ШЕСТОЕ УТРО. ТОПСИ
Госпожа Пальмер (читая). Однажды, когда Офелия с утра занята была хозяйством, на лестнице послышался голос Сен-Клера:
— Сойдите, кузина, — кричал он, — я вам покажу что-то!
Это что-то была просто небольшая восьми или девятилетняя негритянка, круглые, беспокойные глаза которой бегали с робким любопытством по окружающим предметам. Сквозь полуоткрытый от изумления рот её видно было два ряда зубов поразительной белизны; волнистые волосы, разделенные на множество кос, походили на щетины ежа. На необыкновенно черном лице её рисовалась смесь остроумия и коварства, которые она старалась скрыть под серьезно-грустным выражением. На ней был безобразный балахон из грубого холста, и она стояла прямо, скромно сложив на груди руки. Несмотря на это спокойное её положение, Офелия не могла не ощутить чувства страха, полагая, что заметила в этом маленьком существе сходство с чертенком или злым духом.
— Право, Сен-Клер, я не понимаю, зачем ты привел ко мне это дитя? — воскликнула она, подымая глаза к небу.
— Для того, чтобы ты, кузина, занялась его воспитанием, — отвечал Сен-Клер с улыбкой. — Я тебя знаю, — прибавил он серьезно, — и уверен, что ты наставишь ее на путь истины.
Вскоре Топси сделалась замечательной особой в семействе Сен-Клера. Какой-то странный, неудержимый инстинкт вел ее к различным шалостям, гримасам, к карикатурному передразниванию; она могла попеременно танцевать, кувыркаться, прыгать, петь, свистать и подражать всевозможным звукам. В свободное время дети всего дома ходили вслед за нею, с постоянно новым любопытством и удовольствием; даже сама Ева, увлеченная бесчисленными штуками и обезьянством Топси, стояла иногда перед нею, раскрыв ротик от изумления.
Но, сделавшись идолом детей, Топси навлекла на себя презрение и отвращение старших служителей. Против нее составился заговор; но не тревожьтесь заранее, потому что молодая негритянка присвоила себе право таинственного отмщения. Чуть кто-нибудь пожалуется на нее или донесет, что она разбила или разорвала что-либо, сейчас же у кого-нибудь из обвинительниц недостает пары дорогих серег или какое-нибудь порядочное платье пропадает или испачкано так, что никуда не годится. Все её враги, мужчины или женщины, непременно имели несчастье наткнуться на котел с кипятком и обвариться или подвертывались под поток грязной воды и испачкали одежду. Тотчас-же производилось следствие, но виновного не отыскивали. Не раз Топси принуждена была являться пред судом девицы Офелии, но допросы выдерживала серьезно и с невинной миной, и как против нее можно было допускать одни только предположения, то она постоянно избегала наказания.
Однажды, когда Сен-Клер, лежа на бамбуковом диване галереи, курил сигару, громкие крики и страшные упреки послышались в комнате Офелии, выходившей на галерею.
— Какую же новую штуку сыграл этот чертенок Топси? — воскликнул Сен-Клер, — нет никакого сомнения, что она причиной этой возни.
В это время Офелия, в припадке сильного гнева, вошла на балкон, таща за собою Топси.
— Что случилось, кузина? — спросил Сен-Клер.
— То, что я не хочу долее мучиться с этим ребенком; терпение мое истощилось. Я заперла ее в комнате и приказала выучить один гимн; но едва я отворотилась, как она уже схватила мой ключ, который старательно был мною спрятан, отворила комод, вытащила самые лучшие ленты моей шляпки и изрезала их на платья для своих кукол. Я еще никогда не видала ничего подобного.
— Ступай сюда, обезьяна! — сказал Сен-Клер, подавая девочке знак приблизиться.
Топси приблизилась; круглые, мрачные глаза её сверкали попеременно то страхом, то упрямством.
— Зачем ты ведешь себя так скверно? — спросил Сен-Клер, который, смотря на негритянку, едва был в состоянии удержаться от смеха.
— Уж у меня такое злое сердце, — торжественно отвечала Топси, — так сказала и госпожа Офелия.
— Разве же ты не знаешь, как заботилась о тебе и сколько труда употребила для тебя госпожа Офелия? Она уже не знает, что делать с тобою; ты сама это слышала.
— Правда, сударь! Прежняя госпожа говорила то-же самое. Конечно, она била меня крепче, вырывала волосы, колотила меня головою о дверь, но не сделала меня лучшею! Если бы даже она вырвала у меня все волосы, было бы то-же самое, не лучше! Я очень зла, о, Боже мой, как зла! Но я ведь ничего больше, как негритянка.
Не сказав ни слова, Сен-Клер и Офелия переглянулись, а Ева, слушавшая этот разговор в молчании, знаком позвала Топси, и обе девочки вошли в небольшую комнату со стеклянною дверью, где обыкновенно Сен-Клер занимался чтением.
— Любопытно знать, что сделает Ева, — сказал Сен-Клер кузине.
И, приложив палец к губам, он молча пригласил знаком Офелию подойти к стеклянной двери. Отдернув немного занавеску, они увидели обеих девочек сидящими на полу: Топси с своей упрямой, комической и равнодушной миной, и Еву с полными слез глазами, выражавшими нежное движение души, согретое любовью и состраданием.
— Отчего ты так зла, Топси? зачем не стараешься исправиться? разве ты никого не любишь? — спросила Ева.
— Я ничего не знаю о любви: люблю леденцы и апельсины, вот и все! — отвечала Топси.
— Но ты любишь своего отца и мать?
— У меня никогда не было ни отца, ни матери; вы это знаете, я уже говорила вам.
— А, помню! — грустно сказала Ева, — но нет ли у тебя брата, сестры, тетки или…
— Совершенно никого нет и никогда не было.
— Но, Топси, если бы ты принудила себя быть доброю…
— Но если бы я и захотела быть доброю, разве бы я могла быть чем-нибудь другим, кроме негритянки? Если бы я могла снять с себя кожу и сделаться белою, тогда бы попробовала.
— Но тебя можно любить, хотя ты и черная, Топси; если бы ты была доброю, госпожа Офелия полюбила бы тебя.
На это уверение Топси только ответила смехом — коротким, беззвучным, полным горечи и недоверия.
— Ты не веришь? — спросила Ева.
— Нет, она меня не любит, потому что я негритянка. Она скорее прикоснется к жабе, чем ко мне. Никто не любит черной, черная не может сделать ничего хорошого, но я смеюсь над этим, — сказала Топси, засвистав.
— О, Топси, бедное дитя, я люблю тебя! — сказала Ева в порыве чувствительности и, опираясь маленькой, беленькой ручкой на плечо Топси, она прибавила: — люблю тебя оттого, что у тебя нет ни отца, ни матери, оттого, что ты бедная девочка, без семейства и подпоры. Люблю тебя и хотела бы, чтобы ты сделалась доброю. Я очень больна, Топси, я долго не проживу, и мне очень грустно видеть тебя такою злою: будь добра, если любишь меня! мне уже так мало остается быть с тобою!
Мгновенно налились слезами круглые, проницательные глаза маленькой негритянки и тихо покатились на руку Евы: луч веры, луч божественной любви — блеснул сквозь мрак этой языческой души. Услыхав нежные, дружеские слова своей молодой госпожи, Топси опустила голову на колена и начала плакать, рыдать, а Ева, склонившись над нею, казалась ангелом-спасителем, пришедшим искупить грешника.
— Бедняжка Топси! — сказала Ева, — разве ты не знаешь, что Иисус любит всех нас одинаковою любовью? Он любит тебя точно так-же, как и меня; но тебя Он любит гораздо более, чем я, потому что Он несравненно лучше людей. Он поможет тебе исправиться — и наконец ты пойдешь на небо, где и останешься навсегда ангелом, все равно как и белая. Подумай немного об этом, Топси. Подумай, что ты можешь сделаться одним из блестящих духов, хвалу которым дядя Том воспевает в своих гимнах.
— О, милая моя барышня! — сказала Топси с жаром: — я постараюсь, непременно постараюсь! я прежде совершенно не думала об этом.
Сен-Клер задернул занавеску.
— Моя милая Ева, — сказал он кузине, — напоминает мне покойную маму, которая часто мне говаривала: «Если хочешь возвратить зрение слепому, призови его к себе и положи на него руки».
— Очень хорошо, — отвечала Офелия, — но я всегда чувствовала отвращение к неграм; я боялась прикоснуться к этой девочке.
— Но Ева не боялась!
— О! Ева — дело другое: она так чувствительна! Наконец, — прибавила Офелия задумчиво, — поведение Евы заповедано нам Евангелием; от всего сердца желала бы я походить на нее и начинаю верить, что она дала мне спасительный урок для подражания.
— Не в первый раз поступки ребенка могут служить примером, — сказал Сен-Клер.
* * *
Госпожа Пальмер. Так как завтрашнее наше чтение будет гораздо продолжительнее сегодняшнего, то надо, милые дети, собраться нам получасом раньше обыкновенного.
Отзывы о сказке / рассказе: