Фрэнсис Бёрнетт — Маленький лорд Фаунтлерой

Глава десятая. ГРАФ ВСТРЕВОЖЕН

По правде говоря, миссис Эррол обнаружила много печального, когда она стала навещать бедняков в деревушке, которая казалась такой живописной, если смотреть на нее со стороны вересковых пустошей. Вблизи все было далеко не так красиво, как на расстоянии. Там, где она ожидала увидеть благополучие и трудолюбие, она обнаружила праздность, нищету и невежество. Вскоре она узнала, что деревня Эрлсборо считалась самой бедной деревней в округе. Мистер Мордонт поведал ей о своих многочисленных трудностях и неудачах, а о многом она узнала сама. Для управления имением всегда выбирались люди, умевшие угодить графу, которых нимало не трогали несчастья и разорение бедных арендаторов. И потому многое в деревне было запущено и день ото дня только ухудшалось.

Что же до Эрлз-Корта, так это был просто позор — покосившиеся домишки, несчастные, больные, изверившиеся люди. Когда миссис Эррол впервые увидела эти хижины, она содрогнулась. Такая нищета и запустение выглядели в деревне еще плачевнее, чем в городе. Казалось, здесь уже ничем не помочь. Глядя на грязных нечесаных детей, которые росли среди порока и грубого безразличия, она подумала о своем сыне, жившем в огромном великолепном замке, которого окружали роскошь, довольство и красота, которого берегли и лелеяли, словно он был юным принцем, чьи желания надлежало тотчас исполнять. Смелая мысль пришла ей в голову. Как и все остальные, она понимала, что граф, на счастье, привязался к мальчику и вряд ли откажет ему в любой просьбе.

— Граф ни в чем ему не откажет, — сказала она мистеру Мордонту. — Он исполнит любое его желание. Почему бы не использовать это для блага людей? Я позабочусь о том, чтобы это осуществить.

Она знала, что может положиться на доброту детского сердца Седрика. И она рассказала ему о бедах Эрлз-Корта, уверенная, что он передаст ее слова деду; она надеялась, что это приведет к добрым последствиям. Так оно и произошло, как ни странно это показалось всем вокруг. Дело в том, что больше всего на графа действовала безоговорочная вера Седрика, что дедушка поступит правильно и великодушно. Не мог же граф допустить, чтобы мальчик понял, что он и не собирается проявлять великодушие и намерен поступать по-своему, не думая о том, прав он или нет.

Он настолько не привык к тому, чтобы на него смотрели как на благодетеля рода человеческого и само благородство, что он не мог признаться, глядя в любящие карие глаза внука: «Я негодяй, вспыльчивый и себялюбивый. За всю свою жизнь я не совершил ни одного благородного поступка; и мне наплевать на Эрлз-Корт и всех этих бедняков…» Он успел так привязаться к этому мальчику с копной светлых кудряшек, что теперь уж и не возражал бы против того, чтобы время от времени сделать кому-то приятное. Вот почему после некоторых размышлений — хоть он и смеялся над самим собой — он послал за Невиком и долго беседовал с ним о жителях Эрлз-Корта, в результате чего было решено снести ветхие лачуги и построить новые дома.

— На этом настаивает лорд Фаунтлерой, — сухо сказал граф. — Он полагает, что именье от этого выиграет. Можете сказать арендаторам, что это его идея.

И он взглянул на маленького лорда, который играл с Дугалом, лежа на ковре перед камином. Огромный пес теперь ни на шаг не отходил от мальчика — когда Фаунтлерой отправлялся куда-нибудь, он величаво следовал за ним, а во время верховых прогулок с достоинством трусил рядом.

Конечно, все в округе узнали о принятом плане. Поначалу многие в него не поверили; но когда в деревне появился отряд рабочих, которые начали снос лачуг, люди стали понимать, что маленький лорд Фаунтлерой оказал им еще одну услугу и что благодаря его заступничеству позорным лачугам в Эрлз-Корте пришел конец. Знал бы он, как о нем всюду говорили, как хвалили и пророчили ему, когда он подрастет, великое будущее, он бы очень удивился. Он жил себе простой и счастливой детской жизнью — бегал по парку, гонялся за кроликами, валялся на траве под деревьями или на ковре в библиотеке, читал прекрасные книги и беседовал о них с графом, а потом пересказывал матери, писал длинные письма Дику и мистеру Хоббсу, которые отвечали ему, каждый в своей характерной манере, катался верхом с графом или Уилкинсом. Когда они проезжали через ближайший городок с его рыночной площадью, на него оборачивались, и он заметил, что лица у встречных светлели, когда они приподнимали шапки, здороваясь с ним; впрочем, он полагал, что это происходило оттого, что он ехал с дедушкой.

— Они вас так любят, — сказал он как-то, глядя на графа с радостной улыбкой. — Вы заметили, как им приятно видеть вас? Надеюсь, что они и меня когда-нибудь так же полюбят. Как это, верно, приятно!

И он с гордостью подумал о том, как хорошо быть внуком человека, который завоевал все сердца.

Пока строили новые дома, Фаунтлерой часто ездил вместе с графом в Эрлз-Корт — строительство его очень интересовало. Он спешивался и подходил к рабочим; скоро он со всеми перезнакомился, расспрашивал их о том, как возводят стены и кладут кирпичи, и рассказывал им про Америку. Через два-три дня, возвращаясь в замок, он уже объяснял графу, как делают кирпич.

— Мне такие вещи всегда интересны, — сказал он, — никогда ведь не знаешь, что тебя ждет.

А рабочие говорили о нем, когда он уезжал, и смеялись над его безыскусными речами; впрочем, он им нравился — им нравилось смотреть, как он стоит среди них, сунув руки в карманы и сдвинув на затылок шляпу, и с воодушевлением рассказывает что-то.

— Ну и мальчик! — говорили они. — Другого такого не встретишь! А как говорит откровенно! Да, в нем-то ничего нет дурного!

Вернувшись домой, рабочие рассказывали о нем женам, а жены — соседкам, так что прошло совсем немного времени, а уже все говорили о маленьком Фаунтлерое или вспоминали какую-то историю, связанную с ним, и постепенно все узнали, что наконец-то «злодей» привязался к кому-то, кто тронул и даже согрел его окаменевшее сердце. Впрочем, никто и не подозревал, до какой степени это было верно и как день ото дня граф все больше привязывался к мальчику, единственному существу, проявившему к нему доверие. Он уже ждал того времени, когда Седрик вырастет и станет красивым и сильным юношей, сохранив в то же время доброе сердце и редкий дар дружбы; граф размышлял о том, чем он займется и как использует свои способности. Когда он глядел на мальчика, растянувшегося на ковре с огромным томом в руках, в глазах у старика появлялся подозрительный блеск, а на щеках — румянец. «Мальчик может многое свершить, — думал он, — очень многое!» Он никогда никому не говорил о своих чувствах к Седрику; когда же упоминал его имя в разговоре, то всегда угрюмо усмехался. Но Фаунтлерой вскоре понял, что дедушка его любит и что ему нравится, когда он рядом — стоит ли возле его кресла в библиотеке, сидит ли против него за столом, едет ли верхом или гуляет с ним вечером по каменной террасе.

— А помните, — сказал как-то Седрик, подняв глаза от книги, которую читал, лежа на ковре, — помните, что я вам сказал в тот первый вечер? Что мы с вами будем хорошими друзьями? По-моему, лучше друзей, чем мы с вами, не бывает, правда?

— Да, мы с тобой, пожалуй, и вправду подружились, — произнес граф. — Иди-ка сюда.

Фаунтлерой поднялся и приблизился к графу.

— Есть у тебя какое-то желание? — спросил граф. — Чего тебе не хватает?

Мальчик как-то задумчиво поднял свои карие глаза на деда.

— Только одного, — отвечал он.

— Чего же? — спросил граф. Секунду Фаунтлерой помолчал. Впрочем, он был готов к этому вопросу.

— Дорогой, — отвечал он.

Легкая гримаса пробежала по лицу графа.

— Но ты с ней видишься чуть не каждый день, — возразил он. — Разве этого недостаточно?

— Я раньше видел ее все время, — произнес Фаунтлерой. — Когда я ложился спать, она меня целовала на ночь, а по утрам она всегда была рядом и можно было все-все ей рассказать, не откладывая.

С минуту старый граф и мальчик молча смотрели друг другу в глаза. Граф нахмурился.

— Ты никогда не забываешь о матери? — спросил он.

— Нет, — отвечал Фаунтлерой, — никогда. И она обо мне не забывает. И знаете, вас я тоже не забыл бы, если б жил не с вами. Я еще больше о вас бы думал.

— Клянусь честью, — вскричал граф, вглядываясь ему в лицо, — я тебе верю!

И снова, как прежде, когда Седрик говорил о матери, ревность кольнула графа, только на этот раз гораздо сильнее, потому что граф все больше привязывался к мальчику.

Впрочем, вскоре у него появились другие, более серьезные огорчения, настолько серьезные, что на время он почти забыл о своей ненависти к жене сына. Случилось это совсем неожиданно. Однажды вечером, незадолго до окончания работ в Эрлз-Корте, в замке давали званый обед. Такого праздника в Доринкорте не устраивали давно.

Незадолго до этого вечера графу нанесли визит сэр Гарри и леди Лорридейл, которая доводилась графу родной сестрой. Событие это вызвало необычайное волнение в деревне; колокольчик в лавке миссис Диббл звенел не умолкая, ибо всем в деревне было хорошо известно, что леди Лорридейл только раз после своего замужества навестила замок, и было это тридцать пять лет назад. Леди Лорридейл, красивая старая дама с седыми кудрями и розовыми щеками с ямочками, обладавшая золотым сердцем, никогда не одобряла брата и, будучи женщиной с характером и не боясь высказать свое мнение, после нескольких весьма бурных объяснений перестала с ним видеться.

За годы, прошедшие с их последней встречи, она слышала о нем мало хорошего. Она слышала, что он пренебрегал своей женой и что жена умерла; что он был равнодушен к сыновьям; и что два старших сына, слабохарактерные, порочные, неприглядные, не делали ему чести. Этих двух старших сыновей, Бевиса и Мориса, она никогда не видела; но однажды Лорридейл-Парк навестил красивый статный юноша лет восемнадцати, который сказал, что он ее племянник Седрик Эррол и заехал навестить ее, ибо хочет посмотреть на свою тетушку Констанцию, о которой ему говорила мать. Доброе сердце леди Лорридейл растаяло при виде юноши, она оставила его у себя на неделю, обласкала, не отпускала от себя ни на минуту и всячески им восхищалась. У него был такой добрый, веселый и легкий нрав, что, когда он уезжал, она сказала, что надеется видеться с ним часто. Однако больше она с ним никогда не увиделась: граф разгневался на него и запретил ему ездить в Лорридейл-Парк. Впрочем, леди Лорридейл всегда тепло о нем вспоминала и, хоть и опасалась, что он заключил опрометчивый брак в Америке, очень рассердилась, когда ей сообщили, что граф от него отрекся, и что никто не знает, как он живет и где. Позже до них дошел слух о его смерти, а потом Бевис убился, упав с лошади, а Морис умер в Риме от лихорадки, и вскоре после этого они прослышали о том, что американского внука собираются найти и привезти в Англию.

— Должно быть, и его испортят, как остальных, — сказала леди Лорридейл своему мужу. — Разве что мать у него добрая и с характером и сможет о нем позаботиться…

Когда же леди Лорридейл узнала, что Седрика разлучили с матерью, она не находила слов, чтобы выразить свое негодование.

— Нет, это просто стыд и срам! — заявила она. — Ты только подумай, забрать у матери малыша и отдать его в руки такого человека, как мой брат! Доринкорт будет с ним груб либо избалует его донельзя. Может быть, стоит ему написать…

— Нет, Констанция, не стоит, — отвечал сэр Гарри.

— Я так и думала, — согласилась она. — Я слишком хорошо знаю брата, но все это просто ужасно…

О маленьком лорде Фаунтлерое толковали не только бедняки, о нем говорили все. О его красоте, милом нраве, популярности и все возрастающем влиянии на графа ходило столько всевозможных слухов, что они дошли и до дворян из местных усадеб и других графств Англии. О нем беседовали на званых обедах — дамы жалели его юную мать и спрашивали, действительно ли он так красив, как говорят; а мужчины, знавшие графа и его привычки, от души смеялись над простодушием мальчика, поверившего в его доброту. Сэр Томас Эш из Эшейн-Холла, побывавший в Эрлсборо, встретил там графа с внуком, совершавших верховую прогулку; он остановился, чтобы поздороваться с графом и поздравить его с выздоровлением.

— И знаете, — рассказывал он позже об этом случае, — старый граф прямо-таки надулся от гордости — и не удивительно! Такого красивого и приятного мальчика, как его внук, я в жизни своей не видывал, клянусь честью! Прямой, как стрела, и в седле сидит замечательно!

Так мало-помалу слухи о мальчике дошли и до леди Лорридейл; она узнала и о Хиггинсе, и о хромом мальчике, и о лачугах в Эрлз-Корте, и о многом другом, и ей захотелось познакомиться с Седриком. Она принялась размышлять, как бы это устроить, — и тут, к крайнему ее изумлению, пришло письмо от графа с приглашением ей и ее мужу в Доринкорт.

— Невероятно! — воскликнула леди Лорридейл. — Я слышала, что мальчик творит чудеса, — теперь я начинаю в это верить. Говорят, что брат обожает мальчика и не отпускает его от себя. И так им гордится! По-моему, он хочет показать его нам!

Леди Лорридейл и сэр Гарри приехали в замок Доринкорт вечером и тотчас поднялись в свою комнату. Переодевшись к обеду, леди Лорридейл спустилась в гостиную, где она нашла графа. Высокий и внушительный, он стоял возле камина, а рядом с ним стоял мальчик в черном бархатном костюме с большим белым воротником из кружев, как на картинах Ван Дейка. Мальчик был совсем маленький — его круглое румяное лицо было таким милым, и он посмотрел на нее такими красивыми и честными карими глазами, что она чуть не вскрикнула от удивления и радости. Пожимая руку графа, она обратилась к нему по имени, чего не делала с детства.

— Как, Молино, — воскликнула она, — это и есть мальчик?

— Да, Констанция, — отвечал граф, — это он. Фаунтлерой, это твоя двоюродная бабушка, леди Констанция Лорридейл.

— Здравствуйте, бабушка, — произнес Фаунтлерой.

Леди Лорридейл положила руку ему на плечо и, вглядевшись в обращенное к ней лицо, от души его поцеловала.

— Зови меня тетушкой Констанцией, — сказала она. — Я очень любила твоего бедного папу, а ты очень похож на него.

— Как мне приятно, что я на него похож, — признался Фаунтлерой, — ведь все его любили, совсем как Дорогая, ну просто все… — И, на миг запнувшись, он прибавил:

— …тетя Констанция.

Леди Лорридейл просияла. Она нагнулась и снова поцеловала его, и с этой минуты они стали друзьями.

— Что ж, Молино, — сказала она позже вполголоса графу, — лучшего трудно было и ожидать!

— Пожалуй, ты права, — сухо согласился граф. — Он славный мальчик. И мы с ним большие друзья. Он меня считает самым добрым и милым филантропом. И признаюсь тебе, Констанция, впрочем, ты все равно это сама увидишь, — что я привязался к нему, как последний глупец.

— А что думает о тебе его мать? — спросила со своей обычной прямотой леди Лорридейл.

— Я ее не спрашивал, — отвечал граф, нахмурясь.

— Знаешь, — сказала леди Лорридейл, — я буду с тобой откровенна, Молино, и скажу тебе прямо: я не одобряю твоего поведения и завтра же нанесу миссис Эррол визит; так что если ты хочешь со мной из-за этого поссориться, лучше скажи сразу. Судя по тому, что я слышала о миссис Эррол, мальчик всем ей обязан. Даже до нас дошли слухи о том, что твои арендаторы, из тех, что победнее, ее просто обожают.

— Это они его обожают, — кивнул граф в сторону Фаунтлероя. — Что до миссис Эррол, то она, как ты увидишь, очень недурна собой. Я весьма признателен ей за то, что мальчик похож на нее. Можешь посетить ее, если желаешь. Я хочу только одного — чтобы она оставалась в Корт-Лодже, а ты не просила меня нанести ей визит.

И он снова нахмурился.

— И все-таки у него уже нет прежней ненависти к ней, — сказала позже леди Лорридейл сэру Гарри. — Это мне ясно. Он очень переменился, и знаешь, Гарри, хотя это и может показаться невероятным, но я полагаю, что он постепенно становится человеком — и все благодаря привязанности к этому невинному ребенку. Да и мальчик к нему тоже привязался — достаточно посмотреть, как он стоит, прислонясь к его креслу или коленям. Родные сыновья моего брата скорее прислонились бы к тигру!

На следующий же день леди Лорридейл поехала с визитом к миссис Эррол. Вернувшись, она сказала брату:

— Молино, такой прелестной женщины я в жизни не видела! Голос у нее как серебряный колокольчик! Ты должен ee благодарить за то, что она так хорошо воспитала мальчика. Он ей обязан не только красотой! Ты совершаешь большую ошибку, не предлагая ей переехать в замок, где бы она могла и тобой заняться. Я приглашу ее в Лорридейл.

— Она не оставит мальчика, — возразил граф.

— Что ж, придется мне и мальчика прихватить, — отвечала со смехом леди Лорридейл.

Впрочем, она знала, что Фаунтлероя к ней не отпустят. С каждым днем она все яснее видела, как сблизились граф и мальчик, и как все надежды и честолюбивые мечты надменного и угрюмого старика сосредоточились на внуке, который платил ему полным доверием и откровенностью. Знала она также и то, что граф давал званый обед в основном потому, что втайне давно хотел показать свету своего внука и наследника — пусть все убедятся, что мальчик, о котором столько ходило слухов, был в действительности еще лучше, чем говорили.

— Бевис и Морис так горько его разочаровали, — сказала леди Лорридейл мужу. — Об этом все знали. Он просто видеть их не мог. Теперь же гордость его получит удовлетворение.

Среди приглашенных не было, пожалуй, никого, кто, принимая приглашение, не думал бы о мальчике, — всем хотелось знать, выйдет ли он к гостям.

И в должное время Фаунтлерой вышел.

— Он хорошо воспитан, — сказал граф, — и никому не помешает. Дети обычно либо глупы, либо скучны — мои-то и тем и другим страдали, но Фаунтлерой умеет молчать, когда его ни о чем не спрашивают, и отвечать, когда спрашивают. Он не навязчив.

Впрочем, молчать Фаунтлерою долго не пришлось. Всем хотелось что-то сказать мальчику. И конечно, всем хотелось его послушать. Дамы ласкали его и засыпали вопросами; мужчины шутили с ним, как это делали пассажиры на корабле.

Фаунтлерой не очень-то понимал, почему ответы его вызывали порой всеобщий смех, но он уже привык к тому, что люди нередко смеются, хотя он говорит совершенно серьезно, и не возражал. Вечер ему очень понравился. Великолепные покои сияли огнями, всюду стояли цветы, мужчины были весьма веселы, а дамы прекрасны в своих чудесных нарядах и сверкающих украшениях. Среди гостей была молодая девушка, только что вернувшаяся, как он услышал, после «сезона» в Лондоне. Высокая, с горделивой головкой, мягкими волосами, фиалковыми глазами и нежными, словно лепестки розы, губами — она была так очаровательна, что он не мог отвести от нее глаз. На ней было прелестное белое платье с ниткой жемчуга на груди. Фаунтлероя поразило, что мужчины толпились вокруг нее, словно вокруг принцессы, и, казалось, всячески старались ей угодить. Она так его заинтересовала, что, сам того не замечая, он подходил к ней все ближе и ближе, пока наконец она не повернулась и не заговорила с ним.

— Подойдите же ко мне, лорд Фаунтлерой, — произнесла она с улыбкой, — и объясните, почему вы так на меня смотрите.

— Я все думаю, какая вы красивая, — отвечал юный лорд. Господа, окружавшие ее, рассмеялись, да и сама девушка тоже, и щеки ее порозовели.

— Ах, Фаунтлерой, — сказал один из мужчин, который смеялся всех громче, — торопись высказать все, что у тебя на уме. Когда подрастешь, тогда уже не посмеешь…

— Как же можно об этом молчать? — мягко возразил Фаунтлерой. — Разве вы можете молчать? Разве вы не думаете, что она очень красивая?

— Нам не дозволено говорить то, что мы думаем, — отвечал тот; остальные же еще пуще развеселились.

Однако красивая молодая девушка — которую звали мисс Вивьен Херберт — привлекла к себе Седрика и стала при этом, если только это возможно, еще прелестнее.

— Лорд Фаунтлерой может говорить все, что угодно, и я ему весьма благодарна. Я уверена, что он говорит только то, что действительно думает.

И она поцеловала его.

— Я думаю, что вы красивее всех, кого я видел, — проговорил Фаунтлерой, прямо и с восхищением глядя на нее, — за исключением Дорогой. Конечно, Дорогую я ни с кем даже сравнить не могу. По-моему, она самая красивая на свете.

— Не сомневаюсь, что это так, — согласилась мисс Херберт. И она засмеялась и снова поцеловала его.

Большую часть вечера она не отпускала его от себя, и все, кто ее окружали, очень веселились. Седрик не знал, как это произошло, но скоро он уже рассказывал им об Америке — и о съезде республиканцев, и о мистере Хоббсе и Дике, а в заключение он с гордостью извлек из кармана красный шелковый платок, прощальный подарок Дика.

— Я его сегодня специально в карман положил, — сообщил он, — потому что знал, что у нас будут гости. Я думаю, Дику это было бы приятно.

И при этом он так серьезно и с такой любовью посмотрел на огромный пестрый платок, что никто не решился рассмеяться.

— Мне он нравится, — сказал Фаунтлерой, — потому что Дик мне друг.

Многие из приглашенных беседовали с Фаунтлероем, однако он, как и предвидел граф, никому не мешал. Он умел спокойно сидеть и слушать, что говорят остальные, и никому не был в тягость. Иногда он отходил к креслу деда и останавливался возле него или садился рядом на скамеечку, устремив на графа взгляд и с интересом слушая все, что тот говорит, и тогда легкая улыбка пробегала по лицам гостей. Раз он так близко стал к креслу, что почти прижался щекой к плечу графа, и тот, заметив, что все вокруг улыбаются, сам слегка улыбнулся. Он знал, что думали гости, и это его втайне забавляло — что ж, пусть смотрят, как он дружен с мальчиком, который, против всех ожиданий, не разделял общего мнения о нем.

Мистера Хэвишема ждали днем, но, как ни странно, он запаздывал. За все те годы, что он приезжал в замок Доринкорт, такого с ним еще никогда не случалось. Он явился, когда гости уже вставали, чтобы идти в столовую. Когда он подошел к графу, тот посмотрел на него с изумлением. Мистер Хэвишем, казалось, был чем-то взволнован или расстроен, его сухое умное лицо было бледно.

— Меня задержало, — произнес он тихо, обращаясь к графу, — необычайное… происшествие.

Все это было настолько не похоже на методичного старого адвоката, что сомнений не оставалось: он был чем-то очень обеспокоен. За обедом он почти ничего не ел, а когда к нему обращались, вздрагивал, словно мысли его были далеко. Когда же подали десерт, и в столовую вошел Фаунтлерой, он поглядел на него с тревогой и беспокойством. Фаунтлерой, заметив, что мистер Хэвишем бросает на него тревожные взгляды, удивился. Мистер Хэвишем был с ним в добрых отношениях и обычно при встрече улыбался ему.

Но в этот вечер адвокат забыл ему улыбнуться. Сказать по правде, он забыл обо всем, кроме того, что должен в тот же вечер сообщить графу неожиданное и неприятное известие, которое поразит его, словно гром среди ясного неба, и разом все переменит. Мистер Хэвишем смотрел на великолепные покои и блестящее общество, — которое собралось здесь в основном для того, чтобы поглядеть на мальчика с золотистыми волосами, стоящего возле кресла графа, — смотрел на гордого старика и улыбающегося лорда Фаунтлероя и чувствовал, что, несмотря на весь его опыт и твердость, почва уходит у него из-под ног. Какой ему предстояло нанести удар!

Мистер Хэвишем никак не мог дождаться конца обеда и все время сидел как во сне. Он заметил, что граф несколько раз с удивлением взглянул на него.

Наконец обед кончился и мужчины вышли в гостиную к дамам. Они увидели, что Фаунтлерой сидит на диване с мисс Вивьен Херберт, поразившей Лондон своей красотой, и смотрит вместе с ней фотографии. Он как раз благодарил ее, когда дверь в гостиную отворилась.

— Я очень признателен вам за то, что вы так добры ко мне, — говорил Фаунтлерой. — Я никогда раньше не бывал на званых вечерах, и мне было очень весело!

Ему было так весело, что, когда мужчины снова окружили мисс Херберт и принялись беседовать с ней, он слушал их смех и веселые речи и пытался понять их, но глаза его стали слипаться. Порой веки его и вовсе закрывались, но стоило мисс Херберт негромко рассмеяться, как он вздрагивал и на секунду снова открывал глаза. Он был уверен, что не заснет, но за спиной у него лежала большая желтая атласная подушка; голова его понемногу склонилась к ней, и он крепко уснул. Он лишь слегка приоткрыл глаза, когда, спустя целую вечность, кто-то тихонько его поцеловал. Это была мисс Вивьен Херберт, она собралась ехать и шепнула ему на прощанье:

— Спокойной ночи, маленький лорд Фаунтлерой! Счастливых сновидений!

Утром, конечно, Седрик не помнил, как он силился разлепить закрывавшиеся веки и сонно бормотал:

— Спокойной ночи… я так… рад… что… вас… увидел… вы такая… красивая…

Ему только смутно помнилось, что мужчины снова засмеялись, а он подумал: над чем это они смеются?..

Как только последний гость покинул гостиную, мистер Хэвишем отвернулся от камина, перед которым стоял, глядя в огонь, и подошел к дивану, где сладко спал маленький лорд Фаунтлерой. Он лежал, привольно раскинувшись — одна нога свесилась с дивана, руку он закинул за голову; его лицо во сне — здоровом, счастливом детском сне — разрумянилось, волосы разметались по желтой атласной подушке. Смотреть на него было одно удовольствие!

Но мистер Хэвишем смотрел на него, тревожно потирая свой гладко выбритый подбородок.

— В чем дело, Хэвишем? — услышал он жесткий голос графа у себя за спиной. — Что там случилось? Я вижу, что-то произошло. Позвольте по интересоваться, что это за необычное происшествие?

Мистер Хэвишем повернулся, все еще потирая подбородок.

— Плохие вести, — отвечал он. — Ужасные вести, милорд. Хуже не придумаешь. Мне очень грустно, что сообщить их вам приходится мне.

Еще за обедом граф, глядя на мистера Хэвишема, начал беспокоиться, а в таких случаях он всегда приходил в дурное расположение духа.

— Почему вы так смотрите на мальчика? — вскричал он с раздражением. — Весь вечер вы на него смотрели так, словно… Вот что я вам скажу, Хэвишем, нечего вам так на него смотреть! Что вы там хотите накаркать? Какая связь между лордом Фаунтлероем и тем, что вы узнали?

— Милорд, — произнес мистер Хэвишем, — я не буду тратить лишних слов. Мое известие касается лорда Фаунтлероя. И если оно верно, то там на диване спит не лорд Фаунтлерой, а всего лишь сын капитана Эррола. Настоящий же лорд Фаунтлерой — это сын вашего сына Бевиса, и находится он сейчас в меблированных комнатах в Лондоне.

Граф так крепко сжал ручки кресла, что на руках у него и на лбу выступили вены; его суровое лицо исказилось.

— Что вы болтаете? — закричал он. — Вы с ума сошли! Кто все это выдумал? Это ложь!

— Если это и ложь, — отвечал мистер Хэвишем, — то, к несчастью, весьма похожая на правду. Сегодня утром ко мне в контору пришла женщина. Она сказала, что шесть лет назад ваш сын Бевис женился на ней в Лондоне. Она показала мне брачное свидетельство. Спустя год после свадьбы они поссорились, и он дал ей отступного, чтобы она уехала. У нее есть сын, ему пять лет. Она американка из низших слоев общества, совсем необразованная, и до недавнего времени она не очень-то понимала, на что может претендовать ее сын. Она посоветовалась с адвокатом и узнала, что ее сын является лордом Фаунтлероем, наследником графа Доринкорта, и, разумеется, она настаивает на признании его прав.

Кудрявая головка на желтой атласной подушке шевельнулась. Мальчик глубоко и сладко вздохнул и повернулся во сне; впрочем, он спал спокойно, без тревог. Он не услышал, что теперь он совсем не лорд Фаунтлерой, а всего лишь маленький самозванец и не бывать ему графом Доринкортом. Он словно для того повернулся своим раскрасневшимся ото сна лицом к пристально смотревшему на него графу, чтобы тому было лучше его видно.

Красивое лицо старика было ужасно. Горькая усмешка играла на его губах.

— Я бы не поверил ни единому слову из этой истории, — произнес он, — если б она не была такой низкой и подлой, что очень похоже на моего сына Бевиса. Да, это очень похоже на Бевиса. Сколько мы от него позора натерпелись! Безвольный, лживый, порочный негодяй с самыми низменными наклонностями — таков был мой сын и наследник, тогдашний лорд Фаунтлерой. Вы говорите, что эта женщина невежественна и вульгарна?

— Я вынужден признать, что она и подписаться грамотно не умеет, — отвечал адвокат. — Она совершенно необразованна и не скрывает своих корыстных побуждений. Ее интересуют только деньги. Она по-своему красива, но это грубая красота и…

Тут старый адвокат из деликатности смолк и содрогнулся. Вены на лбу старого графа стали еще заметнее. Холодные капли пота проступили на нем. Он вынул платок, отер лоб и горько усмехнулся.

— А я-то, — произнес он, — я-то возражал против… другой женщины, против матери этого ребенка. — И он указал на спящего на диване мальчика. — Я отказывался ее признать. А уж она-то умеет подписаться. Видно, это возмездие мне.

Он вскочил с кресла и принялся расхаживать по комнате. Ужасные слова срывались в гневе с его губ. Жестокое разочарование и ярость сотрясали его, словно дерево в бурю. Гнев его был ужасен, и все же мистер Хэвишем заметил, что он ни на минуту не забывал о мальчике, спящем на желтых атласных подушках, и следил за тем, чтобы не раз будить его.

— Я должен был это предвидеть! — говорил он. — С самого своего рождения они меня только позорили! Я их обоих ненавидел, а они ненавидели меня! Бевис был еще хуже Мориса. Впрочем, я не желаю верить в то, что вы мне рассказали. Я буду оспаривать притязания этой женщины, бороться. Но это похоже на Бевиса — это так похоже на Бевиса!

Так он бушевал и расспрашивал о женщине и ее доказательствах и снова шагал по комнате, то бледнея, то багровея от сдерживаемой ярости. Наконец графу стало известно все вплоть до самых неприглядных подробностей. Мистер Хэвишем посмотрел на него с тревогой: граф выглядел измученным и совершенно разбитым; казалось, в нем произошла какая-то перемена. Приступы ярости всегда дорого ему стоили, однако на этот раз все обстояло гораздо серьезнее — ведь дело не ограничивалось одной только яростью.

Граф медленно подошел к дивану и остановился возле него.

— Если бы кто-то сказал мне, что я могу привязаться к ребенку, — тихо молвил он дрогнувшим голосом, — я бы ему не поверил. Я всегда не выносил детей — своих еще больше, чем чужих. Но к этому ребенку я привязался, а он, — тут граф горько усмехнулся, — он привязался ко мне. Меня здесь не любят и никогда не любили. Но он меня любит. Он меня никогда не боялся — и доверял мне. Он был бы лучшим графом Доринкортом, чем я. Я это знаю. Он сделал бы честь нашему имени.

Он склонился над мальчиком и с минуту вглядывался в его счастливое спящее лицо. Он сурово хмурил лохматые брови, впрочем, казалось, что гнев его оставил. Он протянул руку и откинул светлые волосы со лба мальчика, а затем повернулся и позвонил.

Когда самый рослый лакей вошел в комнату, он указал ему на диван.

— Отнесите, — начал он, и голос его слегка дрогнул, — отнесите лорда Фаунтлероя в его комнату.