно. Иван Александрович не обратил ни малейшего внимания на веселость графа; он сказал даже какую-то любезность госпоже Фурно и, без сомнения, не замедлил бы вернуться в соседнюю комнату, если б вслед за хохотом не услышал следующего.

— Ты разве его знаешь? — спросил знакомый голос, очевидно принадлежавший господину с крашеными бакенами.

— Не имею понятия, — смеясь, отвечал граф, — знаю только, что это господин, который не платит своему сапожнику… сегодня утром, часа в три…

Но Свистулькину уже в совершенстве известно было происшествие утра; оно так даже надоело ему, что он тут же решился скорее избавиться от дальнейших сведений.

— Человек, — сказал он, запрятывая сдачу в карман и торопливо поворачиваясь к вошедшему слуге, — пожалуйста, любезный, возьми в круглой комнате, рядом, возьми мою шляпу и пальто… дай их сюда… но скорее… я тороплюсь…

Вслед за тем Иван Александрович запел незнакомую какую-то арию, повернулся на каблуке перед конторкой, торопливо надел пальто и шляпу, поклонился Фурно и так же торопливо отворил стеклянную дверь, уставленную рядами банок с вареньем и страсбургскими пирогами. На первой ступени подъезда, против которого стояли три кареты со спавшими на козлах кучерами, Свистулькин остановился; к подъезду подходили две дамы, и это обстоятельство, казалось, мгновенно привело в порядок его встревоженные мысли.

— Иван! — крикнул он, все еще держась на верхней ступени. Все три кучера разом встрепенулись и схватили вожжи, но, увидя незнакомого господина, снова улеглись на козлы. Иван Александрович терпеливо выждал минуту, когда подходившие дамы очутились в трех шагах от подъезда.

— Иван! — закричал он тогда звучным, внятным голосом. — Иван! Вечно запаздывает! Эй, кучера, скажите, когда приедет моя карета, — кучера зовут Иваном, — чтоб он ехал в Английский клуб!

Иван Александрович бросил ласковый взгляд проходившим дамам, спустился с подъезда и, закинув руки за спину, с видом рассеянным и беспечным пошел по тротуару Морской.