Елена Пономаренко — Светка: Рассказ

Нас – детей, отлавливали немцы по всему городу, потом увозили в мединститут, где немного откармливали и брали кровь для раненых немцев.

Глухое здание, до войны не привлекавшее своей серостью никого, теперь стало страшным адом, в котором часть из нас умирала, часть увозили куда-то, неизвестно только куда.

Мы со Светкой давно беспризорничали. Родители – отцы были, но, конечно же, воевали, а матери погибли в горящем доме. В чём были, успели выбежать, то и на нас осталось. Одежда давно приобрела вид лохмотьев. Всегда хотелось есть: утром шли по помойкам, если попадалась шкурка от селедки – был праздник, картофельные очистки ели сырыми.

В этот день, переночевав в развалинах дома, мы опять отправились на поиски еды.

– Сегодня пойдем возле мединститута, – сказала Светка.

– Опасно?

– Знаю, что опасно, но там есть чем поживиться: раненых они кормят.

Я согласилась на всё, хотя во мне протестовал мой внутренний голос: «Не ходи, опасно!». Но отказаться от маленькой корочки хлеба была не в силах.

– Светка, как только завидим опасность, убежим! – напутствовала я подругу.

– Понятное дело, ждать не будем, когда нас схватят. На прошлой неделе двоих девчонок увезли в мединститут.

Странно, до войны в нём преподавал мой папа. А сейчас ничего не осталось: ни дома нет, ни мамы, ни папы. И в мединституте теперь лечат немцев, не наших солдат, а немцев…

– Оля, о чем ты думаешь? – толкнула меня Светка. – Думай, не думай, всё равно придется идти искать еду, пока её не нашли другие. Пойдем!

И она потянула меня за руку по направлению к медицинскому институту.

До войны ноги сами меня несли на работу к папе: любила посидеть в просторных классах, смотрела на всякие медицинские препараты в музее, а уж дорогу на третий этаж знала и могла найти дверь кабинета отца вслепую. А сейчас, чем ближе мы подходили со двора к этому серому зданию, тем страшнее и тревожнее становилось нам.

Но желание хоть что-то найти съестного было сильнее страха.

– Найти бы сейчас хоть немного картофельных очисток или хоть маленькую корочку хлеба!

– А если бы нашла целую булку? – спросила я у подруги. – Что бы делала?

– Ты знаешь? – она задумалась. – Я бы разделила её на маленькие кусочки и всех беспризорников накормила. Так меня учила мама: всегда и всё делить поровну.? Ты имеешь в виду тот детприёмник, который окружён колючей проволокой? На всех не хватило бы всё равно. Сейчас наша с тобой цель – помойка.

– А помнишь, как нас с тобой поймал какой-то дяденька? Мы даже имени его не спросили.

– Помню. Он словил тебя, а ты стала проситься:

– Дяденька, я больше не буду, отпустите меня.

Он тогда спросил:

– Ты чья?– Помнишь? А ты ещё ответила:

– Ничья, совсем ничья.

– Он повёл нас к себе домой и накормил. В доме у него была только картошка. Сварил для нас целую кастрюлю картошки.

– А потом мы испугались, что это был, наверняка, немец и удрали от него.

– Когда у других нет картошки? Откуда она у него взялась? Конечно, он был фашист, – продолжала рассуждать Светка.

…Чьи-то крепкие руки вдруг схватили нас обеих сразу. Мы кричали, вырывались. За разговорами не заметили опасность. Нас, вырывающихся и орущих, погрузили в машину. Мы кусались, плакали, но, увы, это делу не помогло.

И привезли в серое здание мединститута – в немецкий госпиталь. Закрыли за нами тяжелые двери, на окнах ставни, на полу кровь и таких же, как мы, человек десять.

– Разболтались, дурочки! Сами же себе навредили. Как теперь будем выбираться?

– Бежать надо, но как? Ни ты, ни я, ни они этого не знают? – я указала рукой на детей.

Они были все разного возраста. Среди них были и совсем маленькие, может, годика три или два. Они – то затихали, то начинали плакать, кричать снова. Кто не мог кричать, уже просто хрипел.

– Давно вы здесь? – спросила Светка девочку лет пяти-шести.

– Давно, нас вчера поймали. Только вы не плачьте. Сказали, что «врачи» нас всех будут лечить. Мы все больные, – объяснила она нам.

– Попали!

– Не знаю?! Разве можно их одолеть? – Будем пытаться. Говорят, они сначала откармливают, а потом берут кровь, тогда она жирнее бывает. Я так слышала, – ответила мне Светка.

– Вам кушать дают? – оглянувшись, спросила Светка у девочки.

– Кого уводят, то дают. А нам ещё ничего не давали.? Слышите, идут!

И она закрыла собой маленькую девочку, по-видимому, свою сестру, прикрикнув на неё:

– Тише! И чтоб я не слышала от тебя ни звука. Спрячься в дальний угол, туда, где совсем темно. Не бойся, я с тобой!

– Возьмите четыре человека.

– Тех, что привезли сегодня?

– Давайте

Дверь распахнулась и на нас смотрел немец, одетый в белый халат.

Халат у него был не такой чистый, даже грязный, значит он не доктор.

– Доктора не носят такие грязные халаты! – шепнула я Светке.

– Ты и ты, – указал немец на нас. – Пойдём со мной. Скорее, скорее пойдем! Я дам вам хороший шоколад.

– Врёт! Нет у него шоколада. Если сейчас подойдет ко мне – укушу, – подумала я. Немец рванул меня за руку, боль пронзила всю руку. Я закричала. За мной испуганно закричала Светка.

Она разбежалась и стукнула головой ниже пояса немца. Он вдруг весь обмяк и упал, только и вскрикнул:

– Ох!

Светка опять ударила туда же ногой. Немец вообще скрючился.

– Бежим! Бежим!

Те, кто мог бежать, побежали за нами, на ходу хватая своих братьев и сестер. Мы проталкивались в дверь, мешая друг другу, торопясь успеть. И успели.

Выбежали со Светкой на улицу, и помчались в разные стороны, чтобы нас не поймали. Смелость Светки поразила меня.

Послышались сзади автоматные очереди. Из автомата стреляли в здании госпиталя. Немного отдышавшись, мы поняли – стреляли по детям, которые не смогли убежать вместе со всеми. Их расстреляли там же в госпитале. Спаслось нас четверо.

Наташа и её маленькая сестра Вера, которая сидела у неё в рюкзаке за спиной, бежали вместе с нами.

– Куда теперь? – спросила я у Светки, безоговорочно подчиняясь теперь ей. Она стала у нас за «главного», за «командира»

– Будем уходить из города. Проберемся в какую-нибудь деревню. Должен же нас кто-то приютить.

Так и сделали. Днём прятались в развалинах, а ночью шли попеременно несли маленькую Веру, помогая Наташе.

…Нас приютила у себя старенькая бабушка на самой окраин села, дом её последний в ряду. Выходили из сарая только ночью, днём не показывались. Трудно жили. Баба Стася берегла нас, как могла и сберегла.

О том, что в деревню пришли «наши», я узнала последняя. Мы у бабы Стаси прожили четыре года!

Все кричали: «Ура! Ура! Наши! Наши!»

Как увидела первого солдата, так и прилипла к нему, а с другой стороны моя подруга Светка. Мы плакали, отчего гимнастерка его стала, мокрая-премокрая…так мы его все обнимали, целовали и он, не стесняясь, плакал, обняв нас.