IX
– Кто там? – спросили оба.
Дверь отворилась, и показалось задумчивое лицо Василисы.
– Это я, – тихо сказала она, – вы здесь, Борис Павлович? Вас спрашивают, пожалуйте поскорей, людей в прихожей никого нет. Яков ко всенощной пошел, а Егорку за рыбой на Волгу послали… Я одна там с Пашуткой.
– Кто меня спрашивает?
– Жандар от губернатора: просит губернатор пожаловать, если можно, теперь к нему, а если нельзя, так завтра пораньше: нужно, говорит, очень!
– Что такое там? – с удивлением сказал Райский, – ну, хорошо, скажи – буду…
– Пожалуйте поскорее, – упрашивала Василиса, – там еще вот этот гость пришел…
– Кто еще?
– Да вот… взлызастый такой…
– Какой «взлызастый»?
– Вот что, слышь, плетьми будут сечь… В зале расселся, ждет вас, а барыня с Марфой Васильевной еще не воротились из города…
– Что это, Василиса, ты не спросила, как его зовут!..
– Сказывал он, да забыла.
Райский и Вера с недоумением поглядели друг на друга.
– Черт знает! какой-нибудь гость из города – какая тоска!
– Нет, это вот этот, что ночевал пьяный у вас…
– Марк Волохов, что ли?
Вера сделала движение.
– Подите скорей – узнайте, зачем он? – сказала она.
– Чего ты испугалась? Ведь он не собака, не мертвец, не вор, а так, беспутный бродяга…
– Идите, идите, – торопила Вера, не слушая его. – Это любопытно…
– Скорее, Борис Павлыч, пожалуйте! – торопила и Василиса, – мы с Пашуткой заперлись от него на ключ.
– Это зачем?
– Боимся.
– Чего?
– Так, боимся. Я уж из окна вылезла на дворик и перелезла сюда. Как бы он там не стянул чего-нибудь?
Райский засмеялся и пошел с ней. Он отпустил жандарма, сказавши, что приедет через час, потом пошел к Марку и привел его в свою комнату.
– Что, ночевать пришли? – спросил он Волохова.
Он уж с ним говорил не иначе, как иронически. Но на этот раз у Марка было озабоченное лицо. Однако когда принесли свечи и он взглянул на взволнованное лицо Райского, то засмеялся, по-своему, с холодной злостью.
– Ну, вот, а я думал, что вы уж уехали! – сказал он насмешливо.
– Еще успею, – небрежно заметил Райский.
– Нет, уж теперь поздно: вот какие у вас глаза!
– А что глаза, ничего! – говорил Райский, глядясь в зеркало.
– И похудели: корь уж выступает.
– Полноте вздор говорить, – отвечал Райский, стараясь не глядеть на него, – скажите лучше, зачем вы пришли опять к ночи?
– Ведь я ночная птица: днем за мной уж очень ухаживают. Меньше позора на дом бабушки. Славная старуха – выгнала Тычкова!
Он опять вдруг сделался серьезен.
– Я к вам за делом, – сказал он.
– У вас дело? – заметил Райский, – это любопытно.
– Да, больше, нежели у вас. Вот видите: я был нынче в полиции, то есть не сам, конечно, с визитом, частный пристав пригласил и даже подвез на паре серых лошадей.
– Это зачем: случилось что-нибудь?
– Пустяки: я тут кое-кому книги раздавал…
– Какие книги? Мои, что у Леонтья брали?
– И их, и другие еще – вот тут написано, какие.
Он подал ему бумажку.
– Кому же вы раздавали?
– Всем, больше всего молодежи: из семинарии брали, из гимназии – учитель один…
– Разве у них нечего читать?
– Как нечего! Вот Козлов читает пятый год Саллюстия, Ксенофонта да Гомера с Горацием: один год с начала до конца, а другой от конца до начала – все прокисли было здесь… В гимназии плесень завелась.
– Разве новых книг нет у них?
– Есть: вон другой осел, словесник, угощает то Карамзиным, то Пушкиным. Мозги-то у них у всех пресные…
– Так вы посолить захотели – чем же, посмотрим!
– Ох, как важно произнесли: «посмотрим»! живой Нил Андреич!
Райский пробежал бумажку и уставил на Марка глаза.
– Ну, что вы выпучили на меня глаза?
– Вы им давали эти книги?
– Да, а что?
Райский продолжал с изумлением глядеть на Марка.
– Эти книги молодым людям! – прошептал он.
– Да вы, кажется, в Бога веруете? – спросил Марк.
Райский все глядел на него.
– Не были ли вы сегодня у всенощной? – спросил опять холодно Марк.
– А если был?
– Ну, так не мудрено, что вы можете влюбиться и плакать… Зачем же вы выгнали Тычкова: он тоже – верующий!
– Я не спрашиваю вас, веруете ли вы: если вы уж не уверовали в полкового командира в полку, в ректора в университете, а теперь отрицаете губернатора и полицию – такие очевидности, то где вам уверовать в Бога! – сказал Райский. – Обратимся к предмету вашего посещения: какое вы дело имеете до меня?
– Вот видите, один мальчишка, стряпчего сын, не понял чего-то по-французски в одной книге и показал матери, та отцу, а отец к прокурору. Тот слыхал имя автора и поднял бунт – донес губернатору. Мальчишка было заперся, его выпороли: он под розгой и сказал, что книгу взял у меня. Ну, меня сегодня к допросу…
– Что же вы?
– Что я? – сказал он, с улыбкой глядя на Райского. – Меня спросили, чьи книги, откуда я взял…
– Ну?
– Ну, я сказал, что… у вас: что одни вы привезли с собой, а другие я нашел в вашей библиотеке – вон Вольтера…
– Покорно благодарю: зачем же вы мне сделали эту честь?
– Потому что с тех пор, как вы вытолкали Тычкова, я считаю вас не совсем пропащим человеком.
– Вы бы прежде спросили, позволю ли я – и честно ли это?
– Я – без позволения. А честно ли это или нет – об этом после. Что такое честность, по-вашему? – спросил он, нахмурившись.
– Об этом тоже – после, а только я не позволю этого.
– Это ни честно, ни нечестно, а полезно для меня…
– И вредно мне: славная логика!
– Вот я до логики-то и добираюсь, – сказал Марк, – только боюсь, не две ли логики у нас!..
– И не две ли честности? – прибавил Райский.
– Вам ничего не сделают: вы в милости у его превосходительства, – продолжал Марк, – да и притом не высланы сюда на житье. А меня за это упекут куда-нибудь в третье место: в двух уж я был. Мне бы все равно в другое время, а теперь… – задумчиво прибавил он, – мне бы хотелось остаться здесь… на неопределенное время…
– Ну-с? – холодно сделал Райский. – Еще что?
– Еще ничего. Я хотел только рассказать вам, что я сделал, и спросить, хотите взять на себя или нет?
– А если не хочу? И не хочу!
– Ну, нечего делать: скажу на Козлова. Он совсем заплесневел: пусть посидит на гауптвахте, а потом опять примется за греков…
– Нет, уж не примется, когда лишат места и куска хлеба.
– Пожалуй, что и так… не логично! Так уж лучше скажите вы на себя.
– Во имя чего вы требуете от меня этой услуги? Что вы мне?
– Во имя того же, во имя чего занял у вас деньги, то есть мне нужны они, а у вас есть. И тут то же: вы возьмете на себя, вам ничего не сделают, а меня упекут – надеюсь, это логика!
– А если на меня упадет неприятность?
– Какая? Нил Андреич разбойником назовет, губернатор донесет, и вас возьмут на замечание!.. Перестанемте холопствовать: пока будем бояться, до тех пор не вразумим губернаторов…
– Однако сами боитесь сказать на себя!
– Не боюсь, а теперь не хочу уехать отсюда.
– Отчего?
– Ну так, не хочу. После я пойду сам и скажу, что книги мои. Если потом вы какое-нибудь преступление сделаете, скажите на меня: я возьму на себя…
– Как же это брать на себя: странной услуги требуете вы! – говорил Райский в раздумье.
– А вы вот что: попробуйте. Если дело примет очень серьезный оборот, чего, сознайтесь сами, быть не может, тогда уж нечего делать – скажите на меня. Экая досада! – ворчал Марк. – Этот мальчик все испортил. А уж тут было принялись шевелиться…
– Я сейчас к губернатору еду, – сказал Райский, – он присылал. Прощайте!
– А! присылал!
– Что же мне делать, что говорить?
– Губернатор замнет историю, если вы назоветесь героем: он не любит ничего доводить до Петербурга. А со мной нельзя, я под надзором, и он обязан каждый месяц доносить туда, здоров ли я и каково поживаю? Ему все хочется сбыть меня отсюда, чтобы мне дали разрешение уехать; я у него как бельмо на глазу! Он уж недавно донес, что я «обнаруживаю раскаяние»: если история с книгами пройдет мимо меня, он донесет, что я стал таким благонадежным и доблестным гражданином, какого ни Рим, ни Спарта не производили: меня и выпустят из-под надзора! Следовательно, взявши на себя историю, вы угодите и ему… А впрочем, делайте, как хотите! – равнодушно заключил Марк. – Пойдемте, и мне пора!
– Куда же вы – вот двери…
– Нет, дойдемте до вашего сада, я там по горе сойду, мне надо туда… Я подожду на острове у рыбака, чем это кончится.
У обрыва Марк исчез в кустах, а Райский поехал к губернатору и воротился от него часу во втором ночи. Хотя он поздно лег, но встал рано, чтобы передать Вере о случившемся. Окна ее были плотно закрыты занавесками.
«Спит», – подумал он и пошел в сад.
Он целый час ходил взад и вперед по дорожке, ожидая, когда отдернется лиловая занавеска. Но прошло полчаса, час, а занавеска не отдергивалась. Он ждал, не пройдет ли Марина по двору, но и Марины не видать.
Вскоре у бабушки в спальне поднялась штора, зашипел в сенях самовар, голуби и воробьи начали слетаться к тому месту, где привыкли получать от Марфеньки корм. Захлопали двери, пошли по двору кучера, лакеи, а занавеска все не шевелилась.
Наконец Улита показалась в подвалах, бабы и девки поползли по двору, только Марины нет. Бледный и мрачный Савелий показался на пороге своей каморки и тупо смотрел на двор.
– Савелий! – кликнул Райский.
Савелий расстановистыми шагами подошел к нему.
– Скажи Марине, чтоб она сейчас дала мне знать, когда встанет и оденется Вера Васильевна.
– Марины нет! – несколько поживее обыкновенного сказал Савелий.
– Как нет, где она?
– Уехала еще на заре проводить барышню за Волгу, к попадье.
– Какую барышню: Веру Васильевну?
– Точно так.
Он остолбенел и почти с ужасом глядел на Савелья.
– На чем же они поехали, с кем? – спросил он, помолчав.
– Прохор их завсегда возит в бричке, на буланой лошади.
Райский молчал.
– К вечеру вернутся, – прибавил Савелий.
– Вернутся, ты думаешь, сегодня? – живо спросил Райский.
– Точно так-с, Прохор с лошадью, и Марина тоже. Они проводят барышню, а сами в тот же день назад.
Райский смотрел во все глаза на Савелья и не видал его. Долго еще стояли они друг против друга.
– Еще ничего не прикажете? – медленно спросил Савелий.
– А? что? да, – очнулся Райский, – ты… тоже ждешь Марину?
– Сгинуть бы ей, проклятой! – мрачно сказал Савелий.
– Зачем ты бьешь ее? Я давно хотел посоветовать, чтоб ты перестал, Савелий.
– Я не бью теперь больше.
– Давно ли?
– Вот теперь, как смирно эту неделю живет, так и…
Складки стали прилежно работать у него на лбу, помогая мысли.
– Ступай, мне больше ничего не надо – только не бей, пожалуйста, Марину – дай ей полную свободу: и тебе, и ей лучше будет… – сказал Райский.
Он пошел с поникшей головой домой, с тоской глядя на окна Веры, а Савелий потупился, не надевая шапку, дивясь последним словам Райского.
«Тоже страсть! – думал Райский. – Бедный Савелий! бедный – и я!»
Отзывы о сказке / рассказе: