Джеймс Фенимор Купер — Прерия

Глава IX

Теперь, когда мы сообщили читателю распоряжения Измаила, сделанные им при обстоятельствах, которые могли бы привести в сильное смущение многих других людей, мы опять перенесем сцену действия за несколько миль от только что описанной нами, сохранив тем не менее последовательность во времени.

В ту минуту когда скваттер и его сыновья отправились на охоту, два человека, сидевшие под группой деревьев на берегу маленького ручья на расстоянии пушечного выстрела от утеса, по-видимому, были заняты серьезным обсуждением достоинств бизоньего горба, приготовленного со всей тщательностью, какой требует подобного рода блюдо. Самый нежный кусок мяса был отделен от более грубых частей, завернут в кожу и подвергнут на известное время действию огня в вырытой в земле печке. Лакомки уселись перед этим блестящим образцом кулинарного искусства прерий. Это кушанье из мягкого, нежного мяса, вкусное и в то же время питательное, могло по праву требовать признания своего превосходства перед самыми тщательно приготовленными рагу какого-нибудь знаменитейшего повара, хотя для приготовления его не требовалось ни малейшего искусства. Два счастливых смертных, для которых предназначалась такая вкусная еда, казавшаяся еще вкуснее благодаря их превосходному аппетиту, не остались равнодушными к выпавшему на их долю счастью.

Один из них — и именно тот, который занимался приготовлениями к пиру — выказывал меньше стремления оказать честь своей стряпне. Без сомнения, он ел, и даже с аппетитом, но и с умеренностью, свойственной старости. Не то его товарищ. Человек во цвете лет, пышущий здоровьем, он отдавал исключительную дань талантам своего друга и был весь поглощен его произведением. Самые сочные куски один за другим отправлялись в его рот, а взгляды, бросаемые им на старика, выражали признательность, для проявления которой иным способом у него не было времени.

— Будем резать поближе к середине горба, мальчик, — сказал Траппер, так как это именно он угощал таким восхитительным блюдом охотника за пчелами, — режьте посередине, друг мой, и вы найдете настоящие чудеса природы; тут не нужно ни пряностей, ни едкой горчицы, чтобы придать посторонний привкус.

— Будь у меня только стакан меда, — сказал Поль, останавливаясь невольно, чтобы передохнуть, — я бы поклялся, что никогда ни один человек не едал такого подкрепляющего обеда.

— Да, да, вы можете назвать его подкрепляющим, — заметил старик, восхищенный безграничным удовольствием товарища, — это славное мясо, укрепляющее того, кто ест его. Сюда, Гектор! — сказал он, бросая кусок своей верной собаке, которая смотрела на хозяина, как бы желая напомнить о себе; — тебе в твои годы, старина, надо набираться сил, как и твоему хозяину. Вот видите, эта собака ест разборчиво и выбирает лучшие куски, разумнее, чем все наши тамошние люди. А почему? Потому что она пользовалась дарами природы, но не злоупотребляла ими. Она была создана собакой и довольствовалась пищей, предназначенной для собак; они же созданы людьми, а едят, как голодные волки. Гектор — славная, добрая собака; она всегда была верна мне, и чутье никогда ее не обманывало. Ну, а теперь, знаете ли вы разницу между стряпней в пустыне и стряпней в поселениях? По вашему аппетиту я ясно вижу, что не знаете. Ну, так я скажу вам. Одна следует за человеком, другая — за природой; одна думает, что может прибавить кое-что к дарам природы, тогда как другая довольствуется тем, что смиренно наслаждается ими, — вот и весь секрет.

— Слушайте, Траппер, — сказал Поль, очень равнодушный к нравственным изречениям, которыми его товарищ любил уснащать еду, — давайте договоримся: каждый день, пока мы будем здесь, — а вероятно, их будет немало — я буду убивать буйвола, а вы будете нам готовить его горб.

— Я не могу и не буду обещать этого. Мясо буйвола вкусно, и оно предназначено в пищу человеку; но я не могу согласиться, чтобы вы каждый день убивали по буйволу. Это расточительность, на которую я не могу согласиться.

— Расточительность! Не бойтесь, старик, ничего не пропадет. Если все они будут так вкусны, как этот, то я берусь обглодать все кости… Но кто это идет сюда! У него, по-видимому, хорошее чутье, и он не сбился с пути, если шел по следу обеда.

Человек, прервавший разговор и вызвавший это замечание, шел важной поступью по берегу ручья прямо к гастрономам. Так как в наружности его не было ничего ни враждебного, ни страшного, охотник за пчелами, не только не бросил есть, но, наоборот, удвоил деятельность, как будто из опасения, что вкусного мяса не хватит для удовлетворения аппетита пирующих в случае, если к ним присоединится третий, нежеланный гость. Траппер вел себя совершенно иначе: он уже удовлетворил свой более умеренный голод и смотрел на вновь прибывшего как на человека, которого рад видеть.

— Подойдите, друг мой, — сказал он, видя, что незнакомец остановился как бы в нерешительности, — подойдите, говорю вам. Если вашим проводником был голод, то он не мог привести вас удачнее. Вот мясо, а этот молодой человек даст вам маиса, который, сварившись, стал белее снега на горах.

— Почтенный охотник, — ответил доктор, так как это был сам натуралист, направившийся в эту сторону в одну из своих ежедневных экскурсий, — я бесконечно рад этой счастливой встрече.

— Ну, добро пожаловать, друг мой, — ответил старик. — Садитесь и, отведав этот кусок, скажите, если можете, название животного, из мяса которого мы устроили себе такой чудесный обед.

Взгляд доктора Баттикуса (из вежливости мы будем давать этому достойному человеку то имя, которое наиболее нравилось ему) достаточно выразил удовольствие, испытанное им при этом предложении. Свежий резкий воздух, прогулка — все это возбуждающе подействовало на него, и вряд ли сам Поль был более расположен отдать честь стряпне Траппера, чем этот любитель природы, когда приятное предложение коснулось его слуха. Испытываемое им удовольствие выразилось в легкой усмешке, которой он не мог подавить, несмотря на всю свою серьезность. Без дальнейших церемоний он сел рядом со стариком и принялся за еду.

— Было бы позором для моей профессии, — сказал доктор, с удовольствием проглатывая кусок мяса и стараясь по какому-нибудь особенному признаку узнать шкуру животного, изменившуюся от варки, — было бы величайшим позором для моей профессии, если бы на континенте Америки нашлось хотя бы одно четвероногое или птица, которых я не сумел бы узнать по некоторым характерным признакам, так точно определенным наукой? Это… посмотрим. Мясо питательно и вкусно… Дожалуйста, еще немного маиса, мой юный друг.

Поль, продолжавший есть с удвоенным аппетитом, бросил ему свою сумку, не считая нужным прервать свое занятие, чтобы ответить доктору.

— Ну, сказал Траппер, — вы уверяли сейчас, что у вас тысяча способов, чтобы узнать любое животное.

— Тысяча! Да, без сомнения, и все они безошибочны. Во-первых… слушайте меня хорошенько: все плотоядные животные отличаются от остальных своими резцами.

— Своими… чем? — спросил Траппер.

— Зубами, данными им природой, чтобы защищаться и разрезать пищу. Потом…

— Ну вот! Рассмотрите-ка эти зубы, — сказал Траппер, перебивая доктора. — Ворочайте их во все стороны и найдите то, что вам нужно. Ну, что же? Нашли вы все необходимое для того, чтобы решить, утка это или лосось?

— Я подозреваю, что животное здесь не в целом виде.

— В самом деле! — воскликнул Поль, покончив, наконец, с едой. — Ну, право, вы можете утверждать это, не боясь скомпрометировать себя.

— Подождите, — вскричал доктор, — дайте мне немного рассмотреть. Тогда я смогу сейчас же определить. Я удостоверяю, что животное должно быть из породы belluae по его дородности.

— Черт возьми! Мне кажется, что вы еще дальше от истины, чем от поселений, несмотря на всю свою книжную ученость и все ваши трудные слова, которых не поймет ни одно племя, живущее к востоку от Скалистых гор. Дородно это животное или нет, но вы видели его в прерии тысячи раз, и кусок, что вы держите в своей руке, — часть горба буйвола, самое сочное из всего, что вы ели когда-либо.

При этих словах Траппер не мог удержаться от громкого, продолжительного хохота, до такой степени смутившего доктора, что нить его мыслей совершенно порвалась, и прошло несколько времени, прежде чем к нему возвратился дар речи.

— Мой старый друг, — сказал он, стараясь подавить движение неудовольствия, которое он считал несоответствующим своему серьезному характеру, — ваша система ложна с первых посылок до заключения, а ваша классификация так ошибочна, что смешивает все научные отличия. У буйвола никогда не бывает горба. Мясо его не здорово и не вкусно, а я должен сознаться, что оба эти качества находятся в высшей степени в анализируемом мною предмете и потому…

— Ну, на этот раз я принимаю сторону Траппера против вас! — перебил его Поль Говер. — Человек, который говорит, что мясо буйвола не вкусно, не должен есть его {Почти излишне объяснять читателю, что животное, о котором так часто упоминается в этой книге, обычно называемое буйволом, не что иное, как бизон. Отсюда и недоразумение между жителями прерий и человеком науки.}.

Доктор, не обращавший до сих пор большого внимания на охотника за пчелами, устремил задумчивый взгляд на него; по тому, как он смотрел на молодого человека, было видно, что он старался припомнить что-то.

— Черты вашего лица знакомы мне, молодой человек, — проговорил он. — Наверное, я где-то видел вас или индивидуума вашего класса.

— Вы встретились со мной в лесах к востоку от Большой реки и хотели уговорить меня идти за шершнем до его гнезда, как будто глаз у меня недостаточно наметан и я могу, подобно вам, принять за пчелу какое-нибудь другое насекомое. Если припомните, мы провели с вами вместе целую неделю: вы искали ваших жаб и ящериц, я — пни дерева {Занятие охотой за пчелами в то время было довольно распространено в пограничных местностях Америки, хотя здесь оно несколько приукрашено. Пока пчелы высасывают сок из цветков, охотник ловит одну или две пчелы. Потом он выбирает удобное место и выпускает одну из пчел, которая неизменно летит к своему улью. Затем охотник отходит на некоторое расстояние и выпускает другую. Заметив направление, по которому полетели пчелы, он рассчитывает точку пересечения двух линий. Там и находится улей.}. И оба мы были хорошо вознаграждены за свои труды. Я собрал самый лучший мед, какой кто-либо отправлял в поселения, а ваш мешок еле мог вместить ваш пресмыкающийся зверинец. Я никогда не осмеливался спросить вас прямо в лицо, чужестранец, но я думаю, что вы собираете коллекцию редкостей.

— Я узнал вас, — сказал доктор. — Хорошо узнал, — повторил он, радушно пожимая руку Поля. — Это была счастливо проведенная неделя, что и докажут миру в один прекрасный день мои бумаги и гербариум. Да, я отлично припоминаю ваши черты, молодой человек. Вы из класса mammalia; разряд — primates; род — homo; вид — Кентукки.

Он остановился на минуту, улыбнулся шутке, которая, по-видимому, понравилась ему, потом прибавил:

— Со времени нашей разлуки я совершил большие путешествия, я вступил в соглашение или договор с неким Измаилом…

— Бушем! — прибавил Поль со своим обычным нетерпением. — Боже мой, это письмо, написанное кровью, о котором мне говорила Эллен…

— На этот раз милая Нелли была несправедлива ко мне, — сказал озабоченный доктор; — я вовсе не принадлежу к кровопускательной школе и несравненно предпочитаю метод очищения крови кровопусканию.

— Вы плохо поняли: она отдает полную справедливость вашему искусству.

— Она слишком снисходительна ко мне, — ответил доктор, со смиренным видом опуская голову, — Эллен — добрая, нежная девушка и вместе с тем с характером. Я никогда не видал более очаровательного ребенка.

— В самом деле! — вскрикнул Поль, роняя кость, которую обгладывал, чтобы отдалить момент разлуки с горбом, и бросая грозный взгляд на ни в чем не повинного доктора. — Уж не намереваетесь ли вы включить Эллен в коллекцию редкостей, которую собираетесь увезти?

— Да сохранит меня небо от желания сделать малейшее зло этому милому ребенку! Ради всех богатств мира — животного и растительного вместе — я не срезал бы ни одного волоса на ее голове! У меня к Эллен amor naturalis, вернее, peternus — отцовская любовь.

— Действительно, это больше подходит к вашему возрасту, — насмешливо сказал Поль, — что стал бы делать старый шмель с такой хорошенькой пчелой?

— В том, что он говорит, есть доля правды, — заметил Траппер, — это в природе вещей. Но вы говорили, что жили в лагере некоего Измаила Буша…

— Правда, в силу условия…

— Есть у вас условия или нет, а только скажу я вам, что я был свидетелем, как сиу пробрались в ваш лагерь и отняли у бедняка, которого вы называете Измаилом, все его стада…

— Исключая Азинуса, — пробормотал доктор, спокойно кушавший свою часть горба бизона, не заботясь больше о его отличительных признаках, — исключая моего Азинуса.

— Не можете ли вы сказать мне, — прервал его Траппер, — какую такую драгоценность хранит путешественник под белым холстом палатки, вход в которую он оберегает, грозно оскаливая зубы, подобно волку, охраняющему остов, покинутый в лесу охотником?

— Вы слышали об этом? — воскликнул. естествоиспытатель, от удивления роняя кусок мяса, который поднес было ко рту.

— Ничего я не слышал, но видел палатку, и меня чуть не загрызли за то, что я хотел узнать, что в ней находится.

— Загрызли! Ну, значит, это животное все-таки плотоядное. Оно слишком спокойно для ursus horribilis; будь это canis — лай выдал бы его. И к тому же Эллен Уэд не была бы так фамильярна с каким-нибудь из рода ferae. Достопочтенный охотник, одинокое животное, запираемое днем в повозке, а на ночь в палатке доставило мне больше тревог и повергло меня в большее недоумение, чем номенклатура всех четвероногих, взятых вместе, и по этой простой причине я не знаю, к какому классу его отнести.

— Животное! Так вы думаете, что Измаил Буш путешествует с животным, запертым в маленькой повозке?

— Я уверен в этом, — ответил доктор Бат. — Я уже говорил вам, что в силу условия я путешествую с вышеупомянутым. Измаилом Бушем; но хотя я обязался исполнять некоторые обязанности во время путешествия, однако в договоре не существует параграфа, который говорил бы, что это путешествие должно быть sernpiternum, или вечным. А так как эта местность, пусть и мало исследована: наука, может, быть, вовсе даже не проникала в нее — но она совершенно лишена сокровищ растительного царства, я давно уже направился бы на несколько сот миль ближе к востоку, если бы не желание видеть животное, о котором идет речь, чтобы описать его и классифицировать, как следует. Это желание, — прибавил он, понижая голос, как человек, сообщающий важную тайну, — это желание будет вскоре удовлетворено, и у меня даже есть некоторая надежда, что Измаил позволит мне анатомировать это животное.

— Так вы его видели?

— Не глазами, но при гораздо более верном свете рассуждения. Молодой человек, я умею наблюдать и, благодаря стечению многих обстоятельств, незначительных с виду, которые остались бы незаметными для обыкновенного наблюдателя, я могу безбоязненно заявить, что это чудовищное животное с сильно развитым аппетитом и, кроме того, по неопровержимому свидетельству этого достойного охотника, плотоядное.

— Все, что я хотел бы знать, чужеземец, — сказал Поль, на которого слова доктора произвели сильное впечатление, — уверены ли вы, что это животное?

— Что касается до этого, то если бы мне нужно было представить доказательства факта, установленного мною неопровержимо, я мог бы привести свидетельство самого Измаила, так как я не делаю ни малейшего вывода, которого не мог бы доказать, Мною движет не чувство простого любопытства, молодой, человек, если я желаю расширить круг моих познаний. Должен признаться, что. делаю я это, прежде всего, ради преуспевания в науках и затем в интересах моих ближних. Я горел желанием узнать, что находилось в палатке, так тщательно оберегаемой скваттером, но он взял с меня слово, что я не подойду к ней на известное количество локтей в продолжение установленного времени. Клятва — вещь серьезная, с которой нельзя шутить. Но так как это было условие, от которого зависело мое дальнейшее путешествие, то я подчинился ему, оставив себе свободу наблюдать издали. Десять дней тому назад Измаил, сжалясь над моим состоянием, сказал мне, что в повозке находится зверь, которого он везет в прерию как приманку для ловли других зверей того же рода или, может быть, вида. С тех пор я ограничился простым наблюдением над привычками зверя и записью полученных результатов. Когда мы приедем в такое место, где, как говорят, эти животные водятся в огромном числе, мне можно будет подробно рассмотреть животное, о котором идет речь.

Поль слушал в глубоком молчании. Когда доктор окончил рассказ, он с недоверчивым видом покачал головой.

— Чужеземец, — сказал он, — старый Измаил обморочил вас или же ваши глаза служат вам так же плохо, как жало шмелю. Я тоже знаю кое-что об этой повозке и уверен, что старик — наглый лжец! Послушайте, неужели вы верите, что такая девушка, как Эллен Уэд, стала бы проводить время в обществе дикого зверя?

— А почему бы и нет? Почему нет? — повторял естествоиспытатель. — Нелли любит науку и часто с удовольствием слушает уроки, которые я даю ей. Отчего ей не изучать привычек какого-нибудь животного, хотя бы даже носорога?

— Потише, потише, — сказал охотник sa пчелами тем же тоном: по-видимому, менее ученый, чем доктор, он все же знал этот предмет гораздо лучше. — Эллен девушка смелая, я знаю. У нее сильный характер — никто не убежден в этом лучше меня — но, несмотря на все свое мужество, она все же женщина. Сколько раз я видел, как она проливала слезы.

— А, так вы знаете Нелли?

— Немножко, если желаете знать, но я знаю, что женщина всегда женщина, и все книги Кентукки не могли бы заставить Эллен Уэд остаться одной в палатке с диким зверем.

— Мне кажется — спокойно заметил Траппер, — во всей этой истории есть что-то темное и таинственное. Я — свидетель, что путешественник не любит, чтобы совали нос в эту палатку, и у меня есть доказательство гораздо более верное, чем те, которые могли бы привести вы оба, что в повозке нет никакого животного. Вы видите Гектора: никогда ни у одной собаки не было такого хорошего, тонкого чутья, как у него, и если бы вблизи нас был какой-нибудь зверь, он не замедлил бы сказать об этом своему хозяину.

— Неужели вы намереваетесь противопоставить собаку человеку, животное — ученому, инстинкт — разуму? — горячо проговорил доктор. — Скажите, пожалуйста, как могла бы собака различить привычки, вид или даже род животного, подобно человеку, которому помогают рассуждения и наука?

— Как? — холодно повторил житель прерии. — Вы сейчас увидите, до какой степени вы заблуждаетесь. Вы не слышите никакого шума в кустарнике? Он продолжается уже целых пять минут. Скажите же мне, какое животное производит этот шум?

— Надеюсь, оно не из кровожадных! — дрожа, воскликнул доктор. — Есть у вас ружья, друзья мои? Не благоразумнее ли было бы зарядить их, потому что нельзя слишком рассчитывать на мои пистолеты.

— Может быть, он и прав, — заметил Траппер, улыбаясь и подымая карабин, который он положил рядом с собой во время еды. — Ну, а теперь скажите мне название этого существа.

— Это выходит за пределы человеческих знаний. Сам Бюффон не мог бы сказать, четвероногое это животное или змея, ягненок или тигр.

— Ну, так ваш буфон {Игра слов: Бюффон — известный естествоиспытатель, буфон — шут.} — дурак в сравнении с моим Гектором. Сюда, моя собака! Что там такое, старая? Скажи своему хозяину. Напасть ли нам на него или отпустить.

Собака, уже ранее вздрагиванием ушей показывавшая хозяину, что она чует что-то вблизи, подняла голову, лежавшую на. передних лапах, и слегка приоткрыла губы, как бы намереваясь показать остатки зубов. Но вдруг она отказалась от своих враждебных намерений, втянула на мгновение воздух носом, отряхнулась и спокойно улеглась на свое место у ног хозяина.

— Теперь, доктор, — сказал Траппер с торжествующим видом, — я уверен, что за этими деревьями нет никакого животного, которого нам следовало бы опасаться; и эта уверенность довольно приятна для человека слишком старого, чтобы не беречь своих сил, и к тому же не желающего попасть на обед пантере.

Собака ответила хозяину продолжительным лаем, но головы с земли не подняла.

— Это человек, — вскрикнул, вставая, Траппер, — человек, я не сомневаюсь в этом. Мы с тобой, Гектор, не любим много разговаривать, но редко бывает, чтобы мы не понимали друг друга.

В одно мгновение Поль Говер был на ногах и, прицелясь, крикнул грозным голосом:

— Кто бы ты ни был — друг или враг — выходи, не то умрешь.

— Это друг, белый, как и вы, — ответил чей-то голос, и в ту же минуту ветви кустарника раздвинулись, и говоривший появился перед собеседниками.