Джеймс Фенимор Купер — Зверобой

ГЛАВА XIII

Вынув из сундука пистолеты, Зверобой показал могикану эту, не виданную им, редкость.

— Детское ружьецо!— воскликнул Чингачгук, взяв, как игрушку, один из этих пистолетов.

— Нет, Чингачгук, эта вещица годится и для гиганта, если только он умеет с нею ладить. Постой, однако, белые люди иной раз слишком неосторожно укладывают в сундуки огнестрельное оружие. Дай-ка мне осмотреть их.

С этими словами Зверобой взял пистолет из рук своего друга и открыл полку. Оказалось, что там была затравка, похожая на пережженный уголь. С помощью шомпола уверились без труда, что пистолеты были заряжены, хотя, вероятно, они оставались в сундуке целые годы. Это открытие в высшей степени озадачило индейца, имевшего обыкновение каждый день осматривать и перезаряжать свое ружье.

— Непростительная неосторожность белого человека!— сказал Бумпо, покачав головой.— Редкий месяц проходит, чтобы не было от этой оплошности какой-нибудь беды. Странно, Юдифь: владелец подобного оружия, стреляя в какую-нибудь дичь или в своего врага, непременно из трех раз делает два промаха, а между тем в случае оплошности они весьма часто убивают свою жену, ребенка, брата или друга! Ну, так вот, видете ли, мы окажем некоторую услугу владельцу этих пистолетов, если сейчас же из них выстрелим. Кстати, для нас с Чингачгуком это будет новый случай попробовать свою ловкость. Положи, Чингачгук, новую затравку. Я сделаю то же, и потом увидим, кто из нас лучше стреляет из пистолета.

Минуты чгрез две они вышли на платформу и выбрали на поверхности ковчега какой-то предмет, который должен был служить для них мишенью. Юдифь стала возле них.

— Отступите назад, Юдифь, дальше отступите,— сказал Зверобой.— Пистолеты заряжены давно, и, пожалуй, при этом опыте может случиться какая-нибудь неприятность.

— Так не стреляйте, по крайней мере, вы, Зверобой, и пусть оба пистолета пробует ваш приятель. Всего лучше, если вы просто разрядите их, не стреляя.

— Вот уж это нехорошо, Юдифь. Пожалуй, некоторые люди могли бы подумать, что мы трусим, хотя это было бы совершенно несправедливо. Нет, Юдифь, мы будем стрелять, только я думаю, что едва ли кто из нас может похвастаться своим искусством.

Юдифь в сущности была храбрая девушка, и ружейный выстрел испугать ее не мог. Ей случалось самой стрелять из ружья, один раз даже она застрелила оленя при таких обстоятельствах, которые делали ей честь. Теперь она отступила назад и подошла к Зверобою, предоставив индейцу всю переднюю часть платформы. Чингачгук приподнимал пистолет несколько раз и, наконец, ухватившись за него обеими руками, спустил курок. Оказалось, что пуля, миновав избранную мишень, не попала даже в ковчег и скользнула по воде рикошетом наподобие брошенного рукою камня.

— Хорошо, Змей, отлично!— вскричал Зверобой с хохотом.— Ты дотронулся до озера, и это для некоторых уж огромный подвиг. Я знал это и говорил Юдифи, что руки краснокожего отнюдь не созданы для этих коротких ружей. Ты дотронулся до озера, и все же это лучше, чем попасть в воздух. Теперь моя очередь: посторонись!

Бумпо прицелился с необыкновенной скоростью, и выстрел раздался почти в ту же минуту, как он поднял руку. Пистолет разорвало, и обломки разлетелись в разные стороны: одни на кровлю замка, другие на ковчег и в воду. Юдифь пронзительно вскрикнула и замертво упала на землю.

— Она ранена, Змей, бедная девушка! Но этого нельзя было предвидеть при том положении, какое она занимала. Поднимем ее и посмотрим, что можно сделать для нее при наших познаниях и опытности.

Посаженная на скамейку, Юдифь проглотила несколько капель воды и залилась слезами.

— Нужно терпеливо переносить боль,— сказал Зверобой с состраданием.— Но я не намерен останавливать ваших слез, бедная Юдифь. Слезы нередко облегчают страдания молодой девушки. Где же ее раны, Чингачгук? Я не вижу ни царапины, ни крови, и платье, кажется, не разодрано.

— Я не ранена, Зверобой,— пробормотала Юдифь, продолжая плакать.— Это страх, и ничего больше, уверяю вас. Кажется, никто не пострадал от этого несчастья.

— Это, однако, очень странно!— сказал недальновидный охотник.— Я думал до сих пор, что такую девушку, как вы, не может напугать взрыв какого-нибудь пистолета. Вот сестрица ваша, Гэтти,— совсем другое дело! Вы же слишком рассудительны и умны, чтобы бояться всякого вздора. Приятно, Чингачгук, смотреть на молодую девушку, но за их чувства, я полагаю, никто не поручится.

Взволнованная Юдифь не отвечала. Ее мучил невольный и внезапный страх, непонятный для нее самой не меньше, чем и для ее товарищей. Мало-по-малу она успокоилась, отерла слезы и могла даже шутить над собственною слабостью.

— Вы не ранены, Зверобой, не правда ли? — сказала она наконец.— Ведь пистолет разорвало в вашей руке, и это просто счастье, что вы так дешево отделались.

— Такие вещи отнюдь не редкость при этом старом оружии. Когда я выстрелил в первый раз, ружье вдребезги разлетелось в моих руках, и, однако, как видите, я остался невредим. Что делать? У старика Гуттера одним пистолетом меньше, но, вероятно, он не станет жаловаться на нас. Посмотрим теперь еще, что там у него в сундуке.

Юдифь теперь совершенно оправилась от испуга и заняла снова свое место. Осмотр вещей продолжался. Прежде всего попался на глаза завернутый в сукно один из тех математических инструментов, которые употреблялись в ту пору моряками. При взгляде на этот совершенно незнакомый предмет Чингачгук и Зверобой выразили свое изумление.

— Не думаю, чтобы эта вещь могла принадлежать землемерам,— сказал Бумпо, повертывая загадочный инструмент в своих руках.— Землемеры, Юдифь, люди бесчеловечные и злые; они заходят в лес единственно лишь для того, чтобы проложить дорогу для грабежа и опустошений. Скажите без утайки, девушка, замечали ли вы в своем отце ненасытную жадность землемеров?

— Могу вам поручиться, Зверобой, что батюшка никогда не был и не будет землемером. Он даже не знаком с употреблением этого инструмента, хотя, как видно, имеет его давно. Вы думаете, что Томас Гуттер носил когда-нибудь это платье? Нет, разумеется, потому что оно не по его росту. Ну, так и этот инструмент совсем не под стать его голове, лишенной больших сведений.

— Пожалуй, и так, я согласен с вами, Юдифь. Старый безумец какими-нибудь неизвестными способами присвоил себе чужое добро. Говорят, он был когда-то моряком, и этот сундук, без сомнения… А это что такое?

Бумпо вынул небольшой мешок, откуда одна за другою посыпались фигурки шахматной игры, выточенные из слоновой кости и отделанные с изумительным искусством. Каждая шашка имела совершеннейшую форму изображаемого предмета: всадники сидели верхами на лошадях, башни покоились на слонах, и даже пешки имели человеческие головы и бюсты. Игра была не полная, и недочет нескольких фигур показывал, что о ней не заботились. Сама Юдифь обнаружила удивление при виде этих новых для нее предметов, а Чингачгук в восторге совершенно забыл свое индейское достоинство. Он исследовал каждую пешку с неутомимым вниманием, задавая вопросы молодой девушке о разных частях, замечательных по своей отделке. Больше всего заинтересовали его слоны: их уши, спины, головы, хвосты были пересмотрены тысячу раз, и при каждом осмотре он громко выражал свое громадное удовольствие. Эта сцена продолжалась несколько минут. Зверобой сидел молча, погруженный в глубокое раздумье, и не делал никаких замечаний. Наконец, когда его собеседники после первых восторгов обратились к нему с вопросами, он глубоко вздохнул и проговорил:

— Эти фигуры не что иное, как идолы!

— Неужели, Зверобой, вы серьезно думаете, что эти костяные игрушки представляют собою богов моего отца? Я слышала об идолах, и знаю, что они такое.

— Это — идолы, говорю я вам!— повторил Зверобой решительным тоном.— К чему бы ваш отец стал беречь их, если бы не поклонялся им?

— Да разве держат богов в мешке и запирают их в сундук? Полноте, Зверобой!

— Я очень рад, что вы меня успокоили, молодая девушка! Этот зверь, кажется, доставляет тебе особенное удовольствие, любезный Чингачгук, не так ли?

— Это фигура слона,— прервала Юдифь.— Я часто видела в крепостях рисунки различных животных, и у матушки моей была книга, в которой, между прочим, находилась живописная история слона. Но отец мой сжег все ее книги, потому что, как говорил он, матушка слишком любила читать.

— Ирокезам его!— вскричал Чингачгук, расставаясь не без сожаления с одной из башен, которую его приятель опять положил в мешок.— Слоном можно купить целое племя.

— Ты это можешь сказать, Чингачгук, так как тебе хорошо известна природа краснокожих. Но человек, сбывающий фальшивые деньги, так же виноват, как и тот, который делает фальшивые деньги. Согласится ли честный индеец продавать барсуков вместо бобров?

— Но отчего же вы уверены, Зверобой, что эти костяные игрушки непременно должны быть идолами? Теперь я, кстати, припомнила, что у одного из наших офицеров были фигурки точно в таком же роде. Вот, смотрите, в этом завернутом пакете должны быть еще какие-нибудь вещи, которые относятся к вашим идолам.

Зверобой взял поданный пакет, развернул и вынул оттуда шахматную доску огромных размеров, выделанную из черного дерева и слоновой кости. Сравнивая ее с шахматами и соображая соотношения между собою, охотник мало-по-малу пришел к заключению, что эти мнимые идолы должны быть, по всей вероятности, принадлежностью какой-то любопытной игры. Это открытие окончательно решило важное дело выкупа пленных. Зная вкусы и наклонности индейцев, все единодушно согласились, что выточенные слоны всего более способны вызвать ирокезскую жадность. К счастью, башни на слонах представляли собою полный комплект, и потому решили предложить четырех животных за выкуп пленников. Остальные фигуры вместе с другими вещами решили запереть в сундук и хранить от завистливых глаз ирокезов до последней крайности. Порешив на этом, они даже не развертывали шесть остальных пакетов и привели все содержимое сундука в прежний порядок, так что старик Гуттер по возвращении домой едва ли догадался бы, что посторонняя рука прикасалась к его заветному сокровищу. Ключ был положен опять в ту же сумку, откуда его вынули. Чингачгук ушел в спальню, захватив с собою слонов, а Зверобой остался наедине с Юдифью. Их разговор продолжался гораздо дольше, чем рассчитывал молодой охотник, не замечавший, как проходило время. Наконец он спохватился.

— Ну, Юдифь,— сказал Зверобой, вставая с места,— приятно с вами разговаривать, но обязанность призывает меня к другому. Почем знать? Старик Гуттер, Генрих Марч, а может-быть, и Гэтти…

Слова замерли на его губах, потому что в эту самую минуту на платформе послышались чьи-то легкие шаги. Человеческая фигура заслонила собою двери, и в комнату медленными шагами вошла Гэтти в сопровождении молодого индейца лет семнадцати, обутого в мокассины.

Несмотря на такое неожиданное появление, Бумпо не потерял присутствия духа. Прежде всего он скороговоркой посоветовал своему приятелю на делаварском языке не выходить из своей засады и на всякий случай держаться настороже, а сам немедленно подошел к двери, чтобы исследовать, как велика была опасность. На поверхности озера, однако, не было никого, и грубый, на скорую руку сколоченный плот из сосновых бревен, колыхавшийся теперь возле ковчега, тотчас объяснил, каким образом Гэтти добралась до жилища своего отца.

Оправившись от изумления и страха, Юдифь порывисто бросилась в объятия сестры и, прижимая ее к себе, плакала от радости. Гэтти с своей стороны, спокойная и серьезная, не выказывала особенно большой чувствительности. По приглашению Юдифи она села на скамейку и начала подробно рассказывать о своих похождениях после бегства из ковчега. Тем временем в комнату вошел Зверобой и, заняв свое место, с большим вниманием слушал интересный рассказ. Молодой ирокез молча стоял у дверей, совершенно равнодушный ко всему происходящему вокруг него.

— Когда я читала индейским старшинам текст из библии,— говорила Гэтти,— ты бы никогда не подумала, Юдифь, что их мысли начнут постепенно изменяться.

— Не видала ли ты чего-либо подобного у мингов, бедная Гэтти?

— Да, Юдифь, я нашла среди них такие вещи, о которых и не думала. Окончив разговор с батюшкою и Скорым Гэрри, мы, то-есть я и Вахта, отправились завтракать. Как только мы позавтракали, к нам подошли старейшины, и тогда-то оказалось, что брошенные семена уже принесли свои плоды. Вожди сказали, что все прочитанное мною сущая правда. Затем они советовали мне немедленно воротиться к вам, выпросить для них лодки, чтоб им можно было переехать сюда вместе с пленниками. Тогда старейшины, и вместе с ними все ирокезы, сядут перед замком на платформе, и я буду для них читать библию, объясняя трудные места. Ирокезские женщины также приедут вместе с ними, потому что они, как и их мужья, имеют пламенное желание внимать песням Маниту бледнолицых. Вот как, Юдифь! Согласись, что тебе с твоим умом и не грезилось о таких чудесах.

— Да, сестрица, твои чудеса были бы действительно чудесами, если бы все это не объяснялось характером вероломных и хитрых индейцев, которые просто обманывают тебя и вместе с тобой хотят обмануть нас всех. Что вы об этом думаете, Зверобой?

— Прежде всего позвольте мне немного побеседовать с Гэтти. Этот плот сделан после вашего завтрака, Гэтти, и, оставив лагерь, вы должны были дойти пешком до противоположного берега?

— О, нет, Зверобой. Плот был уже совсем готов и колыхался на воде. Неужели, Юдифь, он вдруг появился бы каким-нибудь чудом?

— Именно так, чудом индейского изобретения,— отвечал охотник.— Ирокезы большие мастера на чудеса этого рода. Выходит, стало-быть, что плот уже совсем был сделан и только дожидался на воде своего груза?

— Да, Зверобой, вы угадали: плот стоял недалеко от лагеря. Индейцы меня посадили и веревкой притянули к месту напротив замка. Потом они сказали этому молодому человеку, чтобы он взял весла и ехал вместе со мной.

— И весь лес наполнен теперь бродягами, которые дожидаются результатов этого «чуда». Мы теперь отлично понимаем все это. Так вот, Юдифь, прежде всего мне надо отделаться от этого молодого мошенника, а потом увидим, что делать дальше. Оставьте меня с ним наедине и принесите слонов, которыми восхищается Чингачгук. Надо смотреть во все глаза, иначе этот молодой канадец ухитрится занять одну из наших лодок, не спросив нашего позволения.

Юдифь немедленно принесла слонов и потом вместе с Гэтти удалилась в свою комнату. Бумпо был достаточно знаком со многими индейскими наречиями и бегло мог объясняться на ирокезском языке. Он пригласил молодого человека сесть на сундук и вдруг поставил перед его глазами две башни. До этой минуты холодный ирокез не обнаруживал ни малейшего волнения. Почти все предметы здесь были для него совершенно новы и чрезвычайно интересны, но он умел сохранять хладнокровие с глубокомыслием философа, для которого нет на свете ничего удивительного. Правда, его черные глаза переходили от одного предмета к другому и вникали в постройку и расположение вещей, но никто на свете не заметил бы этих наблюдений, кроме Зверобоя, в совершенстве знакомого со всеми уловками хитрых индейцев. Но как только глаза молодого ирокеза встретились с дивными фигурами незнакомых животных, изумление овладело им до такой степени, что он совершенно растерялся и забыл принятую на себя роль равнодушного философа. Он запрыгал, как ребенок, закричал в порыве радостного восторга, и глаза его, точно очарованные, не могли оторваться от удивительных фигур. Затем, уступая непреодолимому влечению, он осмелился взять в руки удивительную фигуру, гладил ее, перевертывал на все стороны и, очевидно, старался удержать в своей памяти все подробности этого невиданного зверя. Зная очень хорошо, что молодой ирокез обо всем расскажет своим вождям, Зверобой сначала дал ему полную волю. Потом, когда любопытство его было, повидимому, удовлетворено, он положил руку на его колено и таким образом обратил внимание на себя.

— Вот в чем дело,— сказал Бумпо.— Мне надо потолковать немного с моим молодым приятелем из Канады. Пусть он забудет на минуту про эту чудесную вещицу.

— А где другой бледнолицый? — спросил молодой человек, быстро подняв свои черные глаза.

— Он спит, а если еще нет, так он в той комнате, где обыкновенно спят мужчины. Как это молодой мой друг узнал, что здесь есть еще другой человек?

— Я видел его с берега. У ирокезов дальнозоркие глаза: они видят выше облаков, видят даже то, что хранится на дне глубокой реки.

— Честь и слава дальнозорким ирокезам. В их лагере теперь два белых пленника: не так ли?

Молодой человек приосанился и сделал утвердительный знак.

— Что думают ваши вожди делать с этими пленниками? — сказал Зверобой.— Молодой мой друг должен, конечно, знать об этом.

Ирокез улыбнулся и хладнокровно провел своим указательным пальцем вокруг черепа. Зверобой понял его мысль.

— Зачем же не хотят отвести их в Канаду,— спросил он,— и доставить правительству живьем?

— Длинная и опасная дорога. Попадешься в лапы бледнолицых. А скальпы дороги. Продают их на вес золота.

— Так, так, яснее быть не может. Теперь вот что, приятель: вероятно, ты знаешь, что старший из этих пленников — отец двух молодых девиц, а младший — нареченный жених одной из них. Понимаешь, что они ничего не пожалеют для спасения таких друзей? Ступай же к своим старейшинам и скажи, что молодые девушки предлагают за выкуп пленных вот этих двух костяных чудовищ. Ты воротишься с их ответом до солнечного заката.

Молодой человек вошел в эти переговоры очень охотно и с такою искренностью, которая не позволяла сомневаться в том, что он добросовестно исполнит поручение. Занятый единственным желанием приобрести невиданное и неслыханное сокровище, он вовсе, повидимому, забыл ненависть своего племени к английским подданным. Бумпо был вполне доволен произведенным впечатлением. Правда, хитрый ирокез предложил взять с собою одного слона, чтобы показать вождям, но Зверобой был слишком опытен, чтобы согласиться на подобное предложение. Он отлично понимал, что слон никогда не достигнет своего назначения, если попадет в такие руки. Вскоре это маленькое затруднение было устранено, и молодой индеец решился убраться восвояси. Взойдя на платформу, он попробовал попросить взаймы лодку, чтобы скорее окончить переговоры. Когда Зверобой сделал отрицательный жест, он поспешил взобраться на свой неуклюжий плот и немедленно отчалил от замка. Охотник сел спокойно на табурет и, облокотившись подбородком на руку, провожал глазами ирокезского посла до тех пор, пока тот не пристал к ближайшему берегу в полмиле от замка.

Во время переговоров Бумпо с молодым индейцем совсем другого рода сцена происходила в соседней комнате. Осведомившись у сестры, где и для чего скрывался могикан, Гэтти отправилась его искать. Чингачгук принял молодую девушку ласково и с почтительным вниманием. Гэтти пригласила его сесть возле себя.

— Вас зовут Чингачгук или, по-нашему, Великий Змей? Так или нет?

— Да. Мое имя на языке Зверобоя означает Великий Змей.

— Но язык Зверобоя есть в то же время и мой природный язык. На нем говорит мой отец, Юдифь и бедный Генрих Марч. Знакомы ли вы с Генрихом Марчем, Великий Змей? Нет, без сомнения, иначе он говорил бы о вас.

— Скажи мне, Скромная Лилия, произносил ли чей-нибудь язык имя Чингачгука в ирокезском стане? Нет ли там маленькой птички, которая любит петь его имя?

Не отвечая ничего, Гэтти склонила свою голову, и яркий румянец покрыл ее щеки. Потом она подняла свои глаза на индейца, улыбнулась, и во всех чертах ее лица выразился утвердительный ответ.

— Моя сестра, Скромная Лилия, слышала, без сомнения, эту маленькую птичку!— прибавил Чингачгук восторженным и нежным тоном, противоречившим, как нельзя больше, грубым звукам, обычно выходившим из тех же уст.— Уши моей сестры были открыты. Неужели теперь она потеряла свой язык?

— Да, теперь я вижу, что вы действительно Чингачгук. Знайте же: я слышала ту птичку, о которой вы говорите. Имя ее — Вахта.

— Что же она пела, эта птичка? Смеется ли она? Плачет ли? Скажи мне все, Скромная Лилия, что ты знаешь о маленькой птичке.

— Всего чаще она пела имя Чингачгука и смеялась от чистого сердца, когда я рассказывала, как ирокезы бросились за нами в воду, погнались и не догнали. Надеюсь, Великий Змей, что у этих деревянных стен нет ушей?

— Нечего бояться стен. Сестра в другой комнате. Нечего бояться ирокеза: Зверобой заткнул ему уши и глаза.

— Понимаю вас, Великий Змей, и хорошо поняла я Вахту. Иной раз мне кажется, что я совсем не так слабоумна, как все говорят. Теперь поднимите глаза в потолок, и я расскажу вам все. Но вы меня пугаете, Великий Змей: страшно горят ваши глаза, когда я говорю о Вахте.

Индеец подавил внутреннее волнение и старался по возможности принять спокойный вид.

— Вахта тихонько поручила мне сказать вам, что вы ни в чем не должны верить ирокезам. Они очень хитры и гораздо коварнее всех других индейцев. Потом она сказала мне, что есть на небе большая светлая звезда, которая появляется над этой горой спустя час после солнечного заката. И вот лишь только появится эта звезда, она придет на тот самый мыс, где я высадилась в прошлую ночь. Сюда вам и надо причалить вашу лодку.

— Хорошо! Чингачгук уразумел наставление своей Вахты. Но пусть сестра моя, Скромная Лилия, пропоет еще разок эту же песню. Чингачгук поймет яснее.

Гэтти удовлетворила его желание и объяснила подробнее, о какой звезде была речь, и к какому месту должен пристать влюбленный индеец. Затем она рассказала о своих разговорах с молодой индеанкой, повторив буквально все ее выражения к огромному удовольствию жениха. Особенно рекомендовала она принять надежные меры против измены и нечаянных нападений: совет решительно бесполезный для такого слушателя, как Змей. Она объяснила также достаточно ясно настоящее расположение неприятеля и все передвижения, происходившие поутру в ирокезском стане. Вахта пробыла с ней на плоту до последней минуты и рассталась дружески, как нежная сестра. Теперь она в лесу, где-нибудь напротив замка, и не ранее вечера думает воротиться к ирокезам. В сумерки она найдет случай ускользнуть опять из неприятельского стана и будет ждать своего друга на условленном месте. О присутствии Чингачгука, повидимому, не подозревал никто, хотя должны были догадаться, что какой-то индеец прошлой ночью пробрался на ковчег.

— Теперь, Великий Змей,— продолжала Гэтти, взяв по рассеянности руку индейца и небрежно играя его пальцами,— так как я рассказала вам все от имени вашей невесты, то уже позвольте мне кое-что прибавить от моего собственного имени. Когда Вахта сделается вашей женой, вы должны обходиться с нею ласково и улыбаться перед ней точь-в-точь, как теперь улыбаетесь передо мной. Индейцы вообще очень дурно обходятся со своими женами: вы не должны подражать им. Обещаете вы мне это?

— Буду всегда добр с моей Вахтой. Нежная ветка. Изломается как-раз.

— То то же, Великий Змей, улыбайтесь ей как можно чаще. Вы не знаете, как приятна молодой девушке улыбка ее возлюбленного. Батюшка улыбнулся мне всего только один раз. Генрих Марч говорит много, смеется еще громче, но, кажется, ни разу мне не улыбался. Вы конечно, знаете разницу между смехом и улыбкой?

— Смех, по-моему, лучше. Соловья не так заслушаешься, как Вахту, когда она смеется.

— Смех ее очень приятен, это правда; но вы-то, Змей, должны ей улыбаться. К тому же вам еще надо освободить ее от земляной работы и от переноски тяжестей: ей не вынести таких трудов. Одним словом, Чингачгук, подражайте во всем этом белым людям, которые вообще лучше обходятся с своими женами.

— Вахта не бледнолицая. У ней красная кожа, красное сердце, красные чувства, у ней все красное. Но можно ли ей носить, по крайней мере, своих ребят?

— Разумеется,— отвечала Гэтти, улыбаясь,— но вы должны любить Вахту от всей души и предупреждать все ее желания.

Чингачгук с важностью поклонился и сделал вид, что не намерен больше распространяться об этом. Кстати, в эту минуту в передней комнате раздался голос Зверобоя, который звал своего друга. Великий Змей немедленно вскочил с места, а Гэтти пошла к сестре.