Елена Верейская — Три девочки

Глава III

Наташа чувствует себя виноватой. Примирение в «разговорке»…

Как-то в воскресенье, сразу после завтрака, Леонтий Федорович сказал:

– Ну, Наташка, я решил сегодня отдохнуть. Сходим в Русский музей, – давно не были.

– Ой! Папка! – обрадовалась Наташа и выскочила из-за стола. – А можно Катю и Люсю взять?

– Конечно, можно. Вы собирайтесь, а мне надо на почту сбегать. Буду ждать вас на бульваре ровно через десять минут. Засеки время.

Наташа выскочила в прихожую.

– Девочки! Ура! – закричала она.

Люся возилась с чем-то в «классной». Катя приоткрыла свою дверь и высунула голову.

– Девочки! – захлебываясь от радости, заговорила Наташа. – Мы с папой сейчас в Русский музей идем. Хотите с нами?

– Хочу! Хочу! – Люся бросилась к Наташе и закружила ее по прихожей. – Я там ни разу не была!

– А ты, Катя, хочешь? – спросила Наташа, вырываясь из Люсиных объятий.

– Очень хочу… Очень… – растерянно заговорила Катя, – и я там еще никогда не была… только… Я не смогу, я обещала дедушке к трем обед приготовить. Он придет поесть, и сразу ему уходить надо.

– Ну-у, – протянула Наташа, – неужели никак нельзя?

– Дедушка же голодный придет… Я обещала… Я не могу… – И Катя быстро скрылась за дверью.

– Я пойду маме скажу! – крикнула Люся и убежала в свою комнату.

– Наташа, иди переоденься скорей, чтобы папе не ждать! – позвала Софья Михайловна.

Ровно через десять минут Наташа и Люся одновременно открывали дверь на лестницу.

Наташа вдруг остановилась.

– Знаешь что? – сказала она. – Давай попросим мою маму. Она же будет нам обед готовить и, я уверена, заодно и Катиному дедушке приготовит! А Катю мы возьмем! – И она бросилась было обратно, но Люся схватила ее за руку,

– Не надо! Ну ее! – шепнула она и, распахнув дверь, вытолкнула Наташу на лестницу.

В эту самую минуту чуть приоткрылась дверь в Катину комнату, и на одно мгновение Наташа увидела лицо Кати, глядевшей им вслед. Наташа рванулась обратно, но Люся уже захлопнула дверь.

– Девочки! Что же вы, я жду! – раздался снизу голос Леонтия Федоровича.

– Идем! – звонко крикнула Люся, за руку увлекая Наташу вниз по лестнице.

– А Катя? – спросил Леонтий Федорович.

– Она сегодня не может, – весело сообщила Люся.

Наташа молчала.

– Жаль, – сказал Леонтий Федорович. – Ну, пошли.

Всю дорогу Люся болтала без умолку, но Наташа шла тихая и молчаливая. Нехорошо было у нее на душе. Все время стояло перед глазами Катино лицо, мелькнувшее в приотворенной двери.

«Конечно, не надо было слушать Люську, – думала она, – мама никогда не отказалась бы сготовить…»

Они шли по Университетской набережной. День был солнечный и ветреный. По ярко-синей Неве весело бежали белые барашки. Ослепительно блестели адмиралтейская игла и круглые купола Исаакиевского собора. На фоне пышной летней зелени четко выделялся «Медный всадник» – знаменитый памятник Петру Великому. По обеим сторонам его красовались белыми колоннами на желтом фоне полукруг Сената и Адмиралтейство.

Леонтий Федорович остановился.

– Ну до чего же хорошо! Наташка, а? – и он пытливо посмотрел на дочь.

Наташа тоже остановилась и невольно залюбовалась.

– Хорошо, папа! – вырвалось у нее. Но сейчас же она молча двинулась дальше.

– Наташа!

– Что, папа? – она оглянулась.

– Постоим еще немного! А ну-ка, ты помнишь, что я тебе рассказывал о «Медном всаднике»? Или забыла?

– Ну вот, забыла! – обиделась Наташа. – Конечно помню! Этот памятник вылепил французский скульптор Фальконе. Царице Екатерине памятник понравился, а голова Петра не понравилась. Фальконе ее несколько раз переделывал, а она все говорит: не то! И тогда он поручил вылепить голову своей ученице – Марии Колло, и эта голова царице понравилась…

– Как это ты все помнишь? – удивилась Люся.

– А как ты считаешь, – заговорил снова Леонтий Федорович, стараясь вовлечь Наташу в разговор, – кони на Аничковом мосту великолепны? Но куда им до петровского коня! Правда?

– Ах, на мосту! – воскликнула вдруг Люся. – Я, когда по мосту иду, каждую-каждую лошадку по мордочке поглажу! Я их ужасно люблю!

– Люська, ну что ты глупости болтаешь! – раздраженно остановила ее Наташа. – «По мордочке»! Они же высоко!

– Сама ты высоко! Совсем низко, в перилах, на каждом шагу по две лошадки! – протестовала Люся. – Они такие смешные, с рыбьими хвостами! Как игрушечки!

Леонтий Федорович расхохотался.

– Все ты путаешь, Люся! Мы говорим о скульптурах на Аничковом мосту, а ты о перилах моста Лейтенанта Шмидта.

– А тот мост я и не знаю! – беспечно сказала Люся.

Наташа досадливо пожала плечами.

– Ты когда была в последний раз в музее? – спросил Леонтий Федорович, украдкой наблюдая за Наташей. – Со мной или со школой?

– В последний раз?.. – Наташа наморщила лоб, припоминая. – Ну, конечно, со школой! Весной, перед каникулами. – Она сразу оживилась. – Еще Вера Петровна в тот раз так интересно рассказывала нам про Сурикова. Ты подумай: Суриков нарочно ездил в Альпы посмотреть, как там все выглядит, и сам сползал вот по такой же круче, а уже потом написал картину, как Суворов переходит… – Она внезапно остановилась, озадаченная. – Папочка! – воскликнула она. – А вдруг в новой школе, где я буду учиться, нас не будут водить в музей?! А?!

– Тогда ты сама прояви инициативу, – спокойно ответил Леонтий Федорович.

– У нас в прошлом году пятый класс водили! – воскликнула Люся.

В музее Люся сразу пришла в неистовый восторг. Решительно все, начиная с нарядного входа, широкой белой лестницы, высоких потолков, огромных окон, приводило ее в шумное восхищение.

Наташа с отцом не спеша переходили из зала в зал. Леонтий Федорович обращал внимание Наташи то на одну, то на другую картину, объяснял ее содержание, рассказывал об ее авторе. Долго стояли перед «Бурлаками» Репина, и Наташа снова вспомнила, как увлекательно говорила ее учительница Вера Петровна о работе художника над этим замечательным произведением. Перед этой картиной притихла даже Люся, почти не слушавшая рассказов Леонтия Федоровича и все. время убегавшая вперед.

– Люся еще не умеет смотреть картины, – сказал Леонтий Федорович, когда она снова умчалась от них. – Этому тоже надо научиться. Ну, да мы ее научим.

«Катя сумела бы», – подумала Наташа и глубоко вздохнула.

* * *
Домой пришли усталые и голодные. За обедом Леонтий Федорович показывал жене, как Люся вела себя в музее, и Наташа не могла удержаться от смеха. Но вечером Леонтий Федорович столкнулся в прихожей с Катей и, вернувшись в свою комнату, в упор спросил у дочери:

– Наташа, почему у Кати глаза заплаканы?

– Не знаю, папа, – как-то само собой вырвалось у Наташи.

– Не знаешь? – переспросил Леонтий Федорович как будто совсем спокойно, но Наташино сердце куда-то сразу ухнуло, и вся кровь бросилась ей в лицо. Отец повернулся на каблуках и молча сел к своему письменному столу. Наташа, еле переводя дух – так сильно билось сердце, – выскочила из комнаты и в прихожей остановилась.

Что же это?.. И с Катей сегодня так нехорошо вышло, – весь день это ее мучило, а сейчас еще и папе солгала. Солгала папе! Этого с ней еще никогда не случалось… Она же хорошо знает, почему Катя плакала… Но почему-то невозможно, почему-то стыдно сказать папе, что она знает…

Наташа стояла одна посреди прихожей и думала. «Ну и что? … Ну и что?.. – убеждала она себя. – Я же ничего плохого не сделала… Катя же сама отказалась идти. А только зачем я Люську послушалась?!»… Ей снова вспомнилось Катино лицо в приотворенной двери, и она вдруг почувствовала, что не сумеет встретиться с Катей так, как будто ничего не произошло. А с папой как быть? Признаться ему, что солгала?.. Нет, нет, этого она ни за что не сможет!

В Катиной комнате был свет, – значит, она дома. А вдруг она сейчас выйдет и увидит здесь Наташу?.. Нет, нет, не надо!..

Наташа вернулась в комнату и легла в постель.

* * *
Ведь как будто ничего особенного и не случилось, никто ни с кем не ссорился, никто ни в чем Наташу не упрекал, а вся жизнь у нее как-то разладилась. Папа не сказал ей больше ни слова о Кате, но Наташа чувствовала, что он за ней украдкой наблюдает. Мама, казалось, ничего не замечает. Люся по-прежнему дурачилась, льнула к Наташе и тормошила ее, но Люсина веселость ее раздражала, и она несколько раз резко обрывала Люсю. Люся обижалась и плакала, но через полчаса все забывала, и снова по всей квартире звенел ее смех. Наташа старалась поменьше встречаться с ней.

Сложнее всего было с Катей. Как ни убеждала себя Наташа, что она ни в чем не виновата, – она никак не могла найти с ней нужного тона и потому изо всех сил избегала Катю. Катя это сразу почувствовала и тоже старалась не показываться Наташе на глаза. И чем дальше, тем невозможнее казалось Наташе просто подойти к Кате и заговорить с ней по-хорошему.

Так прошло два дня. Был тихий вечер. Леонтия Федоровича не было дома. Софья Михайловна читала лежа на тахте. Наташа бесцельно бродила по комнате. Она попробовала была тоже читать – не читалось. Начала вышивать – сразу уколола палец и бросила. Она подошла к окну. Лил мелкий надоедный дождик. Блестел сквозь деревья мокрый асфальт, отражая свет уличных фонарей и пробегавшие трамваи. Прохожих почти не было. Наташа выбежала из комнаты и на цыпочках, стараясь не шуметь, бросилась к «разговорке».

Занавеска была плотно задернута. Наташа отвела рукой ее край и скользнула в закуток. Да! Забиться в угол, побыть одной, успокоиться, обдумать… Она шагнула к сундуку и вздрогнула: легкий шорох послышался в углу. Или показалось? Наташа осторожно протянула вперед руку и наткнулась на чье-то теплое плечо.

– Кто это? – вырвалось у нее шепотом.

– Я… – раздался из угла сдавленный голос. У Наташи перехватило дыхание.

– Катя?..

– Да…

– Ты что… здесь?..

Катя не ответила. Молчала и Наташа, не зная, что же теперь делать. В углу вдруг раздался сдержанный всхлип.

– Катя!.. – тихо произнесла Наташа. Катя не выдержала и всхлипнула громче.

– Катя!.. Катюшка!.. – Наташа вскочила коленками на сундук, обхватила руками худенькое Катино тело, прижалась и, плача и смеясь, заговорила быстро и горячо:

– Катюшка… ну чего ты?.. Глупая!.. Мы обе глупые, ну чего ревем?.. Знаешь, я все эти дни мучаюсь. Это все Люська, дура… Нет, я сама виновата… Ну, не плачь… Ну, об чем?..

– Я… я сама не знаю… – бормотала Катя и в свою очередь крепко обняла руками шею Наташи, – а только мне сегодня… так грустно…

– Ну, не плачь… Ну, расскажи мне все-все, – шептала Наташа. – Тебе тогда очень хотелось пойти с нами? Да?

– Очень… Я всегда одна… Хотелось… с тобой…

Катя еще теснее прижалась к Наташе.

– Когда ты придумала эту «разговорку»… Я так обрадовалась. Я думала… мы будем вместе… – говорила она, все еще всхлипывая.

– Будем, Катюшка! Будем! Мы будем подругами… такими!.. Знаешь, такими, чтоб друг за дружку в огонь и в воду!.. Хочешь?.. Катюшка!.. Ну, Катюшка же!..

И Наташа схватила Катю за плечи и затормошила ее.

– Наташа! – начала было Катя, но вдруг сжала Наташину руку и вся замерла. – Тш-ш…

Обе притихли. По «классной» быстро шлепали босые ноги Люси.

– Хоть бы она на кухню, – шепнула Наташа, но через мгновение край занавески отдернулся, и Люся влетела в «разговорку».

– Ай! Кто здесь? – испуганно вскрикнула она.

– Это мы. А ты чего? – спросила Наташа как можно спокойнее.

Люся громко расплакалась.

– Ой, как вы напугали меня!.. А мне мама задачу задала… а она… не выходит!..

Наташа вскочила с сундука.

– Катюшка! Пойдемте все вместе Люсину задачу решать! крикнула она весело.

* * *
Поздно вечером, лежа в постели, Наташа долго думала, – как же быть с папой? Как дать ему понять, что с Катей теперь все хорошо?.. Но дать понять так, чтоб ничего-ничего не рассказывать о том, что произошло…

Леонтий Федорович сидел за столом и писал. Софья Михайловна уже спала. Наташа напряженно смотрела на широкую спину отца. «Оглянись, папа! Ну, оглянись же!» – просила она мысленно.

Но папа не оглядывался.

Наташа набрала в грудь побольше воздуха и, стараясь говорить самым безразличным тоном, сказала:

– Знаешь что, папа? Когда мы следующий раз пойдем в Русский музей, давай снова посмотрим те же залы. И ты опять расскажешь то же… Я с удовольствием послушала бы еще раз… А кстати… и Катя послушает.

Леонтий Федорович встал, отодвинул резким движением стул и быстрыми шагами подошел к Наташе.

– Хорошо, Натулька. Так и сделаем, – сказал он серьезно, без улыбки, и нежно поцеловал ее в лоб.

«Натулька»! – радостно отозвалось в Наташином сердце. Через несколько минут она сладко спала.

Когда она проснулась и открыла глаза, за окном стояло яркое солнечное утро. Папы в комнате не было, кровать его была застлана. Наташа поняла, что проспала. Дверь открылась, вошла мать.

– А! Выспалась, сонуля? – спросила она весело, наклонилась над Наташей и затормошила ее.

– Мамка моя! Ну пусти, я буду одеваться!

– Постой. Расскажи мне теперь всё, как было.

– А ты… знала?

– А ты что же думала, – твоя мама глупая, ничего не видит?

– Ах ты… какая!.. – Наташа погрозила матери пальцем. – Хитрая!.. А сама молчит!

– А что же мне в твои дела мешаться? – улыбнулась Софья Михайловна. – Большая, выпутывайся сама.

Наташа внимательно посмотрела в пытливые глаза матери и подробно, без утайки рассказала все, что пережила за эти дни.