Джеймс Фенимор Купер — Прерия

Глава XIII

Для того, чтобы подвигаться ровным шагом среди событий нашего рассказа, необходимо рассказать, что произошло с тех пор, как Эллен Уэд оставили сторожить лагерь.

В первое время единственным, что смущало эту честную молодую девушку с горячим сердцем, были постоянные требования детей: они то просили есть, то хотели пить. Стоило ей воспользоваться минутой спокойствия и проскользнуть в палатку, как громкие крики оставленных ею детей призвали ее к забытым на минуту обязанностям.

— Смотри, Нелли, смотри, — кричали дети, — там люди, и Фебе говорит, что это индейцы сиу.

Эллен взглянула в сторону, куда указывали протянутые руки, и к своему великому ужасу увидела людей, шедших большими шагами и, очевидно, направлявшихся прямо к утесу. Она насчитала четыре человека, но не могла хорошенько разглядеть их. Единственное, в чем она могла убедиться, было, что они не из числа тех, кого можно было пустить в крепость.

То было мгновение жестокого беспокойства для Эллен. Она окинула глазами кучу испуганных детей, окруживших ее, и постаралась припомнить рассказы о героинях, отличившихся на западной границе Соединенных Штатов. Тут один мужчина с помощью трех-четырех женщин в продолжение нескольких дней защищался против ста врагов; там одни женщины защитили своих детей и вещи; еще где-то женщина, попав в плен, перебила сонных врагов и завоевала свободу себе и своим детям. Ободренная такими примерами, с румянцем на щеках, с блестящими глазами, она стала обдумывать способы защиты и готовить их.

Эллен поставила двух старших девочек у рычагов, приготовленных для того, чтобы сбрасывать обломки скалы на нападающих. Что касается остальных детей, то от них нельзя было ожидать никакой пользы. Как опытный командир, она взяла на себя общий надзор, право приказаний и заботу о поддержании бодрости отряда. Покончив с приготовлениями, она стала ожидать их результатов, приняв, насколько возможно, спокойный, безмятежный вид, чтобы внушить своим товаркам уверенность, необходимую для обеспечения успеха.

Хотя Эллен обладала в значительной степени мужеством, проистекающим из нравственных качеств, она сильно уступала двум старшим дочерям Эстер в качестве, не менее драгоценном для военных действии — в презрении к опасности. Воспитанные среди трудностей бродячей жизни, на границе цивилизованного мира, они освоились со всеми опасностями пустынь и обещали стать со временем такими же неизменно смелыми, как и их мать, и отличаться той же странной смесью хороших и дурных качеств, которая, наверно, поставила бы супругу Измаила в число самых замечательных женщин ее времени, если бы ей пришлось действовать в более обширной сфере. Эстер уже пришлось раз защищать хижину своего мужа против нападения дикарей; в другой раз варвары оставили ее, сочтя мертвой, после сопротивления, которое заставило бы более цивилизованных врагов по крайней мере предложить ей почетные условия сдачи. Эти подвиги и другие в этом же роде она часто вспоминала в надлежаще восторженном тоне перед своими дочерьми; и в сердцах двух молодых амазонок в такие минуты к чувству естественного страха странным образом примешивалось желание совершить что-нибудь такое, что доказало бы, что дочери достойны матери. Казалось, что вскоре им удастся заслужить это странное и мало желательное отличие.

Четверо незнакомцев уже были приблизительно в тридцати саженях от утеса. Потому ли, что благоразумие этого требовало, или из страха перед грозным видом воительниц, удалившихся за свои баррикады, из-за которых высовывались дула двух старых мушкетов, незнакомцы остановились у маленького возвышения, покрытого густой травой, где им было удобно спрятаться от взоров осажденных. Оттуда они принялись рассматривать крепость, на что употребили несколько минут, показавшихся Эллен очень долгими. Наконец, из кучки вышел один человек, имевший скорее вид парламентера, чем неприятеля, явившегося с враждебными намерениями.

— Стреляй, Фебе! Нет, Гетти, стреляй ты! — сказали друг другу напуганные дочери скваттера. Эллен спасла незнакомца если не от настоящей опасности, то от напрасной тревоги.

— Опустите ваши мушкеты! Это доктор Баттиус.

Часовые повиновались, т. е. их пальцы перестали дотрагиваться до собачек их ружей, но дула были все еще угрожающе направлены на дерзкого, осмелившегося направиться к утесу.

Естествоиспытатель, подходивший с большой осторожностью, наблюдая малейшее проявление враждебности гарнизона, поднял белый платок на кончике своего ружья и приблизился, наконец, настолько, что можно было расслышать его. Приняв важный вид, как будто для того, чтобы произвести впечатление своим авторитетом, он заговорил таким громким голосом, что его можно было бы расслышать на гораздо большем расстоянии:

— Слушайте! Именем конфедерации Соединенных Штатов Северной Америки я требую от всех вас подчинения законам.

— Доктор это или не доктор, он, во всяком случае, враг, Нелли! Слышите! Слышите! Он говорит о законах!

— Погодите, пока я не выслушаю его, — ответила Эллен, еле дыша и насильно опуская мушкеты, угрожающие герольду.

— Я предупреждаю и объявляю вам, — продолжал немного испуганный доктор, — что я мирный гражданин вышеупомянутой конфедерации или, вернее, союза, один из устоев социального договора, друг порядка и мира! — Заметив, что опасность устранена, по крайней мере, на время, он принял прежний тон и прибавил, возвысив голос: — Итак, я во второй раз требую от всех вас подчинения законам.

— Я считала вас другом, — ответила Эллен, — и думала, что вы путешествуете с дядей в силу условия.

— Оно не существует! — крикнул доктор. — Его первые посылки оказались ложными, и я был обманут. Итак, я объявляю некий договор, условленный и заключенный между скваттером Измаилом Бушем и доктором медицины Обедом Баттиусом, отныне нарушенным и недействительным. Но вам, дети, следует знать, что недействительность договора — качество отрицательное, не вызывающее никаких неприятностей для вашего достойного отца; поэтому опустите ружья и выслушайте доводы рассудка. Да, договор недействителен, отменен, неправилен с самого своего начала. Что касается тебя, Нелли, у меня к тебе самые миролюбивые чувства, без малейшей примеси вражды, поэтому выслушай, что я тебе скажу, и не закрывай ушей, считая себя в безопасности. Тебе известен характер человека, у которого ты живешь, молодая девушка, известна и опасность, грозящая тому, кого найдут в дурном обществе; поэтому откажись от ничтожных преимуществ твоего положения и мирно покинь этот утес под покровительством людей, которые пришли со мной. Их целый легион, молодая девушка, грозный, непобедимый легион, заверяю тебя. Брось этого дурного человека, презирающего законы. Дети, выказывать так мало уважения к человеческой жизни, значит, буквально уничтожить всякое удовольствие, испытываемое при общественных отношениях; бросьте это опасное оружие, умоляю вас, скорее ради вас самих, чем себя. Гетти, кто утишил твои страдания, бывшие следствием холодных испарений земли? А ты, Фебе, неблагодарная Фебе! Без этой руки, которую ты хочешь парализовать навеки, ты до сих пор испытывала бы неслыханные муки от боли резцов. Опустите оружие, дети, последуйте совету человека, который всегда был вашим другом. А теперь, Эллен, в третий — следовательно в последний раз — я торжественно требую, чтобы ты сдала этот утес без промедления, без сопротивления, во имя власти справедливости и… — Он хотел прибавить — закона, но, вспомнив, что это слово вновь пробудит враждебные чувства детей Измаила, остановился вовремя и заменил его словом, менее опасным и более подходящим — разума.

Это странное требование не произвело того эффекта, которого ожидал доктор. Оно было совершенно непонятно для дочерей Эстер, за исключением некоторых слов, показавшихся им оскорбительными; а Эллен, хотя и поняла лучше смысл слов доктора, но, по-видимому, они произвели на нее не более сильное впечатление, чем на ее товарок. В то время, как доктор произносил фразы патетичные и ласковые, по его мнению, умная молодая девушка, хотя душу ее и раздирали боровшиеся в ней тяжелые чувства, видимо, еле удерживалась от смеха и не обращала никакого внимания на угрозы.

— Я не понимаю хорошенько всего, что вы говорите, доктор Баттиус, — спокойно проговорила Эллен, когда доктор закончил свою речь, — но знаю одно: что, если вы желаете уговорить меня обмануть оказанное мне доверие, я не должна слушать вас. Не пробуйте прибегнуть к силе: каковы бы ни были мои тайные желания, вы видите, что я окружена силами, превосходящими мои, и вы знаете слишком хорошо — или должны знать — характер этой семьи, чтобы позволить себе в подобного рода деле играть с ее членами, какого бы возраста и пола они ни были.

— Я думаю, что несколько знаю человеческий характер, — сказал естествоиспытатель, благоразумно отходя на несколько шагов от позиции, которую он так смело занимал до того времени, к подошве утеca, — но есть некто, кто, может быть, лучше меня знает его тайные изгибы.

— Эллен! Эллен Уэд! — крикнул Поль Говер, подходя к доктору без тревоги, которую, видимо, испытывал тот. — Я не ожидал встретить в вас врага.

— Я не буду врагом, если вы потребуете от меня того, что я могу исполнить, не совершив измены и не поступив бесчестно. Вы знаете, что дядя оставил свою семью на меня; неужели же я могу обмануть его доверие настолько, чтобы позволить самым, его жестоким врагам, может быть, убить его детей и взять то немногое, что оставили ему индейцы?

— Разве я убийца, Эллен? Неужели вот этот старик, этот офицер Соединенных Штатов, — прибавил Поль, указывая на приблизившихся к нему Траппера и Миддльтона, — заслуживают, по вашему мнению, этого названия?

— Но чего же вы требуете? — вскрикнула Эллен, в жестоком смущении ломая руки.

— Зверя, кровожадного зверя, которого прячет Измаил.

— Прелестная молодая женщина, — начал незнакомец, который, как мы видели, только недавно появился в прерии, но Траппер прервал его выразительным жестом и прошептал ему на ухо:

— Предоставьте говорить этому молодому человеку. Природа произведет свое действие на сердце молодой девушки, и мы в свое время достигнем цели.

— Надо сказать всю правду, Эллен, — приблизившись, сказал Поль, — мы раскрыли тайные, преступные козни Измаила и пришли оказать справедливость той, которую он держит в плену. Если сердце у вас таково, каким я всегда считал его, вы не только не будете ставить нам препятствий, но и сами пойдете с нами и бросите старого Измаила, его улей и пчел.

— Я дала торжественное слово…

— Обещание, данное по неведению или вырванное силой, недействительно в глазах всех моралистов! — крикнул доктор.

— Тс! Тс! — сказал Траппер, стоявший несколько поодаль. — Предоставьте все природе, предоставьте действовать молодому человеку.

— Я дала слово, — продолжала Эллен, сильно взволнованная, — что никогда не допущу, чтобы узнали, кто живет в палатке, и не помогу бежать тому, кто находится в ней. Мы обе, может быть, обязаны жизнью этому обещанию. Правда, вы открыли эту тайну, но помимо меня. И я не знаю, сумела ли бы я оправдаться в своих собственных глазах даже в том случае, если бы я оставалась нейтральной в то время, когда вы собираетесь напасть на жилище дяди таким враждебным образом!

— Я могу доказать, не опасаясь возражений, — заметил естествоиспытатель, — и опираюсь на авторитет Пейлея, Берклея и даже бессмертного Бинкершека, что договор, заключенный, когда одна из сторон — все равно, государство или отдельная личность — находится в состоянии принуждения…

— Вы только рассердите ее этими словами, — сказал осторожный Траппер. — Если же вы предоставите этому молодому человеку говорить сообразно голосу природы, он кончит тем, что приручит ее, как молодую лань. Ах! Вы похожи на меня! Вы также не знаете, сколько тайной доброты может быть скрыто в человеческой душе.

— Разве это единственное обещание, данное вами, Эллен? — спросил Поль тоном, который звучал печально и с упреком в устах обыкновенно легкомысленного и веселого охотника за пчелами. — Разве вы не давали другого? Неужели все ваши слова, обращенные к Измаилу, — мед в ваших устах, а все остальные ваши обещания — соты, из которых вынули мед.

Бледность, покрывавшая обыкновенно румяное лицо Эллен, сменилась таким ярким румянцем, что его можно было разглядеть даже на таком расстоянии. Одно мгновение девушка поколебалась, как будто сдерживая Движение досады, потом ответила с присущей ей энергией:

— Не знаю, по какому праву можно меня расспрашивать об обещаниях, касающихся только той, которая дала их, — если она действительно давала обещания, вроде тех, на которые вы намекаете. Я не стану больше разговаривать с человеком, который так много думает о себе и слушается только своих личных чувств.

— Ну. старый Траппер, слышали вы? — сказал простой, откровенный охотник за пчелами, внезапно оборачиваясь к своему старому другу. — Самое жалкое насекомое, набрав ношу, отправляется честно и прямо в свое гнездо или в улей, смотря по породе, но пути женского ума так же спутаны, как узловатые ветки дерева, и более извилисты, чем течение вод Миссисипи.

— Ну, ну, дочь моя, — сказал Траппер примирительным тоном, защищая Поля, — вспомните, что молодежь горяча и безрассудна; но обещание всегда остается обещанием и нельзя его сбрасывать и забывать, как это делают буйволы со своими рогами и копытами.

— Благодарю, что вы мне напоминаете о моей клятве, — сказала Эллен, кусая в гневе свои хорошенькие губки, — без этого, я, пожалуй, забыла бы о ней.

— А, природа женщины просыпается в ней, — сказал старик, покачивая головой: очевидно, он не был доволен результатом разговора; — но она проявляется не так, как следует!

— Эллен! — крикнул Миддльтон, до сих пор внимательно прислушивавшийся к разговору. — Так как вы носите имя Эллен…

— К нему часто прибавлялось и другое, — сказала Эллен. — Иногда мне дают имя моего отца.

— Называйте ее Нелли Уэд, — сказал Поль, — это ее законное имя, и я согласен, чтобы она всегда носила его.

— Итак, я прибавляю — Уэд, — продолжал Миддльтон. — Вы должны сознаться, что, хотя я и не связан никакими обещаниями, но я умел, по крайней мере, уважать слово других. Вы сами — свидетельница, что я удержался и не крикнул ни разу, хотя уверен, что мой крик долетел бы до ушей, которые с восторгом услыхали бы его. Позвольте мне одному подняться на утес и обещаю вам щедро вознаградить вашего родственника за все убытки, которые он может понести.

Эллен колебалась, но, заметив Поля, который, гордо опираясь на ружье, насвистывал с самым равнодушным видом какую-то морскую песенку, приняла снова свой решительный вид.

— Охрана этого утеса поручена мне на время отсутствия моего дяди, — ответила она, — и я буду защищать его от всякого нападения, пока дядя не вернется.

— Мы теряем минуты, которые никогда не возвратятся, и упускаем удобный случай, который, может быть, никогда более не представится нам, — серьезно проговорил молодой военный. — Солнце уже начнет садиться, и через несколько минут скваттер может вернуться со своими дикими сыновьями.

Доктор Баттиус с беспокойством оглянулся вокруг.

— Совершенство всегда достигается в зрелости, — заговорил он, — как в животном царстве, так и в духовном мире. Размышление — мать благоразумия, а благоразумие — мать успеха. Мой совет — удалиться на приличное расстояние от этой недоступной позиции, составить совещание о том, как устроить правильную осаду этой местности и обсудить вопрос, не следует ли отложить наши операции до тех пор, когда можно будет добыть помощников из обитаемых стран и таким образом оградить достоинство закоа от опасности поражения.

— Штурм был бы более пригоден, — ответил с улыбкой молодой капитан, измеряя глазами высоту утеса и обдумывая трудности подъема, — ведь в самом худом случае мы рискуем сломать только руку или разбить голову.

— Итак, на штурм! — крикнул горячий охотник за пчелами и в три прыжка очутился вне опасности ружейного выстрела, на вершине утеса, где находился гарнизон.

— Поль! Поль! — поспешно крикнула Эллен. — Не делайте ни шагу дальше, не то эти каменные глыбы раздавят вас. Они ни на чем не держатся, а эти несчастные девочки готовы сбросить их на вас.

— Ну, так прогоните из улья этот проклятый рой, так как я вскарабкаюсь на утес, хотя бы он был покрыт осами.

— Пусть он подойдет, если посмеет! — крикнула старшая дочь Эстер, потрясая мушкетом с решительным видом, который сделал бы честь ее матери-амазонке. — Я знаю вас, Нелли Уэд, и знаю, что в глубине души вы стоите за людей закона. Но если вы сделаете хоть шаг, вы будете наказаны по-пограничному. Принесите другой рычаг, сестры. Поторопитесь. Хотела бы я знать, кто из них осмелится войти в лагерь Измаила Буша, не спросив позволения его детей.

— Не трогайтесь с места, Поль! — кричала Эллен. — Оставайтесь под скалой, дело идет о вашей жизни!

Ее слова были прерваны появлением той самой девушки, которая накануне вызвала переполох в лагере.

— Умоляю вас остановиться — вас, подвергающихся такой большой опасности, и вас, настолько дерзких, что решаетесь отнять у одного из своих ближних то, что не сможете возвратить ему, — сказал нежный, молящий голос с легким иностранным акцентом. При звуке этого голоса глаза всех устремились в ту сторону, откуда он раздался.

— Инеса! Милая Инеса! — воскликнул молодой, офицер. — Наконец-то я вижу вас. Вперед, храбрый Поль, и дайте мне место рядом с собой!

Внезапное появление на вершине горы женщины, вышедшей из палатки, повергло гарнизон в короткое оцепенение, которым можно было бы воспользоваться. Но при звуке голоса Миддльтона, удивленная Фебе, дрожа, выстрелила в незнакомую женщину, не сознавая хорошенько, в кого она стреляет — в человека или в призрак. Эллен в ужасе вскрикнула и поспешно побежала в палатку к страшно перепуганной, а, может быть, и тяжело раненной подруге.

В это время у подножия утеса раздался шум серьезной атаки. Поль, воспользовавшись смятением, царствовавшим на вершине, переменил место, уступив свое Миддльтону; за ним последовал доктор: от страха, испытанного им при выстреле, он как бы инстинктивно искал убежища под утесом. Траппер не тронулся с места; он казался невозмутимым. Но он внимательно наблюдал за всем происходившим, и хотя и не принимал деятельного участия в осаде, но все же приносил пользу нападающим. Со своей позиции он мог сообщать им о всех движениях тех, кто покушался на их жизнь, и давать им знать, когда можно продвигаться дальше.

Дочери Эстер доказывали, что в них живет, до известной степени, дух их грозной матери. Лишь только они избавились от присутствия Эллен и ее незнакомой товарки, они обратили свое внимание на более мужественных и, конечно, более опасных врагов, окончательно утвердившихся среди острых вершин утеса, окруживших крепость. Требования сдачи, обращаемые к ним Полем, который нарочно говорил грубым голосом, чтобы заронить страх в их молодые сердца, производили на них столь же мало впечатления, сколько и увещания старого Траппера, уговаривавшего прекратить сопротивление, которое может оказаться роковым для них и которое не имеет никаких шансов на успех. Одобряя друг друга, они привели в равновесие каменные глыбы, велели младшим детям вооружиться камнями и вскинули ружья с решительным, равнодушным видом, который сделал бы честь солдатам, давно привыкшим к опасностям войны.

— Подымайтесь все время под защитой утеса — сказал Полю Траппер, показывая, как он должен идти, — ставьте ноги ближе одну к другой. Ну вот, видите, совет оказал вам пользу: если бы камень дотронулся до ног, пчелы не видали бы своего приятеля, по крайней мере, с месяц. А вы, который носит имя моего друга — Ункас по имени и духу! Если вы так же ловки, как Быстроногий Олень, вы можете прыгнуть направо и подняться безопасно на двадцать футов. Не доверяйтесь этому кусту, не доверяйтесь! Корень подается. Ну вот, он и там, и обязан этим столько же счастью, сколько смелости. Ну, теперь ваша очередь, любитель красоты природы, направляйтесь налево, чтобы отвлечь внимание детей. Так, молодые девушки! Стреляйте в меня; мои старые уши привыкли к свисту пуль, а имея восемьдесят лет за плечами, нечего трусить.

Он покачал головой с печальной улыбкой. Ни один мускул его лица не дрогнул когда вблизи него пролетела пуля, не задев его. Гетти, рассерженная словами старика, выстрелила в него.

— Вернее целиться по прямой линии, чем зигзагом, — продолжал он, — когда такой слабый палец дотрагивается до собачки ружья. Но какое это тяжелое зрелище, видеть, как сильна природная наклонность ко злу даже в таком молодом существе. Очень хорошо, любитель растений и насекомых! Еще один такой скачок, и все преграды и укрепления Измаила будут вам нипочем! Наконец-то, у доктора проснулась смелость: я вижу это по его глазам. Теперь можно будет сделать из него кое-что. Держитесь ближе к скале, доктор! Держитесь ближе!

Траппер не ошибался, предполагая, что доктор выказывает более отваги, чем обыкновенно, но он не подозревал причины ее. Все дело было в том, что с большой осторожностью и еще большей тревогой подымаясь на скалу вслед за товарищами, доктор вдруг увидел какое-то неизвестное ему растение, росшее в расщелине, в нескольких футах над его головой, и как раз на пути, наиболее открытом для больших камней, которые две старшие дочери Измаила беспрерывно скатывали с вершины скалы. В это мгновение доктор забыл обо всем, кроме того, что его ожидает слава, если ему первому удастся записать эту драгоценность в каталог науки, которой он занимался, и бросился на находку с жадностью воробья, налетающего на муху. В ту же минуту скатившаяся с грохотом глыба доказала, что доктора увидели сверху. Естествоиспытатель скрылся в облаке мыли, поднятой падением такой массы, и Траппер подумал, что он погиб. Но минуту спустя он увидел доктора сидящим в безопасности во впадине, образованной несколькими большими камнями, сдвинутыми с места силой удара. В руках он держал желанное растение и смотрел на него жадными восхищенными глазами.

Поль воспользовался этим случаем. С быстротой молнии он прыгнул, в свою очередь, туда, где находился доктор, и, когда естествоиспытатель нагнулся, чтобы поближе рассмотреть свое сокровище, бесцеремонно воспользовался его плечом, как ступенькой. Пройдя через брешь, проделанную большим камнем, отклонившимся от утеса, во мгновение ока он очутился на площадке. Миддльтон немедленно присоединился к нему, и им нетрудно было обезоружить и схватить обеих молодых девушек.

Таким образом, над крепостью, которую Измаил хвастливо считал недоступной на время своего короткого отсутствия, была одержана победа, не стоившая ни одной капли крови.