Джеймс Фенимор Купер — В Венеции

ГЛАВА XXVI

На другой день утром Джакопо отправился к Джельсомине, чтобы в сопровождении ее навестить больного отца. В то время, как они шли по коридорам Дворца Дожей, он рассказал ей со всеми подробностями о бегстве влюбленных, но из осторожности скрыл от нес замысел Джакомо Градениго. Глядя на ее оживленное лицо, можно было понять, как сильно интересовал ее рассказ.

— И что же, ты надеешься, что они могут скрыться окончательно от правителей?— спросила она тихо.— Ведь ты знаешь, что у республики всегда есть галеры в Адриатическом море?

— Я это отлично помню,— ответил браво,— и поэтому я посоветовал дону Камилло плыть в порт Анкону. Как только они будут в церковных владениях, влияние дона Камилло и права его супруги окажут им большую услугу… Вот если бы ты мне указала, откуда можно посмотреть на море!

Джельсомина провела его в комнату под самой крышей. Из нее были видны остров Лидо и Адриатическое море. Ветер качал мачты судов и волновал лагуны. По надувшимся парусам и по тем усилиям, с которыми гребли гондольеры, можно было судить, что ветер был очень силен. По ту сторону Лидо море было покрыто пенистыми валами.

— Это хорошо!— сказал Джакопо, осмотрев внимательно всю картину, расстилавшуюся перед его глазами.— Они далеко от берега и при таком ветре через несколько часов будут в Анконе… Теперь идем в камеру отца, Джельсомина.

Дочь тюремного смотрителя не ожидала такой быстрой перемены разговора, но ничего не сказала, и через несколько минут они были у постели старого заключенного. Он не заметил их прихода, и Джакопо вынужден был дать знать о себе.

— Отец,— сказал он грустно,— это я.

Заключенный обернулся, и, несмотря на то, что он был теперь гораздо более слаб, чем в последний приход сына, легкая улыбка появилась на его изможденном лице.

— Ну, что, как мать?— спросил он торопливо.

— Ничего, счастлива… Душа ее постоянно с тобою, отец.

— А сестра?

— И сестра часто вспоминает тебя. Обе они терпеливо ждут свидания с тобой.

— Ну, а что сенаторы?

— Они, как всегда, остаются бездушными себялюбцами,— ответил с горечью Джакопо.

— Синьоры ошиблись, подозревая меня в покушении на доходы государства,—сказал с покорностью старик.— Но придет время, и они поймут свою ошибку… Ты несправедлив к ним, сынок,— между сенаторами есть достойные люди, как, например, синьор Пьеполо. Он много мне делал добра в молодости, и, если бы не это незаслуженное обвинение, я бы далеко пошел в гору.

— Но он умер,— сказал Джакопо.

— Разве он умер? Да, смерть никого не минует, Джакопо,— сказал старик.

— Отец,— вскрикнул браво, желая остановить старика. Он встал на колени перед постелью его и сказал ему на ухо:—Ты забываешь, отец, что по некоторым причинам нельзя произносить этого имени. Я ведь тебе уж не раз говорил, что если ты меня будешь так называть, то мне не позволят больше навещать тебя.

Старик взглянул на сына помутившимися глазами; многое теперь казалось ему непонятным. Переведя глаза в стену, он вдруг засмеялся, как ребенок.

— Посмотри поскорее, сынок, приполз ли паук?

Джакопо вздохнул, но поднялся, чтобы исполнить желание отца.

— Нет, его не видно, отец, да теперь ему еще не время, вот подожди тепла.

— Да разве теперь-то не тепло? Ведь ты забываешь, сынок, что мы совсем под крышей. А как солнце жжет! Синьоры и не представляют себе, какая это пытка быть зимою в подземных тюрьмах, а летом под раскаленным свинцом.

— Они заботятся только о своей собственной власти… Ах, да что об этом говорить! Скажи, отец, чего тебе не достает?

— Воздуха, сынок, воздуха!

Джакопо подбежал к одной из трещин, но, несмотря на все усилия, он не мог увеличить отверстия.

— Скорее отвори дверь, Джельсомина!— крикнул он, возвращаясь к постели отца.

— Теперь мне лучше,— сказал старик,— а вот, когда ты уйдешь, и я останусь один с моими думами, представлю себе, как огорчены мать и сестра,— тогда мне будет тяжко! Что теперь у нас — уж август?

— Нет, только май еще.

— Мне придется еще много страдать от жары?

Взгляд Джакопо был так же страшен в эту минуту, как леденящий взор старика. Грудь его высоко поднималась от прерывистого дыхания.

— Нет, это невыносимо!— сказал он тихо, но в его голосе слышалась непоколебимая решительность.— Невозможно, чтобы ты дальше так мучился! Вставай, отец, и иди за мной. Мы можем пройти беспрепятственно: ключи с нами, и я знаю все выходы. Я найду способ спрятать тебя как-нибудь до ночи, и тогда мы навек оставим эту проклятую республику.

Луч надежды блеснул в глазах старого узника, но неуверенность в возможности побега сразу изменила их выражение.

— Но ты забыл о тех сильных, которые властвуют над нами. И как ты обманешь эту девушку?

— Она на нашей стороне. Верно я говорю, дорогая Джельсомина?

Молодая девушка была так напугана видом отчаянной решимости самозванного Карло, что не была в состоянии отвечать, и опустилась на скамейку. Старик поочередно смотрел то на одного, то на другую. Он сделал усилие подняться, но напрасно: он вновь упал на солому. Тогда только Джакопо окончательно понял невыполнимость своего плана. Мало-по-малу он успокоился и стал вновь бесстрастным.

— Отец, мне пора уходить.

— Когда же теперь я тебя увижу?

— Если ничто не помешает, я скоро тебя навещу.

Подвинув поближе к отцу все, что ему могло понадобиться, браво вышел из тюрьмы с Джельсоминой.

Джакопо неохотно покидал тюрьму: ему казалось, что эти тайные посещения должны будут скоро окончиться. Через минуту они спустились в нижний этаж, и так как Джакопо пожелал поскорее выйги из дворца, то Джельсомина решила его проводить по главному коридору.

— Ты сегодня грустнее обыкновенного, Карло,— сказала она.— А мне казалось, что ты должен бы радоваться за неаполитанского герцога и донну Виолетту.

— Их счастье для меня — солнечный луч зимою, Джельсомина. Но нас слушают. Кто этот шпион, который следит за каждым нашим движением?

— Это дворцовый служитель. Он всегда нам попадается в этой части здания на дороге. Войди, отдохни здесь. В эту комнату никто не приходит, и мы можем еще раз взглянуть на море.

Джакопо вошел за Джельсоминой в одно из пустых помещений второго этажа, потому что, действительно, ему хотелось раньше, чем выйти из дворца, посмотреть, что делалось снаружи. Прежде всего он посмотрел на море, потом перевел взгляд на то, что происходило ближе. В это время офицер республики в сопровождении трубача и нескольких солдат выходил из дворца, как это всегда бывало, когда Сенат объявлял что-нибудь народу. Джельсомина открыла окно, и оба они высунулись послушать. Когда маленькая процессия дошла до собора, зазвучала труба, и послышался голос офицера, произносившего следующие слова:

«Так как за последнее время было совершено несколько гнусных и жестоких убийств граждан Венеции, Сенат в отеческой заботе своей нашел уместным прибегнуть к чрезвычайным средствам, чтобы предупредить в дальнейшем подобные преступления, грозящие общественной безопасности. Высокий Совет Десяти обещает награду в сто цехинов тому, кто отыщет виновника того или иного из этих убийств. Прошлой ночью в лагунах было найдено тело известного рыбака Антонио, достойного и очень уважаемого патрициями гражданина, и так как есть причины думать, что его убийца — некий Джакопо Фронтони, который слывет за браво, то-есть за наемного убийцу, и за которым власти давно уже, но безуспешно, следили, чтобы захватить его на месте преступления, то Высокий Совет предписывает всем честным гражданам республики помочь властям схватить означенного Джакопо Фронтони, если бы даже он укрылся в храм, так как Венеция не может дольше терпеть этого человека, беспощадно проливающего безвинную кровь. И, как поощрение, Сенат предлагает за его поимку триста цехинов».

Джельсомина слушала с большим вниманием.

— Ты слышал, Карло?— вскричала она, отходя от окна.— Они обещают, наконец, награду за арест этого чудовища, совершившего столько убийств.

Джакопо засмеялся, но Джельсомине смех его показался неестественным.

— Патриции справедливы,— сказал он,— и все, что они делают, безупречно. Они не могут ошибаться. Они осуществят теперь свое намерение.

— Но в этом случае они только исполняют свои обязанности перед народом.

— Все говорят только об обязанностях народа, но умалчивают об обязанностях Сената.

— Мы не должны отрицать, что он их исполняет, Карло, потому что и на деле он старается защищать своих граждан. Этого Джакопо все ненавидят, и его злодейства долго составляли позор Венеции. Ты видишь, что патриции не скупятся, чтоб только схватить его. Послушай, хотят повторить воззвание.

Снова зазвучала труба, и офицер, выступив из-за гранитных колонн, почти под самым окном, где находились Джельсомина и Джакопо, прочел второй раз объявление.

— Зачем ты надеваешь маску, Карло?— спросила Джельсомина, когда офицер кончил читать.— В этот час не принято носить маску во дворце.

— Я делаю это нарочно, чтобы меня приняли за дожа или за одного из Трех, покрасневшего, когда объявляется их постановление,— ответил шутливо Джакопо.

— Они идут по набережной к арсеналу; там сядут в лодку и отправятся к Риальто, как всегда делается.

— И там они во-время известят этого страшного Джакопо, чтобы он успел спрятаться. Ваши судебные власти таинственны, когда следует быть откровенными, и болтливы, когда следовало бы помолчать… Но пора мне отправляться, Джельсомина: выпусти меня через двор дворца, а сама вернись домой.

— Нет, это невозможно, Карло, я и так уже нарушила приказ начальства, потому что тебе не было разрешено входить сюда в этот час.

— Ты это сделала ради любви ко мне, Джельсомина?

Смущенная девушка опустила голову, и яркий румянец разлился по ее лицу.

— Да, ты отгадал,— ответила она.

— Спасибо тебе, дорогая; но будь уверена, что я найду средство выйти из дворца незамеченным. Трудно было войти без позволения, а насчет выходящих предполагается, что у них есть право входа.

— Каждый проходящий в маске днем мимо сторожевого алебардщика должен объявить пароль.

Это замечание, казалось, смутило браво. Он находил опасным возвращаться прежней дорогой, потому что не сомневался, что привратники, знавшие об его приходе, преградят ему дорогу. Другой выход теперь казался ему одинаково опасным. Джельсомина по глазам отгадала его смущение и пожалела, что вызвала у него такое беспокойство.

— Это не так все-таки опасно, как тебе кажется, Карло,— сказала она.— Тебе разрешили навещать отца в определенные часы, и это разрешение может служить доказательством, что Сенат не безжалостен. И если ради тебя я забыла приказ, то Сенат, конечно, не сочтет эту мою ошибку за преступление.

Джакопо с сожалением смотрел на нее: он видел, что настоящий характер хитрой венецианской политики ей неизвестен.

— Надо нам расстаться, а то, пожалуй, не пришлось бы тебе поплатиться за мою неосторожность. Я сейчас недалеко от коридора, открытого для всех. Будь, что будет! Пройду через него на набережную.

Джельсомина взяла его за руку, не желая оставлять его одного в этом страшном здании.

— Нет, Карло, там ты встретишь солдата, и твоя вина тотчас же откроется. Тогда тебе запретят, пожалуй, навещать отца.

Джакопо знаком велел ей указать ему дорогу и пошел за нею.

Все еще взволнованная, хотя немного успокоившаяся, Джельсомина прошла несколько коридоров, заботливо затворяя за собой двери. Наконец, они пришли на знаменитый Мост Вздохов. Девушка шла впереди к своей квартире, придумывая, каким образом спрятать там самозванного Карло, если бы выход из тюрьмы днем оказался опасным.

— Через минуту мы будем в безопасности,— сказала она тихо, вкладывая ключ в замок двери, ведшей в тюрьму. Ключ повернулся, но дверь не отворилась. Джельсомина побледнела и вскрикнула:— Дверь заперта внутри.

— Все равно. Я пройду через двор и миную алебардщика, сняв маску.

Джельсомина удержала его и побежала на другой конец галлереи. Несмотря на то, что она отперла дверь ключом, ее теперь нельзя было отворить, как и первую. Джельсомина, вся дрожа, прислонилась к стене.

— Нам некуда деться!— вскрикнула она испуганная, хотя и не понимала причины своего страха.

— Я понимаю, что это значит,— сказал Джакопо.— Мы пленники на этом роковом мосту.

С этими словами браво спокойно снял маску.

Вдруг щелкнули замки, заскрипели петли, и обе двери отворились почти в одно и то же время. Вооруженный офицер инквизиции появился на мосту, держа в руках наручники. Джельсомина вскрикнула, но Джакопо не двинулся, когда ему наложили цепи на руки.

— Арестуйте и меня!— закричала в исступлении Джельсомина.— Во всем виновата я!.. Заключите меня в тюрьму, только оставьте на свободе бедного Карло!

— Карло?— повторил офицер с жестокой усмешкой.

— Ведь он ходил навещать своего отца, и Совет разрешил ему это. Только Карло ошибся часом.

— Знаешь ли ты, моя милая, за кого ты заступаешься?

— Да, знаю. Это — лучший из сыновей Венеции. Если бы вы только видели, как он страдает за отца, вы бы сжалились над ним!

— Послушай,— прервал ее офицер, подняв руку, чтобы заставить ее быть внимательной.

На мосту святого Марка зазвучала труба, и снова послышались слова, обещавшие от имени Сената триста цехинов за арест браво.

— Да, это офицер республики назначает цену за голову изверга!— воскликнула Джельсомина.

— Так чего же ты еще споришь?

— Я не понимаю вас,— сказала Джельсомина, еле переводя дух.

— Глупая, да ведь этот человек — Джакопо Фронтони!

Джельсомина не хотела верить, но взгляд Джакопо убедил ее в ужасной истине, и она упала без чувств. В ту же минуту браво увели.