Джеймс Фенимор Купер — Прерия

Глава I

Увядшая листва попадавшихся кое-где деревьев начинала уже принимать меланхолический осенний оттенок, когда вереница повозок, проехав по высохшему руслу маленькой речки, стала пересекать волнистую степь. Повозки, нагруженные самодельной мебелью и сельскохозяйственными орудиями, маленькое стадо овец и рогатого скота позади них, грубый вид, беспечное выражение лиц сильных людей, тяжелыми уверенными шагами шедших около запряженных животных, — все вместе взятое указывало, что это переселенцы, отправившиеся на поиски желанного Эльдорадо. Эти люди покинули плодородные долины и, пройдя через потоки и пропасти, бесплодные пустыни и глубокие озера способами, известными только подобного рода искателям приключений, сумели проложить себе дорогу далеко за пределы цивилизованных поселений. Перед ними расстилались громадные равнины, монотонно и печально тянущиеся до подошвы Скалистых гор; за ними на много миль среди ужасающей пустыни клокотали быстрые, мутные воды Ла-Платы.

Появление этого странного поезда в голой, бесплодной стране было тем замечательнее, что вокруг было мало соблазнительного для алчности спекулятора и, если возможно, еще меньше такого, что могло бы пробудить какие-либо надежды в людях, думающих основаться на невозделанной еще почве.

Трава в прерии была плохая, да и не могла она быть лучше на этой бесплодной, каменистой почве, по которой повозки ехали так легко, как по проезжей дороге; ни их колеса, ни копыта лошадей не оставляли никаких следов на высохшей траве; животные по временам щипали ее, но тотчас же выплевывали, несмотря на голод, — она была слишком горька.

Куда бы ни отправлялись эти искатели приключений, каковы бы ни были тайные причины их видимой уверенности в своей безопасности, ничто в их виде, в их манерах не обнаруживало ни малейшей тревоги, ни самого легкого беспокойства. Переселенцев было более двадцати человек, включая женщин и детей.

Впереди, на некотором расстоянии от остальных, шел человек, по положению и по осанке казавшийся предводителем отряда. Это был уже пожилой, обожженный солнцем мужчина высокого роста, толстый, с беззаботным выражением лица, на котором не отражалось никаких волнений, никакого чувства сожаления о прошлом или тревоги за будущее. Мускулы его тела на первый взгляд казались ослабевшими и вялыми; в действительности же они отличались замечательной силой и крепостью. Только тогда, когда на пути встречалось какое-нибудь препятствие, это тело, казавшееся слабым и как бы опустившимся, раскрывало всю свою поразительную скрытую энергию. Этот человек, казалось, был похож на слона, обычно ступающего медленно и тяжело, но тем не менее страшного тогда, когда пробуждается его дремлющая сила. Нижняя часть его лица была груба, велика и тяжела; в верхней — более благородной, вместилище ума — было что-то низкое и отталкивающее.

Его костюм представлял собой странную смесь грубой одежды пахаря с удобной, кожаной, обычной при подобных передвижениях. Повсюду виднелись безвкусно разбросанные украшения; они производили даже несколько смешное впечатление. Вместо обычного пояса из замши, на мужчине был поношенный кушак из яркого шелка. Ручка рогового ножа была украшена множеством блях; шапке из нежного пушистого меха могла бы позавидовать любая царица; пуговицы на грязной одежде из грубой шерсти были сделаны из блестящего мексиканского металла; тот же металл блестел на ружье с ложем из великолепного красного дерева; в различных местах висели цепочки и брелочки от трех плохих часов. За спиной небрежно болтался блестящий, хорошо отточенный топор. Несмотря на всю эту поклажу, человек шел так легко, словно ничто не мешало ему, словно ноша его была легче пуха, В нескольких шагах от него шла группа молодых людей почти в таких же костюмах. По сходству с предводителем и друг с другом ясно было, что все они из одной семьи.

Среди переселенцев были только две женщины, но время от времени из первой повозки выглядывали маленькие фигурки со смуглыми лицами, на которых выражалось сильное любопытство и замечательная живость. Старшая из женщин с морщинистым бледным лицом, была мать большей части путников; другая — молодая, восемнадцатилетняя девушка с быстрой, легкой походкой. Вид, одежда, осанка ее — все говорило о том, что она не принадлежит к семье переселенцев. Вторая повозка была так плотно обтянута холстом, что невозможно было разглядеть ее содержимое. Другие же были нагружены мебелью и разными предметами, какие бывают у людей, готовых каждую минуту переменить свое местопребывание, не обращая внимания ни на время года, ни на расстояние.

Ни в повозках, ни во внешности людей, которым они принадлежали, не было ничего необыкновенного, чего нельзя было бы встретить ежедневно на дорогах этой страны, постоянно находившейся в движении и волнении. Но рамка — пустынная, скучная местность — придавала всей этой картине особый характер.

Маленькие долины, которые встречались через каждую милю, обрамлялись с двух сторон покатыми, почти незаметными холмами, от которых эта полоса степи и получила название Волнистой. Перспектива, которая открывалась с обоих концов, представляла собой в обе стороны узкое, стесненное пространство с жесткой, но обильной растительностью. А вокруг холмов всюду, куда мог достигнуть взгляд, простирался скучный, до ужаса однообразный пейзаж. Почва походила на океан после бури, когда его усталые волны еще тяжело дышут, а сила, будоражившая их, уже стихает, успокаивается — такие же правильные волнообразные колебания, такая же пустынность, такое же безбрежие, ограниченное разве только горизонтом. Геолог, конечно, улыбнется, услышав такую простую теорию, но почва тут имела такое сходство с водой, что поэт непременно почувствовал бы, что одна из них образовалась из другой, постепенно уступавшей ей место. Иногда из какой-нибудь впадины долины протягивало вверх свои сухие ветки дерево, словно одинокий корабль в океане, да на самом отдаленном плане, будто для поддержания иллюзий, подымались на туманном горизонте две-три группы густых деревьев — острова на лоне вод.

Благодаря однообразию поверхности и тому, что путники смотрели на равнину с возвышенности, расстояние между предметами казалось им больше, чем в действительности. Эта ошибка известна всем, кому приходилось путешествовать. Но все же при виде ряда островков и холмов, ткнувшихся вперемежку столь далеко, насколько мог охватить глаз, невольно приходилось прийти к печальному выводу, что для достижения местности, которая могла бы осуществить надежды самого скромного хлебопашца, надо пройти большие пространства, бесконечные равнины.

Несмотря на это, глава переселенцев твердо шел по своему пути, направляя его чо солнцу; он решительно уходил от цивилизованных мест и с каждым шагом все более и более углублялся в дикие места, населенные варварами. Однако, когда день стал подходить к концу, забота о ночлеге заняла его ум, неспособный составить определенный план будущей деятельности и видевший только то, что относилось к данному моменту.

Он взошел на холм, более высокий, чем остальные, остановился там на мгновение и бросил любопытный взгляд вокруг, ища каких-нибудь признаков присутствия трех необходимых пешей. — воды, леса и травы.

Очевидно, поиски его не увенчались успехом, так как он смотрел еще несколько минут со свойственным ему беспечным видом, потом стал медленно спускаться с холма тяжелыми, размеренными шагами, как те тучные животные, которые спускаются, увлекаемые настолько же своим весом, насколько крутизной спуска.

Молодые люди, молча шедшие за ним, так же оглядывались вокруг, ко внимательнее и с большим интересом. Шаги людей и животных становились все медленнее и медленнее; очевидно, недалеко было время, когда отдых станет необходимым. Идти по траве прерий становилось все труднее, тем более, что усталость брала свое. Приходилось бичом возбуждать рвение измученных животных. В ту минуту, когда усталость полностью охватила всех путников, кроме разве только предводителя, и глаза всех, как по уговору, устремились вперед, все замерли, пораженные неожиданным зрелищем.

Солнце уже зашло за ближайший холм, оставив по себе полосу яркого света. И в этой полосе четко вырисовывалась теперь какая-то человеческая фигура. Она выделялась на этом золотом фоне столь рельефно, что, казалось, нужно только протянуть руку, чтобы дотронуться до нее. Рост фигуры был колоссальный, поза — полна задумчивой меланхолии. Фигура стояла как раз на пути путешественников. Отблески яркого света, окружавшие ее, мешали рассмотреть ее в подробностях.

Действие этого зрелища было поразительно. Человек, шедший впереди, остановился и стал смотреть на таинственное явление с угрюмым любопытством, вскоре перешедшим в нечто вроде суеверного ужаса. Когда первое впечатление ужаса прошло, сыновья медленно приблизились к отцу; правившие повозками последовали их примеру, и вскоре все образовали молчаливую, неподвижную группу. Послышалось бряцание оружия, хотя путники вначале приняли непонятное явление за сверхъестественное, за призрак. Двое самых храбрых юношей схватились за ружья, чтобы быть готовыми по первому знаку пустить их в ход.

— Пошлите мальчиков вперед, направо, — резким негармоничным голосом крикнула смелая мать, — ручаюсь, что Аза или Абнер разделаются с этой тварью.

— Может быть, и следует испробовать ружья, — пробормотал тупой и глупый на вид человек.

Черты и выражение его лица были довольно схожи с лицом старухи. Проговорив эти слова, он снял ружье и быстрым, ловким движением поднял его в уровень с глазом. — Поуни-волки {Существуют три племени поуни: Поуни-волки, Великие Поуни и Поуни республиканцы.}, говорят, охотятся всегда в равнинах толпами в сотню людей; если это так, то они никогда не потеряют ни одного человека из своего племени.

— Погодите! — вдруг вскрикнула девушка; ее нежный голос дрожал от волнения. — Не все наши здесь, может быть, это друг.

— Кто теперь в разведке? — крикнул отец, бросая в то же время мрачный, недовольный взгляд на своих мужественных сыновей. — Опустите ваше оружие, опустите, — прибавил он, протягивая указательный палец в сторону товарища с выражением лица человека, которому опасно противоречить; — мое дело еще не завершено; окончим мирно то, что еще осталось сделать.

Человек, только что обнаруживший враждебные намерения, по-видимому, сразу понял его слова и опустил ружье. Молодые люди, обернулись в сторону девушки, говорившей так горячо, и взглядом как будто просили объяснить ее слова; но она, видимо, довольная тем, что ей удалось защитить незнакомца, уже удалилась на свое место.

За это время краски на горизонте изменились несколько раз. Слепящий свет приобрел более нежные и темные оттенки. По мере того, как отблеск становился менее ярким, размеры призрака — действительного или воображаемого — становились менее гигантскими и, наконец, обрисовались вполне ясно. Вождь отряда, краснея от своей нерешительности, пошел дальше; на всякий случай он отвязал ремень ружья и держал ружье наготове.

Эта предосторожность казалась излишней. С минуты своего внезапного, необъяснимого появления, живой призрак, как бы висевший между небом и землей, не двинулся с места, не проявил никаких враждебных намерений. Да если бы у этого человека и были какие-нибудь ужасные замыслы, он вряд ли был бы способен привести их в исполнение.

В человеке, перенесшем всю тяжесть более чем восьмидесятилетнего возраста, не было ничего устрашающего для такого силача, каким был переселенец. Незнакомец был дряхл. Однако было видно, что время, а не болезни так сильно изменили его. Его худое лицо носило печать старости, но черты его не были обезображены страданием. Его ослабевшие мускулы еще говорили о былой силе; даже теперь во всей его фигуре было столько жизненной силы, что, если бы не слишком известная непрочность человеческого рода, можно было бы думать, что оно еще долго может противостоять разрушительному влиянию времени. Его одежда состояла, главным образом, из шкур, надетых мехом кверху; рог с порохом, пороховница и кожаный мешок с охотничьими принадлежностями висели у него за спиной. Он опирался на необыкновенно длинный карабин, носивший, как и его хозяин, следы продолжительного тяжелого служения.

Когда группа переселенцев подошла довольно близко, из травы, у ног старика, раздалось ворчание; старая охотничья собака, худая и беззубая, медленно поднялась во весь рост, встряхнулась и сделала вид, будто не хочет пропустить путешественников.

— Тише, Гектор, тише, — сказал ее хозяин несколько дрожащим от старости голосом, — что тебе за дело до людей, путешествующих по своим делам?

— Чужеземец, — сказал глава переселенцев, — не можете ли вы сказать мне, где я могу найти все необходимое для ночлега?

— Разве земля по ту сторону Большой реки {Речь идет о Миссисипи.} уже вся заполнена? — спросил торжественным тоном старик, по-видимому, не слышавший обращенного к нему вопроса. — Почему же мои глаза видят то, чего они не думали увидеть еще раз?

— Конечно, там есть еще довольно места для тех, кто имеет деньги и кому все равно, где жить, — ответил переселенец, — но на мой вкус там слишком много народу. Каким может быть расстояние отсюда до ближайшего места на берегу Большой реки?

— Лань, поднятая охотниками, могла бы освежиться в Миссисипи не иначе, как пробежав более пятисот миль.

— Каким именем называете вы всю эту местность?

— Каким именем, — возразил старик, выразительным жестом указывая на небо, — назвали бы вы место, где видите это облако?

Переселенец посмотрел на него с видом человека, не понимающего, что ему говорят, и у которого зародилось сомнение, не насмехаются ли над ним; однако, он удовольствовался тем, что сказал:

— Вероятно, вы так же недавно в этой стране, как и я, чужестранец, иначе вы не отказались бы помочь советом путешественнику; это было бы вам нетрудно: слова не такой уж дорогой дар.

— Это не дар, это долг старика по отношению к молодым. Так что вы хотите узнать?

— Где бы я мог остановиться на ночлег? Что касается постели и пищи, то я не разборчив; но такие старые путешественники, как я, знают цену пресной воды и хорошего пастбища для животных.

— Пойдемте со мной: у вас будет и то, и другое. Это почти все, что я могу предложить вам в этой бесплодной прерии.

Сказав эти слова, старик с замечательной для своих лет ловкостью вскинул на плечи карабин и молча пошел впереди всех. Пройдя по холму, он спустился в долину.