ГЛАВА II
Войдя в гондолу, дон Камилло стоял, погруженный в задумчивость, до тех пор, пока лодка, управляемая искусными гребцами, не выбралась из тесноты и не направилась к Большому каналу.
— Тебе хочется показать свое искусство на гонках, Джино, и по справедливости ты заслуживаешь награды,— сказал дон Камилло.— С кем ты разговаривал, когда я позвал тебя?
— Это мой приятель из Калабрии, синьор. В последний свой приезд он клялся, что не вернется больше в Венецию, а теперь пригнал опять свою фелуку.
— А как его имя, и как называется его фелука?
— «Прекрасная Соррентинка», а его зовут Стефано Милано; он — сын старого вашего слуги, синьор. Его судно — одно из наиболее быстроходных, да и красотой может похвалиться.
Дон Камилло, казалось, заинтересовался разговором.
— «Прекрасная Соррентинка»! Как ты думаешь, мне когда-нибудь приходилось видеть эту фелуку?
— Очень возможно, синьор, потому что у ее хозяина есть родные в святой Агате, и он не раз оставлял свое судно зимовать на берегу около замка вашей светлости.
— Чего ему нужно в Венеции?
— Мне и самому хочется это знать. И хотя, вообще, я не люблю вмешиваться в чужие дела и хорошо понимаю, что скромность — лучшая добродетель гондольера, я все-таки не мог не поинтересоваться. Но все мои старания оказались без успеха.
Когда гондола приблизилась к Большому каналу, герцог вошел в палатку и прилег на элегантных подушках из черной кожи. Гондола плыла дальше. Джино, как старший, стоял на мостике кормы и с привычной ловкостью направлял лодку то вправо, то влево, лавируя между судами, попадавшимися по пути. Поровнявшись с одним из зданий, гребцы прекратили на время свою работу, оставив весла на поверхности воды, и ждали дальнейших приказаний хозяина.
Дворец, мимо которого плыла гондола, мог привлечь внимание как красотой и богатством внешних украшений, так и оригинальностью постройки. Его массивный мраморный фундамент устойчиво покоился среди волн, словно был поставлен на вершине утеса. Несколько гондол было привязано около широкой мраморной лестницы, ведшей к главному входу во дворец. Место стоянки гондол, окруженное остроконечными, наклонно стоявшими в воде столбами-сваями и защищенное ими от проходящих мимо барок, являлось как бы гаванью этого дворца.
— Куда ваша светлость пожелает отправиться?— спросил Джино.
— Домой.
Гребцы обменялись удивленными взглядами и круто повернули гондолу от этого богатого, но неприветливого здания. Войдя в более узкий канал, они вооружились короткими веслами и, подталкивая лодку вперед, громкими возгласами предупреждали встречные суда. Наконец, Джино остановил лодку как-раз около лестницы.
— Ты пойдешь со мной, Джино,— сказал дон Камилло, осторожно ступая на мокрый камень и опираясь на плечо слуги,— ты мне нужен.
Внешний вид этого здания не мог сравниться по роскоши и богатству с дворцом на Большом канале.
— Не хочешь ли вверить свою судьбу на гонках вот этой новой гондоле, Джино?— сказал герцог, поднимаясь по крутой лестнице и указывая на изящную лодку из каштанового дерева, стоявшую на каменном полу входных сеней.
Глаза Джино радостно заблестели, и он рассыпался в благодарностях. Новая гондола была мастерски выстроена.
Поднявшись в первый этаж, они прошли длинный ряд сумрачных комнат и, наконец, очутились в кабинете герцога.
— Теперь ты мне должен оказать особую услугу,— сказал герцог, запирая дверь.— Скажи мне, ты знаешь Джакопо Фронтони?
— Ваша светлость!— вскричал испуганно гондольер.
— Я тебя спрашиваю, знаешь ли ты венецианца Джакопо Фронтони?
— Точно так, ваша светлость!.. Знаю… в лицо…
— Он известен несчастиями, которые преследуют его семью, его отец, кажется, в ссылке в Далмации.
— Точно так, ваша светлость! Так, по крайней мере, говорят.
— Здесь несколько Фронтони, и важно, чтобы ты не ошибся. Джакопо только двадцать пять лет, хотя на вид ему можно дать и больше, благодаря его степенной осанке и сосредоточенному выражению лица. Он не общителен и молчалив. Живет он в собственном домике около арсенала.
— Нет необходимости описывать его наружность, ваша светлость. Все гондольеры знают ее, как свои пять пальцев.
— Ну, стало быть, ты его знаешь,— сказал дон Камилло.
Он машинально передвинул некоторые вещи на письменном столе и после недолгого раздумья ласково и доверчиво обратился к Джино.
— Ведь ты уроженец моих поместий и всю жизнь провел у меня на службе, Джино. Я хочу, чтобы последние годы твоей жизни прошли спокойно и в достатке там, где ты их начал. До сих пор ты ни разу не обманул моего доверия, хотя тебе нередко приходилось бывать свидетелем кое-чего в жизни твоего хозяина, что для чужих было бы очень любопытно.
Дон Камилло улыбнулся, но веселое выражение его лица быстро сменилось сосредоточенным.
— Так как ты знаешь того, о ком я говорил, то наше дело становится очень простым.
Герцог передал слуге конверт большого формата и, сняв с руки кольцо с печатью, добавил:
— Это будет подтверждать твои полномочия. Под аркой Дворца Дожей, ведущей к каналу святого Марка, под Мостом Вздохов {Мост Вздохов вел через канал из Дворца Дожей в тюрьму для уголовных преступников.}, ты сегодня, не позднее часа после заката солнца, встретишь Джакопо. Передай ему этот пакет, а если он потребует, то и кольцо. Дождись его ответа и принеси мне его…
Джино пришел в волнение, которого он не мог скрыть. Обычная покорность боролась в нем с тем отвращением, которое внушал ему приказ герцога. Но дон Камилло сделал вид, что не замечает колебаний слуги, и повторил:
— Итак, у арки, ведущей во дворец, под Мостом Вздохов, и по возможности не позднее первого часа ночи {В Венеции счет времени производился с заката и восхода солнца.}.
— Разрешите мне, синьор, сопровождать вас вместе с Джиорджио в Падую.
— Почему тебе вдруг захотелось отправиться в это утомительное путешествие?
— А потому, что там нет ни Дворца Дожей, ни Моста Вздохов, и потому, что там не встретишь этого негодяя Джакопо.
— Как я вижу, тебе не хочется исполнить мое поручение. Но ты забываешь, что обязанность слуги — повиноваться приказаниям хозяина. Ты — мой вассал, Джино Мональди, и хотя ты с детства — здесь, в Венеции, гондольером, все-таки ты мой вассал, как уроженец моих неаполитанских поместий!
— Синьор, скажу вам откровенно, что все мы здесь, в Венеции, простые люди,— начиная от продавцов воды и кончая гондольерами,— все мы желаем этому псу Джакопо самого что ни есть скорого успокоения в лоне Авраамовом {Т.-е. смерти. (Прим. ред.)}… Говорить с этим негодяем значит не дорожить своей честью. Это могут подтвердить все. И не дальше, как вчера, это же самое говорила красавица Аннина, дочка старого торговца вином… Да если кто из гондольеров увидит меня с Джакопо, мне не придется участвовать в гонках, даже несмотря на поддержку вашей светлости…
— Итак, если он тебя задержит, ты дождись его ответа… А если он прогонит тебя без разговоров, ты немедленно вернись сюда, чтобы я знал, чем кончилось мое поручение.
— Я очень хорошо понимаю, синьор, что самолюбие хозяина значит больше, чем честь слуги… Если бы какой-нибудь мерзавец осмелился нанести оскорбление вашей светлости, мы с Джиорджио всегда сумели бы доказать нашу преданность…
— Ага, так… Ну, благодарю тебя… Ступай и спи спокойно в гондоле… А ко мне пошли Джиорджио.
— Помилуйте, ваша светлость!
— Ты ведь отказываешься?
— Как прикажете, ваша светлость, отправиться к Мосту Вздохов: улицами или каналами?
— Как хочешь. Только захвати с собой весло, потому что может понадобиться гондола.
— Не успеете, синьор, и глазом моргнуть, как принесу ответ от Джакопо,— сказал, вздохнув, Джино и, поклонившись, вышел из кабинета с запечатанным письмом в руке.
Спустившись по потайной лестнице, он миновал узкий коридор и, пройдя по внутреннему двору через скрытую, немногим известную дверь, вышел в темный переулок, соединявшийся с соседней улицей.
Венеция расположена на низких песчаных островах. Вероятнее всего, что обширная мель в глубине венецианского залива — наносного происхождения. Множество потоков, орошающих долины Альп, несут Адриатическому морю свою дань в виде остатков разрушенных ими горных пород. Этот наносный грунт образует в заливе мели, которые с течением времени выступили из воды группой низких островов. Песчаная отмель, обращенная к Венеции и к ее лагунам, называется островом Лидо. Так как большинство глубоких каналов лагун оставлено в неприкосновенности, то город в разных направлениях прорезывается множеством протоков. По берегам этих протоков стены домов буквально упираются в воду, так как недостаток твердой почвы заставлял строить дома у самых берегов каналов. Благодаря этому почти каждое из зданий имеет один выход на канал и другой во внутренние проходы улиц. Улицы Венеции хотя и очень узки, но все вымощены, удобно проложены, и, при наличии мостов, сообщение между островами незатруднительно.
Джино очутился на одной из таких улиц. С гибкостью угря, плавающего в лагунах, он пробирался в толпе, стараясь пройти незамеченным. Не останавливаясь ни разу, он добрался до маленького низкого домика, стоявшего на углу площади, населенной бедняками и рабочим людом. Пробравшись среди множества пустых бочек, груд снастей и разного хлама, гондольер нащупал дверь и вошел в комнату.
— Ты ли это, Джино?— вскричала хорошенькая, разбитная венецианка, в голосе которой слышалось кокетство и удивление.— Пешком, потайным входом и в необычный час!
— Твоя правда, Аннина, что я пришел не во-время; мне некогда рассказывать; надо торопиться. Принеси ты мне, Аннина, пожалуйста, ту куртку, в которой я был с тобой на празднике в Фузине.
— Почему ты хочешь сменить ливрею твоего хозяина на платье простого лодочника? Ведь эта шелковая куртка идет тебе гораздо больше, чем выцветший бархат, и если я раньше никогда этого не говорила, то только оттого, что хотела поберечь похвалу для других, кто их тоже любит…
— Дело не в этом! Скорее как можно давай мою куртку!
— Вот она! Ты найдешь в ее кармане ответ на твое письмо, за которое я тебя вовсе не благодарю, потому что тебе его писал секретарь герцога. И я тебе скажу, что женщины всегда осторожнее в этих делах; они знают, что, выбирая поверенного, очень легко наткнуться на соперницу.
— Сам чорт не написал бы этого письма лучше, моя дорогая,— сказал Джино, переодеваясь.— Теперь шапочку и маску!
— Тот, у кого на лице обман, не нуждается в маске,— ответила девушка, все же бросая Джино нужные вещи.
— Теперь хорошо! Никто не угадает во мне слугу дона Камилло Монфорте. Я готов даже нанести визит тому еврею, который взял в залог твою золотую цепочку, и пригрозить ему ножом, если бы он захотел взять процентов больше условленного.
— Но что же будет тогда с тем важным делом, ради которого ты так торопишься?
— Правда, правда, долг прежде всего! Что, лодки твоего отца все в разгоне?
— Ну, конечно, ты видишь, я одна. Отец уехал в Лидо, брат в Фузине, а слуги на островах.
— Чорт возьми! Неужели ни одной вашей лодки в канале не найдется?..
— Стой, Джино! Ты что-то очень уж торопишься. Я жалею теперь, что впустила тебя и позволила переодеваться в нашем доме. Я хочу знать, что это за спешное дело, и не навлечет ли оно каких-нибудь подозрений и на моего отца. Я хочу знать!
— Ах, пойми, время дорого! Если я опоздаю, это будет твоя вина. Дай скорее ключ от двери, которая выходит на канал.
— Ты не уйдешь отсюда, пока я не узнаю, почему тебе понадобилось переодеваться и вообще всего относительно этого «важного» дела.
— Ты нерассудительна, Аннина! Я же тебе сказал, что я должен исполнить важное поручение, и малейшее промедление может навлечь большие неприятности.
— На кого? И что это за поручение? И почему ты так торопишься сегодня, тогда как обычно тебе надо напоминать об уходе. Ну, живей, Джино, или скажи мне всю правду, или надевай опять ливрею дона Монфорте!
— Ну, так и быть! Мы ведь с тобой друзья, Аннина; я вполне верю тебе, и ты все сейчас узнаешь. У меня остается еще несколько минут, так как на колокольне сейчас прозвонили три четверти.
— Но у тебя такой вид, будто ты что-то придумываешь…
— Да, я волнуюсь, потому что вижу, что ради любви к тебе я совершу большую ошибку. Ты слышала, конечно, что говорят о моем хозяине и о племяннице римского маркиза, утонувшего в Джудекке?
— Кто же не слышал этой басни, которую каждый гондольер рассказывает на свой лад!
— И вот, эта история близка к развязке. Я боюсь, как бы мой хозяин не сделал глупость.
— Он хочет жениться?
— Еще хуже! Он меня послал отыскать, как можно скорее священника…
Аннина с интересом слушала выдумку гондольера. Но, зная хорошо Джино, она сомневалась в правдивости его слов.
— В какой же монастырь велели тебе итти?
— Мне ничего определенного не сказали! Я знаю только, что я должен отыскать священника-францисканца.
— Неправда! Лжешь! Дон Камилло Монфорте не женится так опрометчиво. Тебе не удастся меня обмануть. И я тебя не выпущу, пока не узнаю всю правду. Возьми-ка выпей вина из этой кружки: может быть, тогда у тебя заговорит совесть.
— Ну, вот… видишь… Я хочу познакомить твоего отца и Стефано Милано,— сказал гондольер, отпив из кружки.— Он калабриец и часто привозит чудные вина, которыми славится его страна. Он сейчас в Венеции, и, если хочешь, он может вам доставить несколько бурдюков.
— Ну, сомневаюсь, чтобы его вина были лучше тех вин, которые продаются на Лидо… Выпей-ка еще стаканчик! Недаром говорят, что второй стакан еще слаще первого! Но я не прочь познакомиться с калабрийцем. И чем скорее, тем лучше! Если его фелука в порту, то ее можно теперь же пригнать сюда каналами и внести вино прямо сюда по скрытому входу.
— Но ты забыла про поручение! Дон Камилло привык к моей аккуратности. А жаль, если вино достанется другому!
— Ладно. Чтобы не упустить удобного случая, я сама пойду с тобой к калабрийцу. Ведь ты знаешь, что отец поручает мне эти дела.
Джино не успел опомниться, как Аннина надела маску, отворила дверь и вытолкнула его из дому.
Канал, у которого стоял домик винного торговца, был узкий, темный и безлюдный; незатейливая гондола была привязана при входе в дом. Гондольер видел, что сопротивляться бесполезно. Он вошел в лодку и занял свое обычное место на корме.
Отзывы о сказке / рассказе: