ГЛАВА XXV
Вахта, так же как и Гэтти, встала с рассветом и в минуту окончила весь свой туалет. Свои длинные, черные, как смоль, волосы она завязала простым узлом; выбойчатое платье стянуло ее гибкую талию, и маленькие ножки украсились мокассинами. Одевшись таким образом, она оставила свою подругу заниматься хозяйством и вышла на платформу, чтобы подышать чистым воздухом. Чингачгук стоял уже здесь, бодрый духом и телом, и с глубокомыслием мудреца рассматривал небо, горы, леса и берега.
Встреча двух влюбленных была сердечна и проста. Могикан оборотился к девушке с величавым и вместе ласковым видом; Вахта обнаруживала своими взорами робкую нежность. Оба не проговорили ни одного слова, но это не мешало им в совершенстве понимать друг друга. Вахта в это утро была особенно прекрасна: ее лицо, только-что омытое холодною водою, отражало удовольствие и радость. Юдифь в продолжение кратковременного знакомства посвятила ее в тайны своего туалета и притом подарила ей несколько безделушек, придававших индеанке большую красоту. Луч радости блеснул на лице Чингачгука, когде он заметил это новшество, но через минуту он принял опять свой глубокомысленный вид и даже сделался печальным. Скамейки еще стояли на платформе; он прислонил их к стене и пригласил свою подругу сесть. Потом, заняв и сам место возле нее, он погрузился в глубокое раздумье, не обращая никакого внимания на окружающие предметы. Наконец он медленно протянул руку вперед, как-будто указывая на величественную панораму в час восхода солнца. Вахта с благоговейным страхом следила за всеми его движениями.
— Минги воображают, что делавары уснули за горами.
— Они все спят в этот час, кроме одного, и этот один — ты, Чингачгук, потомок великих Ункасов.
— Что может сделать один воин против целого племени? Дорога к нашим деревням терниста и длинна. Мы должны путешествовать под туманным небом, и я боюсь, что нам придется итти одним, Каприфолия {Красивые цветущие кустарники из семейства жимолостевых. (Прим. ред.).} Гор.
Вахта поняла этот намек и задумалась. Ей, однако, приятно было услышать лестное сравнение из уст своего возлюбленного. Она продолжала молчать, как женщина, которая не должна была высказывать своих мыслей о важных предметах.
— Когда солнце будет там,— продолжал могикан, указывая на запад,— великий охотник нашего племени очутится в руках мингов. Они сдерут с него кожу и будут его жарить, как медведя.
— Я жила между гуронами и хорошо их знаю. Они не забудут, что их собственные дети попадут когда-нибудь к делаварам.
— Волк всегда воет, и свинья обжирается беспрестанно. Они потеряли своих воинов, жен, и жажда мщения томит их. Бледнолицый друг наш имеет орлиный взор и видит насквозь сердце минга: он не ожидает никакой пощады. Дух его покрылся облаком, хотя черты лица его спокойны.
— Что же скажет сын великого Ункаса? — спросила Вахта робким голосом.— Ведь он уже знаменитый вождь, несмотря на молодость, славен мудростью в советах. Какой план внушает ему сердце?
— Что говорит Вахта в ту минуту, когда искренний друг мой попался в великую беду? Маленькие птички поют хорошо, и песнь их приятна для ушей. Пусть запоет Лесной Королек, и я готов внимать сладкой песне.
Вахта еще раз испытала живейшее наслаждение при этой похвале. Делаварские молодые воины прозвали ее Горной Каприфолией; но имя Лесного Королька придумал для нее сам Чингачгук. Она пожала руку молодого воина и отвечала:
— Вахта тех мыслей, что и Чингачгук, и она потеряет всякую охоту спать и смеяться, если Зверобой погибнет под томагавком мингов. Друг что-нибудь сделает для его спасения, или Вахта скорее согласится итти одна к родительскому вигваму.
— Правда! Муж и жена должны чувствовать одним сердцем, смотреть одними глазами и жить одною душою. Правда.
Вскоре солнце, появившись из-за вершин столетних сосен, облило потоками света озеро, холмы и леса. В эту минуту молодой охотник вышел взглянуть на ясное небо и невольно залюбовался прекрасной панорамой зелени и воды. Потом он повернулся с радостным лицом к молодым индейцам.
— Так вот какие дела!— сказал Зверобой.— Ляжешь поздно — увидишь солнечный закат; встанешь рано — увидишь опять, как солнце в дивном своем величии появляется на восточном небе. Я уверен, Вахта, что ты и ложишься поздно, и встаешь рано. Дурно делает та девушка, которая слишком долго не отрывает лица от своей подушки.
Чингачгук поднял выразительные глаза на Зверобоя.
— Где будет мой брат, когда луч солнечный упадет завтра на эту сосну?
Молодой охотник вздрогнул и, устремив проницательный взор на своего друга, подал ему знак следовать за собою. Они вошли в ковчег, оставив Вахту на платформе.
— Зачем ты об этом спрашиваешь меня в присутствии Вахты? — начал Зверобой.— Белые девушки также могли услыхать нас, а это нехорошо, очень нехорошо. Но так и быть; Вахта, я думаю, ничего не поняла. Да и сам ты знаешь ли хорошенько, где придется тебе быть завтра поутру?
— Чингачгук будет вместе со своим другом Зверобоем. Если он отлетит в страну духов,— Великий Змей последует за ним. Если суждено ему выйти на солнце,— лучи этого светила упадут на них обоих.
— Понимаю тебя, могикан,— отвечал охотник, тронутый привязанностью своего друга.— Такая речь понятна на всех языках, потому что она исходит прямо из сердца. Прекрасно думать так и говорить, но вовсе не прекрасно выполнять на деле эти думы и слова. Ты не один в этом мире, и твоя обязанность заботиться о Вахте, которая скоро будет твоего женой.
— Вахта — дочь могиканов, и ее обязанность повиноваться своему мужу. Куда пойдет он, туда и она. Оба будут вместе с великим охотником делаваров. Таково мое слово!
— И глупое слово, уверяю тебя. Можете ли вы вместе с нею изменить природу минга? Твои грозные взгляды, красота и слезы Вахты не превратят волка в белку. Нет, Змей, оставь меня и не заботься о моей судьбе. Притом еще нельзя сказать наверняка, что эти бродяги осудят меня на пытку. Может-быть, они образумятся и пожалеют бедного пленника, хотя, сказать правду, зло сроднилось и срослось с сердцем минга. Но все-таки никто не может определенно знать, что может случиться, и безрассудно подвергать опасности такое слабое существо, как Вахта. Будь ты холостяк, твоя жертва была бы для меня понятна, и я сам, может-быть, потребовал бы от тебя дружеской услуги; но теперь твое дело — смотреть во все глаза за своей невестой и соблюдать благоразумную осторожность.
— Послушай, Зверобой,— возразил могикан с решительным видом,— что стал бы делать бледнолицый брат мой, если бы Чингачгук попался к гуронам? Неужели он на моем месте побежал бы в делаварские деревни и сказал всем старейшинам: смотрите, я привел к вам Вахту, усталую, но совершенно невредимую, и вот перед вами сын великого Ункаса, также невредимый и даже не усталый? Скажи мне, так ли бы ты поступил на моем месте?
— Ох, как ты меня озадачил, Чингачгук. Можно подумать, что ты хитер, как минг! Как пришел тебе в голову подобный вопрос? Что я бы сделал на твоем месте? Да ведь дело в том, что Вахта не моя невеста. Стало-быть, нечего и толковать. Ты не то, что я, и я не то, что ты.
— Бледнолицый брат мой в эту минуту не похож на самого себя. Он забывает, что ведет беседу с человеком, который заседал на совете могикан. Разговаривая между собою, мужчины не должны говорить таких вещей, которые входят в одно ухо и в другое выходят. Когда воин предлагает вопрос, приятель его должен отвечать прямо и без всяких уверток.
— Понимаю тебя, могикан, отлично понимаю; но ты должен знать, что не легко ответить на твой вопрос. Ты спрашиваешь: как поступил бы я на твоем месте, имея под рукой невесту, если бы друг мой был в плену у мингов? Такова ли твоя мысль?
Индеец, не прерывая молчания, сделал утвердительный знак и вперил проницательный взор на своего собеседника.
— Так слушай же. Никогда не было у меня невесты, и никогда молодая девушка не пробуждала во мне таких чувств, какие теперь ты и Вахта питаете друг к другу. Стало-быть, и нельзя мне сказать, что мог бы я сделать на твоем месте. Друг влечет к себе очень сильно, это я знаю, Великий Змей; но любовь, насколько мне приходилось слышать и видеть,— сильнее всякой дружбы в тысячу раз.
— Справедливо, но Вахта сама влечет Чингачгука в ирокезский лагерь.
— Вахта благородная девушка, со своими маленькими руками и ножками, и она вполне достойна своей расы, В чем же дело? Надеюсь, она не переменила своих мыслей и не имеет никакой охоты сделаться женою гурона? Что хотите вы делать?
— Вахта никогда не будет жить в ирокезском вигваме. Несмотря на маленькие ножки, она всегда найдет дорогу в делаварские деревни. Брат мой увидит, на что мы оба способны, когда надо выручать друга.
— Будь осторожен, могикан, и не пускайся в безрассудные предприятия. Вероятно, ты уже затеял что-нибудь в мою пользу; но, смотри, не попади впросак. Вспомни, что изворотливый мозг моих врагов изобретателен на пытки. Легко случится, что они сдерут с меня кожу и будут меня жарить на медленном огне. Все это, может-быть, мне удастся перенести хладнокровно, но беда, если в то же время ты и Вахта попадетесь к мингам: моя пытка будет невыносима, и я, пожалуй, раскричусь, как ребенок.
— Делавары осторожны, будь уверен. Они не попадут, очертя голову, в засаду к своим врагам.
Этим закончился разговор друзей. Когда Гэтти сказала, что завтрак готов, все уселись за стол, не исключая и Юдифи, которая пришла последней. Она была бледна и было видно, что она провела беспокойную ночь. Никто не говорил в продолжение завтрака. Женщины почти не ели ничего, но у мужчин аппетит был обыкновенный. Когда вышли из-за стола, оставалось еще несколько часов до момента, когда Зверобой должен был проститься со своими друзьями. Все опять вышли на платформу. Бумпо казался спокойным, даже веселым, и не делал никаких намеков на страшное событие, ожидавшее его в конце этого дня. Он взял подаренный ему карабин и сел на скамейку возле Юдифи.
— Вы подарили мне это оружие, Юдифь, и я охотно принял подарок, потому что девушка не имеет никакой нужды в карабине. «Ланебой» прославился издавна, и вы справедливо думаете, что слава его может поддерживаться только опытными руками.
— Нет руки опытнее вашей, любезный Зверобой, и я уверена, что вы прославите мой подарок. Даже Томас Гуттер редко давал промах из этого оружия: но у вас оно будет…
— «Смертью наверняка»,— добавил, улыбаясь, молодой охотник.— Был я когда-то знаком с охотником на бобров, называвшим свой карабин «смертью наверняка», только он слишком хвастался и врал иной раз всякую чепуху. Ну, а насчет себя я скажу без хвастовства, что вы ничуть не ошиблись, предложив мне этот подарок. Таких стрелков, как я, не много на белом свете. Но вот в чем дело: сколько времени «ланебой» останется в моих руках? Ведь вы уже знаете, чего могу я ожидать нынешним вечером от кровожадных мингов. Легко, пожалуй, случится, что «ланебой» потеряет своего хозяина.
При этих словах Юдифь почувствовала смертельную тоску и едва собралась с духом, чтобы ответить.
— Что же мне делать с этим оружием, если действительно с вами случится то, чего вы ожидаете?
— Об этом-то я и хотел вас просить, Юдифь. Чингачгука вы знаете: он стрелок отличный, хотя еще слишком далек от совершенства. Притом Чингачгук мой друг, лучший друг, и вы понимаете, что я бы очень желал передать ему в наследство «ланебой».
— И передайте, если это вам нравится, Зверобой! Карабин принадлежит вам, и вы можете располагать им, как своею собственностью.
— Советовались ли вы с младшею сестрою об этом?
Не отвечая ничего, Юдифь позвала Гэтти. Узнав, в чем дело, слабоумная девушка немедленно объявила, что она охотно отказывается от карабина в пользу Зверобоя. Молодой охотник с восторгом выслушал этот ответ и объявил, что намерен сейчас же попробовать подаренное оружие. Взойдя на платформу, он отозвал могикана в сторону и сказал, что в случае своей смерти назначает его наследником знаменитого карабина.
— Вот для тебя новое побуждение быть как можно осторожнее, Великий Змей,— прибавил Зверобой.— С этим оружием, по моему мнению, можно доставить блестящую победу целому племени. Минги надорвутся от зависти, а главное, не посмеют подойти к деревне, которая владеет таким карабином. Подумай об этом, могикан! Вахта, конечно, драгоценна для тебя, но «ланебой» сделается предметом уважения и любви всего твоего племени.
— Всякий карабин хорош, и этот не лучше других,— отвечал по-английски Чингачгук, немного обиженный тем, что его возлюбленную поставили в уровень с огнестрельным оружием.— Все они из дерева и железа, и все убивают. Женщина дорога для сердца, карабин годен только для стрельбы.
— Но чем же будет человек в лесу, если нет с ним огнестрельного оружия? Ему останется только вязать веники, плести корзинки или вспахивать землю; но никогда не узнает он вкуса медвежьего мяса или дичины. Время, однако, идет, и меня разбирает охота попробовать этот чудный карабин. Возьми ружье, а я буду стрелять из «ланебоя», стрелять небрежно, почти не прицеливаясь, чтоб лучше изведать его тайные свойства.
Это предложение, дававшее новый оборот печальным мыслям, было принято с восторгом, и обе сестры немедленно принесли все огнестрельное оружие. Арсенал Гуттера был довольно исправен, и почти все ружья были заряжены.
— Начнем же, Великий Змей,— сказал Зверобой, обрадовавшийся случаю еще раз показать свою необыкновенную ловкость.— Сперва мы попробуем обыкновенные ружья, а там дойдет дело и до «ланебоя». В птицах недостатка нет: одни, как видишь, плавают по озеру, другие порхают над нашими головами: выбирай любую. Не хочешь ли попробовать попасть в этого рыболова?
Чингачгук прицелился, выстрелил и дал промах. Молодой охотник улыбнулся и тут же выстрелил сам: пуля пробила насквозь грудь рыболова, и он замертво упал на поверхность воды.
— Ну, еще не велика вещь застрелить эту птицу,— сказал Зверобой, как-будто опасаясь, чтоб не сочли его хвастуном.— Змей, конечно, не будет досадовать на меня. Помнишь ли ты, могикан, тот день, когда ты сделал такой же промах по дикому гусю, а я застрелил его, почти не прицеливаясь? Все эти штуки, разумеется, ничто для друзей. Но вот еще чудесная птица, годная на жаркое. Немного к северу, могикан.
Это была большая черная утка, величаво плывшая по воде. В ту эпоху глубокого, еще не нарушенного человеком спокойствия все: маленькие озера в Нью-Йоркской области служили местом отдыха для перелетных южных птиц, и Глиммерглас время от времени наводнялся целыми стадами диких уток и гусей. В настоящую минуту сотни птиц спали на воде или омывали свои перья, и утка, на которую указал Зверобой, служила самою лучшею мишенью. Чингачгук, не сказав ни слова, принялся за дело. На этот раз ему удалось пробить крыло, и подстреленная птица понеслась по воде, удаляясь от своих врагов.
— Надо прекратить ее страдания,— сказал Зверобой.— Мой глаз и рука, авось, окажут ей эту услугу.
И роковая пуля отделила голову от шеи с такой ловкостью, как-будто перерезали ее ножем. Вахта, сначала обрадованная успехом своего возлюбленного, сделала недовольную мину, когда увидела превосходство его друга. Напротив, могиканский вождь радостно вскрикнул и не скрыл своего удивления перед меткостью соперника.
— Не думай о своей Вахте, Чингачгук,— сказал Зверобой с веселой улыбкой.— Ее нахмуренные брови не могут ни убить, ни оживить, ни утопить. Разумеется, в порядке вещей, если жена разделяет победу или поражение своего мужа, а вы ведь уж почти муж и жена. Но вот еще славная птица прямо над нашими головами.
То был орел из породы тех, которые питаются рыбой. Он вился в эту минуту над замком, выжидая случая броситься на добычу. Чингачгук молча взял другое ружье, прицелился, выстрелил и опять дал промах, но и Зверобой на этот раз не был счастливее своего друга.
— Кажется, я выхватил у него несколько перьев,— сказал он,— но кровь его цела, и этим старым ружьем не выцедить ее. Юдифь, дайте мне «ланебой»; наступила пора испробовать его.
Последовало общее движение. Чингачгук измерил глазами пространство и убежденно сказал, что невозможно подстрелить на такой высоте.
— А вот увидим,— сказал Зверобой, беря поданное ружье.— Может-быть, «ланебой» сделается в моих руках убийцей орлов.
Выбрав удобный момент, Зверобой прицелился с большой тщательностью. Когда раздался выстрел, орел, барахтаясь в воздухе, медленно начал опускаться на землю и наконец упал на палубу ковчега. Подняв его, все увидели, что пуля пробила ему грудь.
Отзывы о сказке / рассказе: