Джеймс Гринвуд — Маленький оборвыш

XV. Мой новый хозяин

Благодаря миссис Уинкшип, я мог бы спать в эту ночь очень удобно на мягком диване, под чистой простыней и теплым одеялом. Но на самом деле я долго, очень долго не мог уснуть. Я все думал о той судьбе, какая мне готовилась. И чем больше я думал, тем меньше хотелось мне поступать в ученики к трубочисту.

Я знал одного трубочиста, он жил по соседству с отцом. У него было двое учеников, и жизнь их представлялась нам, мальчикам, настоящим мучением.

Ученики жили у мистера Пайка – так звали нашего трубочиста – очень недолго. «Они беспрестанно менялись, и ни один из них не прожил у него больше года. Обыкновенно они или умирали, или убегали от него. На вид они все казались похожими друг на друга: все были грязные, черные, оборванные, глаза у них мигали и щурились при солнечном свете. У нас, мальчишек, ходили самые ужасные слухи о жестокости мистера Пайка. Мы были уверены, что он приучает своих учеников влезать в трубы так: один конец веревки он привязывает к языку ученика, другой держит в руках, стоя на крыше, и, если ученик лезет недостаточно ловко и проворно, дергает со всех сил веревку.

А если мальчик замешкается в трубе, он зажигает горсть стружек, пересыпанных перцем, в печке, под ним. Раз он послал одного из своих учеников в трубу, и ученик не возвратился к нему.

Мы были вполне убеждены, что мистер Пайк зажег слишком много стружек и зажарил мальчика живьем. Правда, многие видали его недели две спустя в Шордиче и говорили, что он просто-напросто убежал.

Представляя себе все эти ужасы, я лежал без сна, пока на часах пробило двенадцать, потом час, потом два. Наконец я заснул и проспал до десяти часов. Миссис Уинкшип и Марта, вероятно, встали по своему обыкновению очень рано: они успели не только позавтракать, но и сходить в какую-то лавку готового платья.

Доказательство того, что они побывали в такой лавке, лежало у меня перед глазами. На стуле подле моей кровати разложены были: чистая рубашка, носки, крепкая суконная куртка и красивые полосатые брюки, под стулом стояла пара башмаков, несравненно лучше тех, какие выманил у меня мистер Берни, а на спинке стула висела фуражка. Я нисколько не сомневался, что все эти прекрасные вещи предназначались мне, и потому поспешил одеться и поздороваться с миссис Уинкшип. Добрая старуха очень обрадовалась, увидев меня в приличном наряде. Она принесла теплой воды вымыть мне руки и лицо, сама причесала меня своей собственной щеткой и напомадила мне волосы своей собственной помадой.

– Поглядись-ка теперь в зеркало, Джимми, – сказала она весело. – Видишь, какой ты молодец, просто чудо!

– Это платье не очень похоже на то, которое носят трубочисты, – заметил я с гордостью, осматриваясь кругом и втайне надеясь, что она придумала для меня другое занятие. – Мне не хотелось бы в такой одежде лезть в трубу.

– Еще бы! – отвечала миссис Уинкшип. – Эту одежду ты можешь носить по праздникам, а для работы Бельчер даст тебе какие-нибудь лохмотья. Марта поехала в Кемберуэл и, должно быть, скоро вернется с самим Бельчером.

Марта действительно приехала вскоре после моего завтрака, но одна. У мистера Бельчера была сегодня работа на целый день, и он хотел приехать вечером в тележке на своей собственной лошади.

Известие о тележке и лошади несколько успокоило меня. Значит, мистер Бельчер не такой бедняк, как мистер Пайк.

Для безопасности я целый день пробыл в комнате.

В сумерках приехал Бельчер. Он нисколько с виду не походил на трубочиста: он был белый, а не черный, одет в коричневое пальто и щегольскую шляпу. Лицо его было такое же бледное, как у Марты, и рябое; желтые верхние зубы выдавались вперед, и губа не покрывала их. Вообще он не понравился мне. Марта не сказала ему, зачем он нужен, и теперь, когда миссис Уинкшип сообщила ему, в чем дело, он, видимо, остался не очень доволен.

– Сколько лет мальчику? – спросил он, оглядывая меня.

– Девять лет, десятый; не слишком ли он мал?

– Напротив, велик. Нашему ремеслу всего лучше учиться, пока кости гибки. Какой он чистенький мальчик! Жалко делать из него трубочиста.

– Как же тут быть? Кроме этого, мы ничего не можем для него придумать. Возьмете вы его, Дик?

– Дела-то у меня идут плохо, – неохотно отвечал мистер Бельчер. – Да и не знаю, довольно ли он тонок для фабричных труб…

Он вынул из кармана линейку и измерил мне плечи.

– Туго ему придется: он малый не жирный, похудеть больше не может, а я должен буду так его содержать, чтобы он не нажил себе лишнего кусочка жиру, не то – беда, завязнет где-нибудь в трубе. Этакий случай был недавно на лесопильном заводе по дороге в Бермондси. Труба там будет вышиной в девяносто восемь футов, а малый-то застрял ровно на половине, так он там и остался, пока…

– Полно вам врать пустяки, Дик, – сердито прервала миссис Уинкшип. – Небось, когда вы приходили просить у меня одолжения, я не охала да не выдумывала разных отговорок!

Этот намек на какое-то одолжение тотчас заставил мистера Бельчера переменить тон.

– Разве я говорю, что не возьму его? – оправдывался он. – Я говорю только, что у меня работы теперь не много, да и мальчики не больно мне нужны, раз я работаю машиной. А пусть он живет у меня, я его все-таки выучу нашему делу.

Таким образом, судьба моя была решена. Я буду трубочистом, мне грозит опасность завязнуть в какой-нибудь трубе. Этот гадкий рябой человек будет моим хозяином! Я чувствовал себя невыразимо несчастным.

– Когда же мне его взять? – спросил мистер Бельчер.

– Да хоть сейчас. Он готов, а мне очень хотелось бы, чтобы вы увезли его сегодня же до ночи.

– Пожалуй, мне все равно, – сейчас, так сейчас. Бери шапку, мальчик.

Мне стало ужасно досадно на миссис Уинкшип за то, что она хочет поскорей отделаться от меня, и я очень холодно отвечал на ее ласковое прощанье. Лошадь и тележка мистера Бельчера ожидали нас в конце переулка и были отданы под присмотр какого-то мальчика, которому мистер Бельчер обещал награду в полпенни. Когда мы подошли ближе, я увидел, что мальчик этот был не кто другой, как Джерри Пеп. Сердце мое сильно забилось, но, к счастью, Джерри был так занят мыслью о полпенни, обещанном ему мистером Бельчером, что не обратил на меня никакого внимания, и мы благополучно уехали.

Когда мы доехали до Кемберуэла и до того места, где жил мистер Бельчер, было уже поздно. Это была маленькая грязная улица возле канала. Все дома на ней показались мне ужасно убогими.

Впрочем, дом мистера Бельчера был выше и красивее всех. К дверям был привешен великолепный медный молоток.

Цифра, обозначавшая номер дома, была тоже сделана из кованой меди. На дверях стояла надпись: «Бельчер трубочист», а под блестящим медным звонком приколочена была дощечка со словами: «колокольчик трубочиста». Между окнами висела вывеска, изображающая целую картину: Букингемский дворец, из трубы которого вылетает столб огня, в окне дворца королева Виктория с короной на голове и с растрепанными волосами простирает руки к трубочисту, бегущему во дворец. На шапке трубочиста написано крупными буквами: «Бельчер». Часовой у ворот дворца кричит слова, написанные на ленточке, вьющейся вокруг его носа: «Бельчер, мы думали, что вы не придете! Принц Уэльский ездил за вами и сказал, что вы ушли на другую работу». – «Это правда, – отвечает Бельчер (также с помощью ленточки). – Я работал у герцога Веллингтона, но, услышав призыв королевы, я бросил там все в огне, и теперь я здесь».

Мальчик моих лет, такой же черный и оборванный, как ученики Пайка, услышав шум колес нашей тележки, выбежал из-за угла дома и взял лошадь под уздцы. Мистер Бельчер вышел из тележки, оставив меня в ней.

– Позвольте, я вам помогу, господин, – вежливо обратился ко мне маленький трубочист. – А, впрочем, пусть лучше хозяин вынет вас, а то я, пожалуй, перепачкаю своими руками ваше платье.

– Какой же это господин! – рассмеялся мистер Бельчер. – Простофиля ты этакий! Это просто новый ученик.

– Новый ученик? Что ты, с ума сошел, что ли, Дик, для чего тебе понадобился новый ученик?

Слова эти были произнесены толстой неопрятной женщиной, вышедшей из дверей дома. На ее растрепанной голове примостился чепчик с пестрыми лентами, в ушах ее блестели серьги, но я тотчас по лицу узнал, что она родная сестра миссис Уинкшип.

– Понадобился? Нисколько он мне не понадобился, – проговорил мистер Бельчер. – Я должен был взять его, чтобы не обидеть твою сестрицу. Войдем в комнату, я тебе все расскажу по порядку.

Затем, обращаясь к мальчику, он сказал ему, указывая на меня:

– Возьми его с собой в кухню, Сэм; я позову его, когда мне будет нужно.

Сэм взял лошадь под уздцы и провел ее кругом дома на большой двор, на одной стороне которого находился длинный черноватый сарай с двумя дверьми.

– Ну-ка, вылезай! – грубым голосом сказал мне Сэм, останавливаясь против одной из этих дверей. – Вот тут кухня. Смотри не шуми, как войдешь туда, а то, если разбудишь малого, что там спит, так сам не рад будешь. Я сейчас к тебе приду, только уберу лошадь. Не стучись в дверь, она не заперта; толкни – и отворится.

Я слегка толкнул грязную черную дверь, она в самом деле отворилась, и я вошел в кухню. Эта была очень темная комната, слегка освещенная огнем нескольких угольков, горевших под котелком.

Сначала я ничего не мог разглядеть, но понемногу глаза мои привыкли к темноте, и я различил возле огня с одной стороны стол и два стула, а с другой – какую-то черную кучу, из которой слышалось храпение, Я ступил несколько шагов вперед, стараясь не делать ни малейшего шума, как вдруг из черной кучи раздался лай, и на меня бросилась маленькая собачонка.

– Что ты ее дразнишь, Сэм! – послышался сердитый голос из той же кучи, – ведь она тебе ничего не делает. Да запирай дверь, гадкий бродяга: и без того у меня все кости болят, а ты напускаешь ветру. Затворяй же дверь, проклятый мальчишка!

Приглядевшись пристальнее, я заметил, что из кучи приподнялась на колени какая-то фигура. Когда фигура возвысила голос, собачонка залаяла громче.

Я струсил.

– Это не Сэм, – проговорил я робким голосом, – это я.

– Да запирай же дверь!

При этих словах что-то вроде тяжелого сапога пролетело мимо моего лица и стукнулось в стену позади меня.

Я побоялся запереть дверь изнутри и остаться вдвоем с таким страшным субъектом. Я вышел из кухни и хотел припереть ее снаружи, когда явился Сэм, освещая фонарем свое веселое лицо.

– Чего же ты не шел в кухню? – обратился он ко мне. – Я же тебе сказал: толкни дверь.

Я рассказал Сэму, какой прием нашел в кухне.

– Пойдем, – смеясь сказал он и взял меняла руку своею черной рукой. – Паука нечего бояться: пока он успеет сползти со своих мешков, ты можешь добежать до заставы.

– Да я не собаки испугался, а того мужчины, который лежит на мешках около огня.

– Ну, это и есть Паук. Какой он мужчина! Пойдем же, ведь хозяин велел тебе быть на кухне!

Сэм отворил дверь и вошел, а я вслед за ним, стараясь ступать как можно тише, чтобы опять не рассердить фигуру на мешках.

– Кто это был здесь сейчас? – жалобным голосом спросил Паук. – Настучал, нашумел, напустил такого холода, что просто смерть! Видел ты его, Сэм?

– Кто был? Был один важный граф, сын лорда Флеффема, приезжал узнать о твоем здоровье и привез тебе мази от ревматизма. А ты взял да и пустил в него сапогом! Достанется тебе когда-нибудь за эту глупую привычку, право, достанется, Паук.

– Ох, я, право, не виноват, – застонал Паук, – у меня так болят все кости, а тут отворяют двери да ветру на меня напускают. Неужели я его ушиб, Сэм?

– Не очень больно, он малый не обидчивый; вот он и сам.

Сэм поднял фонарь так, что калека мог ясно видеть меня. Я также рассмотрел бедняка. По росту это был мальчик лет шестнадцати. Он был одет в черные лохмотья и сидел, съежившись, на корточках, опираясь одною рукою на груду мешков, служившую ему постелью, а другою откидывая с глаз волосы.

– Простите меня, пожалуйста, сэр, – обратился он ко мне смиренным голосом, – я от боли иной раз сам себя не помню. Надеюсь, я вас не зашиб?

Прежде чем я мог ответить, Сэм разразился громким хохотом.

– Чудесно, великолепно! – воскликнул он. – Он и меня надул, только, конечно, не так хорошо! Дурачина ты! Совсем он не «сэр» и не сын лорда. Он просто мальчик, которого отдали сюда в ученье.

– В ученье? – с удивлением переспросил Паук. – Вот так штука!

– Что же тут удивительного? – вмешался я. – Отчего же я не могу учиться и сделаться трубочистом?

– Да чему же ты будешь учиться, когда у хозяина нет никакой работы и он совсем не чистит труб.

– Мне все равно, – беззаботно отвечал я, – я буду делать то, что другие мальчики! У вас у двоих какая работа?

– Паук совсем ничего не делает, – пояснил Сэм. – Хозяин давно бы отослал его, да нельзя: он взят по контракту на семь лет. А я по утрам хожу иногда с хозяином и с Недом Перксом на машинную работу, только это совсем пустячное дело. Все заведение держится ночною работой по деревням. Я езжу с хозяином и с Недом, присматриваю за тележкой.

– Что же это за работа по деревням? – полюбопытствовал я. – Надо там лазать по фабричным трубам?

– Не знаю, куда там лазать, я думаю – никуда, – отвечал Сэм.

– И сажи они домой не привозят! Не понимаю, что это за поездки! – сказал Паук, снова морщась от боли.

Он лег на постель и начал охать и стонать. Прежде чем боль его сколько-нибудь стихла и мы могли продолжать интересный для меня разговор, раздался голос мистера Бельчера, звавшего меня к себе. С помощью Сэма я нашел дорогу к задней двери дома, и оттуда мой новый хозяин привел меня в гостиную.

Там сидела толстая смуглая женщина, которую я безошибочно принял за миссис Бельчер, а на столе расставлены были хлеб, масло и лук. Миссис Бельчер встретила меня не очень дружелюбно:

– Эй, ты, мальчик, как тебя зовут?

– Джим.

– На, поужинай, если хочешь. Это не какие-нибудь куропатки с яблочным соусом, которыми тебя, может быть, потчевали другие, но у нас лучшего не жди!

– Благодарю, – отвечал я примирительным голосом. – Я очень люблю хлеб с маслом и с луком.

– Еще бы! Я думаю, всякую еду любишь! Мало нам было, что одна праздная собака ела наш хлеб! Еще этого шалопая…

– Ну, полно, перестань! – остановил свою жену мистер Бельчер. – Ведь твоя сестрица не знала наших дел. Кабы все шло по-старому, нам бы нипочем взять к себе мальчика. А тебе, пожалуй, хотелось, чтобы я ей все рассказал.

– Вот выдумал! – вскричала миссис Бельчер. – Да по мне лучше с голоду умереть…

– А ты больше болтай при мальчишке, который только что приехал в дом! – с усмешкой проговорил мистер Бельчер. – Ешь себе, Джим, – прибавил он, обращаясь ко мне. – Хозяйка сегодня немножко не в духе, ей пора спать, она устала.

Я понял намек и поспешил скорее покончить с большим куском хлеба, отпущенным мне на ужин.

– Ну, теперь иди спать, – сказал мне мистер Бельчер, когда Я объявил ему, что готов. – Ты найдешь дорогу назад в кухню, там у меня спят все мальчики, там тепло и хорошо. Устрой себе отдельную постель, мешков хватит на всех вас. Прощай, утром можешь не вставать, пока тебя не позовут.

– Ты дал ему рабочее платье? – спросила миссис Бельчер.

– Ах, я и забыл. Вот оно, – сказал хозяин, подавая мне из угла черный узел. – Рубашку и сапоги оставь свои, а остальное платье сверни хорошенько и принеси мне завтра утром.

Я взял узел, пожелал хозяевам спокойной ночи и отправился назад в кухню.

XVI. Паук и его собака. – Таинственная сажа

Огонь в кухне еще горел, фонарь был прицеплен к гвоздю, вбитому в одну из перекладин потолка. Паук лежал свернувшись, рядом со своей маленькой собачонкой, но Сэма я нигде не видел. Без него я не знал, куда и как мне лечь, и потому я искал его всюду глазами. Вдруг совсем близко от меня раздался сонный полушепот:

– Смотри, кто последний ложится, тот и свечу тушит.

Я взглянул вниз и увидел Сэма. Он лежал на куче черных мешков; мешок, сложенный вдвое, служил ему подушкой; шапка его, вся замазанная сажей, была надвинута на уши так, что из всей его фигуры я мог рассмотреть только белые зубы и белки глаз.

Удивительно, как скоро человек привыкает к роскоши!

Если бы в запрошлую ночь, когда я дрожал от холода в телеге, кто-нибудь предложил мне переночевать в теплой кухне на куче мешков и для этого пройти семь или восемь миль, я согласился бы с радостью.

Теперь же, проспав одну ночь на диване у миссис Уинкшип, я уже с отвращением посматривал на грязную постель Сэма.

– Куда же мне ложиться? – печальным голосом спросил я.

– Да, пожалуй, ложись вместе со мной, – предложил Сэм. – Возьми из этой кучи два мешка, один положи под голову, а в другой влезай сам. Только, смотри, не шуми, не разбуди Паука, а то он будет всю ночь стонать, не даст нам покоя.

Я рассчитал, что, так как мы с Сэмом будем лежать в разных мешках, то я могу лечь вместе с ним, не особенно нарушая приказание хозяина. Поэтому я быстро разделся, натянул на себя грязные штаны из связки мистера Бельчера, приготовил себе «подушку», погасил фонарь и через минуту лежал на груде мешков.

Правда, от сажи шел сильный запах, но этот запах не помешал мне заснуть очень скоро и очень спокойно.

Было почти темно, когда меня разбудил лай собачонки Паука. Я увидел, что Сэм встает на работу, а Нед Перкс отдает ему какие-то приказания, держа дверь открытою, несмотря на стоны и жалобы Паука.

Через несколько минут Нед и Сэм ушли, а я, помня слова хозяина, что мне незачем вставать, пока меня не позовут, продолжал лежать. Вдруг я услышал, что Паук говорит сердитым голосом:

– Ты нисколько не лучше других! Ну, чего ты валяешься, точно теперь полночь, а не шесть часов утра? Ты небось здоров, так тебе и дела нет до больных. Чего ты меня лижешь? Не лизать надо, а вставать скорей да сделать что следует! Ну, вставай же, ленивец! Постой, я тебя заставлю встать!

При этих словах раздался звук удара, затем внезапный визг, собака подбежала к дверям и начала царапать их.

– Ишь, что значит здоровые ноги! – проворчал Паук. – Как бежит!

Он слез со своих мешков и, охая, потащился за собакой.

– Чего ты торопишься, скотина? Хочешь усердие свое показать? А вчера, помнишь, что ты со мной сделала? До девяти часов оставила меня без огня! Смотри, сегодня будь умней! Нечего тебе меня лизать! Хочешь быть моим другом, так служи мне как следует! На вот, понюхай это! Иди и, смотри, возвращайся скорей. Коли ты и сегодня сыграешь со мной такую же штуку, как вчера, я тебя убью, право, убью.

Я не мог разглядеть, что такое Паук давал нюхать своей собачонке, я видел только, что он ее выпустил из дверей, а сам, охая, опять улегся на свои мешки.

Мы пролежали таким образом с четверть часа, Пауку надоело, должно быть, ждать своего четвероногого слугу, он начал бранить собаку и несколько раз приотворял даже дверь, чтобы посмотреть, не возвращается ли она. Наконец послышалось легкое постукивание собачьих лап, а затем царапанье в дверь.

Паук отворил дверь, и в комнату вбежала его собачонка, неся что-то в зубах. Я тотчас увидел, что это была обглоданная баранья кость. Но Паук, должно быть, не мог разглядеть ее своими слабыми глазами.

– Иди, иди сюда, дрянная собачонка, – обратился он к собаке. – Довольно ты шалила, столько времени бегала за одной палочкой! Ну, да делать нечего, палка толстая, хорошая, давай ее сюда! Пинч, голубчик Пинч, иди же сюда!

Но собака и не думала слушаться своего хозяина.

Она стрелой пробежала мимо него, забилась в дальний угол комнаты и легла там на свою добычу. Бедный Паук бесновался, он пробовал подойти к упрямой собаке, но едва он сделал несколько шагов, как больные ноги изменили ему, и он упал на пол. Тогда, стоя на коленях, он принялся осыпать собаку отчаянными ругательствами. Гнев хозяина увеличивал робость Пинча, и он не двигался из своего угла. Наконец Пауку удалось как-то на четвереньках добраться до собаки, Он замахнулся, чтобы изо всей силы ударить Пинча, но тот быстро отскочил в сторону, оставив свою добычу.

– Ах ты, проклятый пес! – вскричал Паук, увидев обглоданную кость. – Так это-то ты притащил? Тебя посылают за деревом, а ты таскаешь кости? Постой же, я с тобой разделаюсь, только бы мне тебя поймать!

И он, продолжая браниться, принялся ползать за собакой.

Я не мог больше притворяться спящим. Я приподнялся и спросил у Паука, чего он сердится.

– Я ей покажу, как только поймаю ее! – отвечал он, продолжая преследовать собаку. – Я сказал, что убью ее, и убью непременно! Подержи-ка ее, пожалуйста!

– Да что она такое сделала? – спросил я, пытаясь поймать собаку, которая, как стрела, промчалась мимо меня.

– Что она сделала?! – отвечал Паук, едва переводя дух от усталости. – Она просто смеется надо мной. Она знает, что я не могу развести огонь, пока она не принесет мне дров. Это ее работа каждое утро, И что же? Вчера она мне принесла три грязных мокрых щепки, которые никуда не годились. Я ее простил, Сегодня дал ей нарочно понюхать хороший сухой кусок дерева, чтобы она -поняла, что мне нужно, а она отправилась прогуливаться, набрала себе костей, да еще смела притащить их сюда! Теперь она будет глодать их, а я должен сидеть без огня, пока Сэм вернется домой, значит, часов до десяти, до одиннадцати, а у меня все кости ноют, мне так тяжело.

Гнев бедного калеки сменился печалью, он заплакал и стал тереть глаза своими замазанными руками.

– Полно, не плачь, товарищ, – сказал я, сильно тронутый его несчастным положением, – у нас будет огонь: я сейчас схожу и попрошу углей у мистера Бельчера; ведь он даст, не правда ли?

– Он-то дал бы, да она не даст, – шепотом проговорил Паук. – Если она узнает, что я развожу огонь прежде, чем мальчики возвращаются с работы, она просто убьет меня. Оттого-то я и должен пускаться на такие хитрости для добывания дров.

– Ты мне скажи только, где здесь поблизости лавка, – сказал я, – мы достанем себе огня, у меня есть полпенни.

В прошлую ночь, когда я уезжал от миссис Уинкшип, она сунула мне в руку шестипенсовую монету.

– Как, ты купишь углей на полпенни! – вскричал Паук, и тусклые глаза его осветились радостью. – Лавка тут близехонько, сейчас за углом. А только знаешь что? Может, у тебя найдется и еще полпенни?

– Найдется, а что?

– Да вот кабы нам заварить себе горячего кофейку! Это такая прелесть, когда все кости болят! У меня и котелок есть, мы бы в нем и заварили.

Если бы мне пришлось истратить на кофе все 5/2 пенсов, которые должны были остаться у меня от покупки угля, я и тогда не мог бы устоять против умоляющего взгляда Паука.

Через десять минут я вернулся с покупками, и через час мы с Пауком уже сидели у дымившегося котелка. Я пил кофе из черепка разбитого глиняного кувшина, а он черпал старой железной ложкой прямо из котелка, заменявшего нам кофейник. Горячий напиток успокоил боль бедного Паука, он повеселел, разговорился и рассказал мне свою историю.

Он был сирота и с детства жил в работном доме, Четыре года тому назад его отдали в ученье к мистеру Бельчеру. Целый год дело шло хорошо, Тобиас (таково его настоящее имя) был очень ловок и проворен, за что и получил прозвание Паука, а мистер Бельчер кормил, одевал его и обучал ремеслу. Но в один несчастный зимний день мистера Бельчера позвали вычистить котел паровой машины, долго стоявшей без употребления. Пауку пришлось залезть в котел и пролежать почти целый день на промерзшем железе, очищая и выскребывая заржавленную внутренность котла. После такой работы мальчик простудился, у него сделался ревматизм в ногах, он не мог не только чистить трубы, но даже просто стоять или ходить. Мистер Бельчер поселил его у себя в кухне. Он должен был прислуживать другим ученикам, варить им кофе на завтрак и кашу на ужин. Когда дела хозяина пошли худо и он был принужден распустить своих учеников, Тобиас остался без дела, но мистер Бельчер все-таки обязан был кормить его до истечения семилетнего срока, обозначенного в контракте.

– А много дают тебе есть? – спросил я.

– Ну, конечно, не столько, сколько я хочу. Да что, я жаловаться не могу: за что меня и кормить-то, если я ничего не делаю? А, впрочем, послушать Сэма, так мне и здоровому пришлось бы сидеть без работы. Он говорит, что они иногда все вместе в неделю одного фунта не заработают.

– Они ведь, кажется, много получают за ночные работы по деревням? – спросил я.

– Удивительно! – продолжал Паук, не расслышав моего замечания: – Всего по фунту в неделю зарабатывают, а беспрестанно обновы себе шьют. Одной лошади мало стало, другую купили, да еще какую хорошую! Сэм говорит – бежит просто как паровоз.

– Ну, что же, – заметил я, – иметь лошадь да тележку – дело выгодное.

– Да дело-то в том, – понижая голос сказал Паук, – что они эту лошадь держат целый день в конюшне под замком.

– Так они ее украли?

– Какое! Сэм видел сам, как они за нее заплатили тридцать фунтов чистоганом.

– И никогда на ней не ездят?

– Днем никогда. Они запрягают новую гнедую лошадь только по ночам. Тс! Ты никому не говори, что я тебе сказал.

– Отчего? Разве это секрет, что у хозяина есть гнедая лошадь?

– Нет, секрет не в том, а в том, куда они на ней ездят.

– Как куда? Да на ночные работы. Ты же сам говорил, что это дело выгодное!

– Да, выгодное! Деревенские трубы часто приходится чистить, и сажи в них нет, по крайней мере обыкновенной сажи, – проговорил Паук, с недоумением качая головой.

В эту минуту в кухню вошел Сэм и своим приходом положил конец нашему таинственному разговору.

Я скоро узнал, что Паук и Сэм говорили правду и что действительно, живя у мистера Бельчера, мне трудно было выучиться ремеслу трубочиста. Мне почти совсем нечего было делать. Редко случалось, чтобы у мистера Бельчера и Неда Перкса была работа, и тогда Сэм шел с одним из них, а я с другим. Возвращались мы домой обыкновенно часов в 10, в 11 утра, да и та небольшая работа, какую мне приходилось делать, была вовсе не утомительна. Я переносил часть машины, когда мы переходили из одного дома в другой, передавал палки мистеру Бельчеру, чтобы он их свинчивал; связывал их в пучок, когда они были развинчены, и, наконец, подметал пол кругом печек, когда работа была кончена. После завтрака я мог делать что хочу, и так как меня кормили хорошо, я вовсе не тревожился этим отсутствием всяких занятий.

Мистер Бельчер, по-видимому, также не хлопотал о том, чтобы достать себе побольше работы.

– Хозяин! – сказал я ему, когда мы однажды утром шли на работу. – Окна всюду закрыты, и никто не знает, что идет трубочист. Хотите, я буду кричать: «Трубочист, трубочист!» У меня сильный голос, многие меня услышат, и у нас будет вдесятеро больше работы.

– Не нужно, Джим, – важно ответил мистер Бельчер. – У меня на дверях есть вывеска, и всякий, кому понадобятся мои услуги, может обратиться ко мне.

У него всегда было много денег в кармане. Утром он вместе с мистером Перксом пил ром, а вечера проводил в трактире, где курил трубку и пьянствовал.

Раза два в неделю они отправлялись на ночные работы и всегда брали с собой Сэма. Сэм очень любил эти поездки: перед отъездом его всегда кормили вкусным ужином и давали ему рюмочку рома.

Мистер Бельчер и Перке отправлялись вдвоем, в рабочем платье, и брали с собой машину для чистки труб и длинный мешок с инструментами, другой мешок пустой, фонарь и бутылку с водкой.

Возвращались они домой иногда часа в два, иногда в четыре. Сэм рассказывал, что иногда работа оказывалась уже сделана кем-нибудь другим или что ее почему-нибудь нельзя исполнить в этот раз, тогда они возвращались с пустыми руками. Когда же работа удавалась им, они привозили домой полный мешок сажи. Тотчас по приезде они отправляли Сэма спать, а сами еще долго возились в конюшне, вероятно, ухаживая за дорогою лошадью мистера Бельчера.

Нас, мальчиков, особенно интересовал вопрос: куда девается сажа из деревенских труб?

– Как ты думаешь, Сэм, – спрашивал я, – куда они прячут эту сажу?

– Не знаю, – отвечал Сэм. – Нед Перкс стаскивает большой мешок, наполненный сажей, в конюшню, а после она куда-то исчезает.

– Неужели Нед берет сажу с собой? – недоумевали мы. – Ведь у него нет заведения для чистки труб.

Нед Перкс не жил у Бельчера. У него был свой дом на Ньюгетской дороге, и по окончании работы он по большей части уезжал туда в маленькой тележке.

– И почему это собачонка Паука так беспокоится, когда Перкс остается ночевать у Бельчера? – говорил я.

– Я думаю, она не любит Перкса, – отвечал Сэм, – а может быть, ей не нравится запах деревенской сажи? Нед, вероятно, все же забирает ее с собой, когда уезжает. Пинч так визжит и воет, когда Нед ночует здесь, что нельзя уснуть.

– Может быть, он чует крыс, – заметил Сэм, когда Пинч бесновался сильнее, чем всегда, и рыл лапами землю у стены, отделявшей кухню от конюшни. – В конюшне водятся крысы.

– Нет, это не крысы, – шепотом отвечал Паук, заставив собаку и ласками и угрозами лежать смирно. – Дело в том, что Перкс не уехал и не уедет сегодня, это ужасно! Правда, Джим?

– Ужасно потому, что твой Пинч так возится, – отвечал я.

– Джим, – проговорил Паук через несколько минут молчания, – ты знаешь что-нибудь о собаках? Они ведь умные, много понимают, правда?

Мне очень хотелось спать, но я жалел Паука, который, очевидно, страдал бессонницей и хотел поговорить со мной. Я рассказал ему две – три слышанные мною истории об уме собак.

– Да, иной раз они еще умнее бывают, – отвечал он, когда я кончил свои рассказы, – Слыхал ты чтонибудь об акулах, Джим?

– Нет, ничего.

– Эти акулы очень забавные твари: если на корабле умирает матрос, они плывут за кормой, чтобы съесть его, когда его выбросят в море.

– Перестань, Паук, я не хочу слушать такие истории! Чего ты меня пугаешь? Коли тебе хочется разговаривать, я, пожалуй, готов поговорить о собаках, но уж только не о мертвецах.

– Я только хотел сказать, что у собак такой же ум, как у акул, Джимми, только они этому не радуются, а боятся: как почуют, так и завоют.

– Что почуют?

– Ну, ведь ты не хочешь, чтобы я об этом говорил. Вот так же, как акулы, и…

– Ну, довольно, я не хочу больше с тобой говорить. Прощай, я спать хочу.

На другой день, идя с мистером Бельчером на работу, я как-то к слову повторил ему рассказ Паука об акулах. Он рассмеялся, а потом спросил:

– С какой же стати рассказал он тебе эту историю? О чем шла у вас речь перед тем?

Я рассказал о странном поведении Пинча и передал весь наш разговор с Пауком. Мистер Перкс был также при этом. Они с хозяином как-то странно переглянулись и услали меня прочь. В эту ночь собака Паука исчезла и не возвращалась домой к великому горю своего хозяина.