Георгий Скребицкий — Синичка: Рассказ

На дворе стояли трескучие морозы.

Каждое утро после чая Я надевал шубу, валенки и выбегал ненадолго погулять. Прежде всего я бежал в сад к яблоне, где мы с папой устроили птичью столовую.

Ещё месяц назад папа пристроил там дощечку, а я сыпал на неё разные крошки и зёрнышки.

Положив свежего корма для птиц, я отправлялся кататься с горы на санках. Но мороз обычно бывал так крепок, что лицо и руки начинали мёрзнуть, и приходилось возвращаться домой.

Играя дома, я часто подбегал к окну и смотрел, что делается на дворе. Деревья сада стояли седые от инея, а солнце светило тускло, будто сквозь туман.

Ах, как холодно было на воле! Птицы почти не показывались, они забились куда-то под застрехи от пронизывающего ледяного ветра.

А один раз утром, выбежав из дому, чтобы отнести птичкам корм, я вдруг увидел, что у забора темнеет какой-то комочек перьев. Я подошёл.

Прямо на снегу лежала синичка. Она не двигалась. Глаза у неё были закрыты.

Я взял птичку в пригоршни и старался согреть её своим дыханием. «Неужели она совсем замёрзла?» — подумал я.

Но тут вдруг синичка открыла чёрные, как бусинки, глаза и сейчас же вновь их закрыла.

«Жива, жива!» — обрадовался я и побежал с птичкой в руках домой.

Мы с мамой положили синичку в клетку, а клетку поставили поближе к печке.

— Мама, а как ты думаешь, она оживёт? — спрашивал я.

— Думаю, отогреется, — отвечала мама.

И вдруг птичка будто проснулась. Она открыла глазки, встрепенулась, вскочила на ножки и громко-громко зачирикала. Потом она начала отряхиваться, прихорашиваться, поправлять перышки.

Я осторожно поставил ей в клетку чашечку с коноплёй и блюдце воды.

Но синица не испугалась моей руки, она только слегка отскочила в другой конец клетки, а когда я убрал руку и запер дверцу, сейчас же вспорхнула на край чашечки и стала клевать коноплю.

— Смотри, мама, да она совсем ручная! — радовался я.

— Нет, Юра, она не ручная, а очень голодная. Ведь сейчас птицам трудно добывать себе корм.

— А почему же они все к нам в столовую не летают? Я же им каждое утро угощение сыплю!

— Потому что не все птицы про твою столовую знают. Вот и эта, наверное, откуда-нибудь издалека сюда прилетела, — ответила мама.

Синичка наелась вволю, попила из блюдечка воды и стала скакать с жёрдочки на жёрдочку.

Я поставил клетку на окно в спальне и занялся своими делами.

К обеду пришёл папа. Он посмотрел на синичку и сказал:

— Поживёт денька два в клетке, а там можно её и выпустить, пускай себе по комнатам летает.

— А если она вылетит в дверь или в форточку и улетит? — забеспокоился я. — Ведь она опять может замёрзнуть!

— Нет, теперь уж она от голода и холода не погибнет, — отвечал папа. — Синички — птицы догадливые. Раз уж её тут подкормили, согрели, она всю зиму будет около нашего дома держаться и твою столовую мигом найдёт.

— Может, тогда её лучше самим выпустить? — предложила мама.

Но мне было очень жалко так скоро расставаться с этой весёлой птичкой, и я попросил маму и папу, чтобы они разрешили подержать в доме синицу.

— Пусть она у нас пока в клетке поживёт, отогреется, откормится, а там, к весне, мы её и выпустим.

Синичка прожила у нас всю зиму. Она очень скоро совсем оправилась, целые дни прыгала с жёрдочки на жёрдочку и не билась в клетке, когда я ставил ей чашку с водой или сыпал в кормушку коноплю.

А один раз птичка, даже не дожидаясь, пока я поставлю ей еду, чирикнув, прыгнула мне прямо на руку. Скакнула по руке раз, другой, потом приостановилась, склонила головку и вдруг клюнула меня в родинку на пальце — клюнула и даже слегка потянула её к себе. Но, убедившись, что это что-то вовсе несъедобное, синичка забавно потрясла головкой и потом почистила о мою же руку свой клюв.

Я был в восторге и всё держал в клетке руку. Синичка с нею, видимо, совсем освоилась. Она то прыгала по руке, то взлетала на жёрдочку.

Наконец я устал держать руку в одном и том же положении, вытащил её из клетки и побежал позвать маму, чтобы она поглядела, как я здорово приручил птичку.

Маму я нашёл в кухне.

Мы вместе вернулись в столовую и увидели, как из спальни вышла бабушка.

— Подожди, Юра, не входи, — остановила она меня. — Я там форточку открыла, чтобы немного комнату проветрить.

Мама вошла в комнату, закрыла форточку и тут же вышла обратно.

— Юра, ты не огорчайся, — сказала она: — ты забыл запереть клетку. Синички там нет, она улетела в форточку.

Я вбежал в спальню, оглядел всю комнату — синички нигде не было.

— И очень хорошо, что она улетела, — сказала мама, желая меня успокоить. — Твоей синичке сейчас гораздо лучше на воле, чем в клетке. Нечего зря её мучить.

— А пусть бы она пожила у нас хоть немножко… — уныло возражал я. — Может, и совсем бы ко мне привыкла и улетать не захотела.

— Ну, этого не бывает! — ответила мама.— Я уверена, что она поселится где-нибудь близко от нашего дома. Тут и гнездо совьёт. Мы её, конечно, ещё увидим.

Я поверил маме, что синичка поселится около дома, и вполне утешился.

Когда пришёл домой папа, он тоже сказал:

— И отлично, что синицу выпустили. Уже скоро весна. Ей нужно гнездо строить, а не в клетке сидеть.

Разговаривая, мы все стояли в столовой. Мама накрывала стол к обеду, а я ей помогал.

Вдруг мне показалось, что мама совсем тихо постучала пальцем о тарелку.

— Ты что? — спросил я её. Мама не поняла.

— Зачем ты постучала о тарелку? — Да я и не думала стучать!

— А кто же это?..

Я не успел договорить, как вновь послышался тихий стук.

— Слышите, слышите?.. Стук опять повторился.

— Да это в спальне, кажется, кто-то в окошко стучит, — сказала мама.

Она заглянула туда и сразу, подняв палец вверх, зашептала:

— Тс-с-с… тише, тише…

Папа и я на цыпочках подошли к двери и тоже заглянули в неё.

Снаружи на окне, на запертой форточке, сидела синичка. Она то заглядывала в комнату, то тюкала носиком в стекло — очевидно, пыталась влететь в комнату и не могла.

Мама осторожно подошла к окну, но только протянула руку к форточке, как синичка вспорхнула и исчезла за окном.

— Улетела, теперь уж не прилетит,— совсем огорчился я.

— Это неизвестно. Может, и ещё раз прилетит, — возразил папа. — Оставьте фортку открытой и идёмте обедать, а то я очень голоден.

За обедом я почти ничего не ел и всё прислушивался, не чирикнет ли синичка в соседней комнате. Я даже несколько раз порывался выскочить из-за стола и заглянуть в спальню, но мама строго сказала:

— Пока не съешь суп и второе, я тебя из-за стола не выпущу.

Пришлось всё съесть.

Наконец этот бесконечный обед кончился, я подбежал к двери и заглянул в спальню. Клетка на окне стояла пустая, и нигде в комнате синички не было видно.

Я сел в столовой к окну и стал от нечего делать перелистывать какую-то книжку с картинками, а сам всё думал о синичке… Вот если бы форточку сразу не заперли, синичка вернулась бы к нам. А теперь она улетела куда-то далеко и больше уже не вернётся…

Наконец и мама сказала, что, видно, синица не хочет возвращаться и пора запереть форточку, а то и так всю комнату выстудили.

Мама пошла в спальню, заперла форточку и открыла дверь, чтобы воздух в комнатах сровнялся.

Немного погодя я тоже вошёл в спальню — убрать пустую клетку.

Мельком я взглянул в окно. На дворе было пасмурно. Шёл не то дождь, не то снег. Сугробы под окном осели и сделались совсем тёмные. Намокшие голые деревья в саду тоже темнели как-то неприветливо.

«Чирвивик!» — громко и отчётливо раздалось где-то, совсем рядом.

Я вздрогнул и оглянулся.

«Чирвивик!» — послышалось вновь. Я поднял голову. На краю шкафа сидела синичка и сверху вниз поглядывала на меня.

— Мама! Она здесь, здесь!—обрадовался я. Все — мама, папа и бабушка — вбежали в комнату и сразу увидели синичку.

— Как же я её не заметила, когда фортку закрывала?— сказала мама.

— Да и я её тоже сразу не заметил! — радовался я. — Она меня первая увидела и поздоровалась со мной!

— Ну, теперь оставьте её в покое,—сказал папа.— Она, когда захочет, сама в клетку залетит.

И действительно, полетав немного по комнате, синичка залетела к себе в клетку и начала с аппетитом клевать коноплю. А потом вылетела вновь и уселась на уголок печки. Был уже вечер. Синичка распушилась, как шарик, спрятала головку под крыло, да так и уснула, сидя на печке.

С тех пор она стала жить на полной свободе.