Кеннет Грэм — Ветер в ивах: Сказка

V. ДОМ РОДНОЙ

Запрокинув головы и перебирая изящными ножками, овцы в загоне толпились — замирали — снова толпились, раздували тонкие ноздри, и пар, поднимаясь вверх, лениво клубился в морозном воздухе. Мимо загона смеясь и болтая, спешили наши знакомые — весь день провели они с Выдром: охотились, попутно исследуя окрестные холмы — откуда, как выяснилось, были родом многие ручьи-притоки, впадавшие в их реку, — и вот теперь, возвращаясь заснеженными пашнями, услышали блеяние и пошли на звук; настроение их поднялось, несмотря на наступавшие сумерки, потому что овцы — это значит тропа, а тропа — это скорость, и, возможно, они поспеют засветло.

Действительно, от загона тянулась утоптанная тропинка, так что идти стало легче. Больше того: то малюсенькое справочное нечто, которое носит в себе каждое животное, сказало о ней: «Совершенно верно. Эта ведет к дому».

— Похоже, к деревне приближаемся, — подозрительно и несколько брезгливо сказал Крот, когда тропинка, поначалу ставшая тропой, а затем проселком, выбросила их на произвол не просто утоптанной, а как бы даже стоптанной дороги.

С известных пор Крот большаков не любил, да и все животные в целом предпочитают прокладывать свои шоссе — весьма оживленные — независимо от местоположения церкви, почтового отделения или присутственных мест, — и не поощряют развитие деревень.

— Не беспокойтесь, — сказал Крыс. — В это время года, чуть стемнеет, они разбегаются по домам и сидят себе у очага — мужчины, дети, а также кошки и собаки — все. Зачем их обходить, если и так обойдется без неприятностей и волнений? Не стоит упускать возможность: посмотрим в окна, узнаем, чем они занимаются.

Ненасытные и торопливые, декабрьские сумерки совсем поглотили деревеньку, когда животные, мягко ступая по свежему снегу, вошли в неё. Все было черно, и только матово-оранжевые пятна мерцали по обе стороны — это вздрагивал свет очагов и свечек, выглядывая из домов в царство мрака и стужи. Большинство низеньких окон зашторено не было, и для тех, кто смотрел в них с улицы, домочадцы — за столом ли они сидели, мастерили что-то или разговаривали, смеясь и размахивая руками, — были исполнены той неподдельной грации, о которой мечтают актеры; той естественной грации, которой исполнены и вы, когда уверены, что вас не разглядывают.

Они переходили из одного театра в другой — два маленьких зрителя вдали от родного дома — и в их глазах отражалось что-то похожее на мировую скорбь, когда на сцене пинали кошку, тащили к постели упирающегося ребенка или, причмокивая, усталый крестьянин головешкой раскуривал трубку.

Но в одном окошке чувство дома — этого крохотного, но целостного мира в четырех стенах, отделенного от огромной и властной природы светло-оранжевой шторой, — жило с особенной силой и трогательностью. Сразу за шторой висела птичья клетка; каждый прутик её, каждая мелочь были будто написаны тушью; легко узнавался даже обглоданный кусочек сахара. Нахохлившийся хозяин спал на жердочке, спрятав голову под крыло, и так близко, что было видно, как изыскано взъерошенные перья вздымаются и опадают на выдохе.

Вдруг малыш вздрогнул беспокойно, проснулся, тряхнул перышками и поднял голову. Затем он зевнул, досадливо пожевал клювиком, оглянулся по сторонам и снова спрятался в перья. Там он еще немного покопошился, укутываясь как следует, и, наконец, затих.

Налетела поземка, вскинулась, взвыла, впилась ледяными зубами в шеи. Животные сразу очнулись и уже на бегу вспомнили с неохотой, что лапы совсем замерзли и еле шевелятся от усталости, а до дома — до их дома — еще идти и идти.

Оборвалась вереница домов, и в кромешной тьме животные снова вдохнули живительный запах полей. Это придало им сил. Оставалась последняя часть пути, последний рывок к дому — утомительный, но уже не бесконечный, нет! — скоро, совсем скоро щеколда лязгнет и широко улыбнется им, и огонь улыбнется, и все вещи улыбнутся: «Ба! Сколько лет, сколько зим! Разве можно уходить так надолго?».

Ходким, размеренным шагом бежали друзья, думая каждый по-своему об одном и том же. Мысли Крота, поблуждав по натопленному дому, уселись за стол и сосредоточенно ужинали, в то время как сам Крот покорно трусил за Крысом: местности этой он не знал, да и темно было, как в яме. А Крыс — он бежал, как всегда, немного впереди и, изгорбясь, неотрывно смотрел на дорогу. Разве мог он заметить, как Крота вдруг будто током ударило, и он застыл на месте?

У нас, существ, давно утративших остроту чувств, нет подходящих слов, чтобы достаточно полно передать всю сложность взаимосвязей животного с окружающим миром: в слово «запах», к примеру, мы вынуждены умещать все те легчайшие дуновения, что днем и ночью чует животное — побуждающие, манящие, отталкивающие. Именно такой призыв донесся из темноты, и Крот задрожал всем телом, почуяв в нем что-то очень знакомое — но что? что?! — он никак не мог вспомнить. Задрав мордочку, Крот быстро-быстро двигал носом, стараясь вновь уловить взволновавшую его весточку, этот тонкий сигнал невидимого телеграфа. Через мгновение зов повторился, Крот понял его — и зажмурился от боли!

Дом! — вот что означал этот ласковый зов, эти мягкие прикосновения, растворенные в воздухе, эти невидимые ручки, протянутые к нему, увлекающие за собой. Где-то совсем близко, совсем рядом его дом! Брошенный и позабытый с того весеннего дня, когда он полюбил Реку! И вот теперь дом посылает за ним, велит ему возвратиться. Со времени бегства тем ярким утром Крот и не вспоминал о нем, поглощенный весь без остатка новой жизнью с ее удовольствиями, открытиями, бесконечно захватывающей новизной. И вот теперь, настигнутый воспоминаниями, Крот видел, видел его! — в полной темноте видел! И как отчетливо! Пусть убогий, пусть маленький, пусть бедно обставленный, но — его дом; дом, который он сам для себя построил, куда так любил возвращаться с работы… И дом — да, да! — и дом любил его, и тосковал по нему, и хотел, чтобы он вернулся, и взывал к его чувствам — горестно, укоризненно, но без гнева и ожесточения: он лишь жалобно напоминал хозяину, что стоит рядом, что ждет его.

Зов внятно диктовал свою волю: Крот должен без промедления подчиниться и идти!

— Крысси! — голос его срывался от волнения. — Постойте, Крысси! Вернитесь же! Скорее, Крысси, вы очень нужны мне!

— Не время, Крот. Поторапливайтесь, прошу вас. Осталось немного — ободрительно отозвался Крыс, не замедлив бега.

— Умоляю, остановитесь, — кричал Крот, и сердце его разрывалось от боли. — Вы же не понимаете: где-то здесь мой дом, мой старый дом! Я только что почуял его, он совсем рядом, совсем-совсем. И я должен найти его, понимаете — должен. Ах, Крысси, Крысси… Умоляю вас, погодите немного!

Крыс к этому времени был уже далеко впереди, слишком далеко, чтобы разобрать слова друга, — так далеко, что не слышал жгучей боли в его голосе. Кроме того, он думал о погоде: он тоже почуял кое-что! Кое-что, подозрительно похожее на близкую метель.

— Крот! Не время мешкать! — прокричал он. — Давайте завтра вернемся за этим… ну, за находкой вашей. Сейчас я останавливаться не рискну: время позднее, метель вот-вот начнется, а я дороги толком не знаю. Будьте умницей, Крот, подтянитесь и помогите мне. Один нос хорошо, а два лучше, сами знаете.

И Крыс, не дождавшись ответа, припустил вперед.

Бедный Крот одиноко стоял на дороге. Где-то в глубине, под сердцем, разорванным в клочья, он чувствовал, как вырастал, ширился и неудержимо рвался наружу огромный всхлип… Однако и столь тяжкое испытание не поколебало преданности Крота — мысль бросить друга на произвол судьбы просто не могла придти ему в голову. А запахи родного дома упрашивали, шептали, заклинали и, наконец, властно потребовали его возвращения. Крот не отважился медлить в их волшебном хороводе: припал к дороге и бросился по следу Крыса, чувствуя, как в душе его стонут и рвутся струны. Маленькие запахи, становясь все тоньше, все неуловимей, цеплялись за его мордочку, за его взмокший нос, корили за новую дружбу и черствое непостоянство.

С трудом догнав ничего не подозревавшего Крыса, он слушал, как тот обсуждал планы на вечер: смаковал предстоящий ужин, беседу у камина в их уютной гостиной, — совсем не замечая молчания и расстройства чувств своего спутника.

Они уже довольно долго бежали вместе, когда Крыс все же остановился среди пней на обочине и мягко сказал:

— Вот что, дружище! У вас смертельно усталый вид. Ноги волочите, будто литые, и голос потеряли. Метель что-то не торопится, так что и мы можем посидеть тут, отдохнуть. Самое страшное позади.

Крот машинально опустился на пенек. Он старался сдержаться: всхлип, тот самый всхлип, с которым он так долго боролся, не желал признать поражения и рвался на свободу. Вверх, вверх прокладывал дорогу всхлип, а за ним другой, третий и еще, и еще — сжатые, плотные всхлипы распирали несчастного Крота, и он, наконец, отказался от сопротивления и зарыдал. Он рыдал исступленно, открыто, беспомощно: все действительно позади, он потерял все, чего и не обрел-то по-настоящему…

Этот приступ неизбывного горя потряс и встревожил Крыса; некоторое время он не решался заговорить и только искоса поглядывал на друга. Затем он тихим, полным сочувствия голосом спросил:

— В чем дело, старина? Что могло случиться? Расскажите, и я, возможно, смогу помочь вам.

Кроту было трудно произнести хоть слово: грудь его вздымалась так часто, что слова застревали и погибали, раздавленные всхлипами.

— Я знаю; он жалок, и мал, и — убог, — выдавил Крот сквозь рыдания. — Не то, что… ваш уютный дом… или… великолепный особняк Жабба… или усадьба Барсука… господина Барсука… но это был мой домик… и он мне нравился… а я ушел и позабыл… а потом вдруг понюхал… тогда еще я позвал вас, но вы не слушали… а я все вспомнил… так захотел повидать его!.. Мой милый, милый домик!.. Но вы так и не обернулись… Я должен был уйти, хоть и чуял его все время… и думал, что у меня сердце разорвалось… Мы могли бы только разок взглянуть… и все… Всего разок, Крысси, — он был совсем рядом… рядышком… а вы не обернулись, Крысси, и не подошли ко мне… к нам! Мой маленький домик там был!

Воспоминания захлестнули Крота новой волной отчаяния, и рыдания опять одолели его, не давая сказать ни слова.

Крыс молча моргал ничего не видящими глазами и как заведенный похлопывал друга по плечу. Немного погодя он мрачно пробормотал:

— Теперь понятно… Свинья — вот кто я такой! Просто-напросто скотина — и все тут.

Он обождал, пока рыдания Крота поутихли, стали более ритмичными; обождал, пока всхлипы не сменились прерывистым сопением, после чего встал с пенька и ласково обратился к другу:

— Ну, а теперь, дружище, надо поторапливаться не на шутку! — сказал он и пошел обратно — туда, откуда они с таким трудом выбрались.

— Куда это вы — ик! — идете — ик! — Крысси? — окликнул Крот, тревожно протирая глаза.

— Мы идем к вам в гости, старина! — весело отозвался Крыс. — А потому подтянитесь. Поискать, я думаю, придется, так что без вашего носа не обойтись.

— Что вы, Крысси, вернитесь! Да остановитесь же вы! — выкрикивал Крот, семеня за Крысом. — Ничего не получится, поверьте: слишком поздно, слишком темно, слишком далеко идти, слишком скоро метель начнется. И я ведь… У меня и в мыслях не было вам рассказывать. Вы случайно все узнали — получилась ошибка, понимаете? А теперь о Реке подумайте, об ужине вашем.

— Пропади она пропадом, эта Река и ужин тоже, — с трогательной досадой отмахнулся Крыс. — Я намерен сейчас же найти это место. Даже если всю ночь искать придется. Это я вам говорю! Так что, выше нос, старина: он нам необходим! Возьмите меня под лапу, и мы мигом доберемся до цели.

Все еще сопя, разубеждая и слабо сопротивляясь, Крот волочился за настырным другом. Крыс же беззаботною беседой — не без анекдотов — пытался развлечь его, чтобы утомительный путь показался короче. Как только Крыс заподозрил, что они близко от места, он сказал:

— Так! Шутки в сторону. За дело; нюхайте, и повдумчивей!

Все так же под локоток они прошли еще немного в полном молчании, когда внезапно до Крыса дошло через лапу друга что-то вроде электрического разряда, от которого все тело Крота затрепетало. Крот высвободил лапу, отступил на шаг и вдумчиво принюхался.

Сигналы были!

Крот на мгновение замер; его задранный нос слегка подрагивал, зарываясь в воздух.

Короткая пробежка вперед!.. Не то… еще бросок!., снова не то! Еще попытка! — и наконец медленное, уверенное движение к цели.

Крыс, тоже взволнованный, поспешил за другом, едва не наступая ему на пятки, а Крот тем временем, задрав голову навстречу слабо мерцавшим звездам и копошась носом в воздухе, словно лунатик, пересек яму и уже продирался через живую изгородь.

Сразу за ней он без предупреждения нырнул в снег. Но Крыс, как всегда, был начеку: своим безошибочным чутьём он тут же отыскал друга в снегу и последовал за ним — в тоннель.

В тоннеле, узком и душном, сильно пахло землей, и по мнению Крыса, прошла целая вечность, прежде чем он смог распрямиться во весь рост и отряхнуть пыль с одежды. Крот чиркнул спичкой, и Крыс обнаружил, что стоит на открытой площадке, аккуратно подметенной и посыпанной песочком. Прямо перед ним над маленькой дверкой было написано готическим шрифтом: «Деревня Кроткое».

Крот снял с гвоздика лампу, зажег ее, и Крыс, оглядевшись основательней, смекнул, что в данном случае эта площадочка исполняет обязанности приусадебного парка. По одну сторону двери стояла садовая скамеечка, а рядом — каток (дело в том, что в своем доме Крот был очень опрятен и терпеть не мог, когда гости в его земле копали ходы, оставляя неряшливые кучки). На стенах парка в шахматном порядке чередовались завернутые в фольгу горшочки с папоротником и полочки, прогибавшиеся под тяжестью скульптурных изображений Гаррибальди, младенца Самуила, Королевы Виктории и прочих гипсовых героев современной Италии. В дальнем углу был устроен кегельбан со скамеечками по сторонам и деревянными столиками, на которых сохранились еще липкие круги от пивных кружек. В центре парка, обложенный диким камнем, красовался овальный пруд с золотою рыбкой и фонтаном. Из середины пруда воздымалось причудливое сооружение, облицованное, опять же, булыжником и увенчанное зеркальным шаром. Шар этот, отражая все в высшей степени нелепо, производил приятное впечатление.

Сияя, Крот переводил взгляд с предмета на предмет, потом задерживал его на Крысе и снова отводил в сторону: блуждать по лицам героев, по столикам, по кегельбану… Наконец, он торопливо втолкнул Крыса в дверь, зажег лампу в прихожей и жадно заглянул в гостиную.

Толстый слой пыли повсюду… Атмосфера уныния и заброшенности отвергнутого жилья… И весьма жалких размеров, к тому же… Засаленная убогая мебель… Крот рухнул в кресло и закрыл лицо лапками.

— Ах, Крысси, — простонал он, — что я наделал?! Ради чего я притащил вас в эту холодную конуру? Вы могли бы уже греться у вашего прекрасного камина, пошевеливая босыми лапами! А я? Что я наделал!

Пока Крот убивался, Крыс бегал туда-сюда, распахивал двери, исследовал комнаты и буфеты, зажигал лампы и расставлял свечи.

— Надо же! Какой домик-то превосходный! — бодро восклицал он. — Компактный такой! Планировка отменная. Все есть, и все на своем месте. Удивительный вечер получился! Первым делом огонь разведем — этим займусь я. Не растеряюсь, можете мне поверить! Так значит — это — гостиная? Блестяще! А эти лежанки в стенах — ваша идея? Замечательно! Давайте, я раздобуду дровишек, а вы, Крот, берите тряпку — она вон в том ящике стола — и постарайтесь малость освежить комнату. И пошевеливайтесь, старина!

Ободренный заразительной деловитостью гостя, Крот мыл, тер и драил ото всей души и что было сил, а Крыс, побегав взад-вперед с охапками хвороста, развел такой огонь, что в трубе выло. Он пригласил Крота погреться, но как раз в этот момент у бедняги приключился новый приступ: в безутешной печали он рухнул на диван и зарылся лицом в тряпку.

— Крыс, — мычал он сквозь нее, — ваш ужин, Крыс! Чем я накормлю вас — холодного, голодного, усталого?! Мне нечего предложить вам, не-че-го: в доме нет ни крошки хлеба.

— Что вы за животное такое, честное слово! — с укором вздохнул Крыс. — На кухне ключ для открывания сардинок лежит, а ему хоть бы что! Я этот ключ своими глазами видел — как вас сейчас. А что такое ключ? Всякий знает, что если налицо ключ, то где-то по соседству есть и баночка сардин. Бросьте вы это! Возьмите себя в лапы и пойдемте поищем съестное.

Крот подчинился. В поисках снеди они облазили все буфеты, перевернули вверх дном все ящики. Результат был не так уж плачевен: баночка сардинок, упаковка галет (почти непочатая) и палка полукопченой колбасы, обернутая фольгой.

— Чем не банкет? — накрывая на стол, веселился Крыс. — Я знавал животных, которые отдали бы лапу на отсечение за одну возможность поужинать с нами.

— Ни рыбы, ни мяса, — тоскливо кивнул Крот.

— Ни паштета из гусиной печени, ни шампанского, — подхватил Крыс и вдруг распрямился. — Кстати… это напомнило мне… Послушайте, Крот, а что там за дверочка в конце коридора? Ваш погребок, не так ли? Ну и дом: все есть! Минуточку!

Он метнулся к погребу и мигом вернулся, несколько запыленный. В каждой лапе он держал по бутылке пива, а под мышками — еще по одной.

— Похоже, что вы, Крот, терпите лишения и страдаете просто из любви к искусству, — подытожил он. — Ни в чем себе не отказывайте: это уютнейшее местечко из всех, что я знаю! Кстати, где вы достали такие хорошие репродукции? От них так и веет уютом, честное слово. Немудрено, что вы так любите бывать здесь. Как вам только удалось все так складно устроить? Непостижимо! Поделились бы, старина.

И пока Крыс накрывал на стол и готовил горчицу в подставке для яйца, Крот, все еще поводивший боками от последнего потрясения, вспоминал, немного застенчиво поначалу, а затем все смелей и раскованней — как замышлялось это, как продумывалось то, как наконец, и вон до того лапы дошли, благо состоятельная бабушка преставилась, царство ей небесное; а вот эта вещь — находка, что и говорить! но с каким трудом! как долго пришлось торговаться! упаси бог!., а эта вещица? что вы думаете? — с хлеба на воду, полгода! Крот окончательно пришел в себя. Ему уже непременно потребовалось погладить и продемонстрировать любимые безделушки: он схватил лампу и начал так и этак освещать их, показывая гостю с самой выигрышной их стороны и пространно о них толкуя, — он совсем запамятовал об ужине, столь необходимом для них обоих. Крыс был близок к голодному обмороку, но искусно скрывал это неуместное обстоятельство: он одобрительно покачивал головой, красиво выгибал бровь, знакомясь с вещицей вплотную, и когда ему как знатоку порой предоставлялось слово, убедительно произносил: «Просто чудо!» или «Необыкновенно любопытная редакция!».

Незаметные попытки Крыса наконец увенчались успехом: ему удалось заманить хозяина за стол. Однако, как только он взялся открывать сардинки, в парке послышались странные звуки: будто чьи-то лапки шуршали песком, и кто-то шепотом попискивал. До друзей донеслись обрывки фраз:

— А теперь построились! Фонарь повыше, Томми… прокашляйтесь хорошенько — и чтоб никаких кашлей после счета «три»! А где малютка Билл?.. Ну, наконец-то! Давай скорей, мы только тебя и ждем!

— Это еще что такое? — поинтересовался Крыс, не без досады прервав свое занятие.

— Должно быть, мыши-полевки, — как можно более безразлично ответил Крот, но приосанился. — Под Рождество они ходят по домам и поют особые песни, — вроде колядок. Такой уж обычай в наших краях. Ну, и мой дом, естественно, не обходят: в Кротком их обычно поят горячими напитками, а то и ужином накормят. Если могут себе позволить. Да! Как хорошо бы снова пригласить их!

— Дайте-ка я на них взгляну! — подскочил Крыс и бросился к двери.

Какое прекрасное зрелище — и как раз по сезону — открылось в парке! В тусклом свете слюдяного фонаря стояло с десяток полевых мышей, построенных полумесяцем. От холода они кутались в линялые кашне, подпрыгивали, прятали передние лапки в карманах. Своими яркими бисерными глазками они смущенно переглядывались, похихикивали от неловкости и шмыгали носами, используя рукава несколько чаще, чем принято. Когда дверь распахнулась, мыш постарше, тот самый, что держал слюдяной фонарь, распорядился: «Внимание! Раз, два, три!» — и в тот же миг воздух зазвенел от их тоненьких голосков.

То была рождественская песня — одна из тех, что сложили их предки где-нибудь на седой от инея пашне или у очага в лютую непогоду, чтобы она, эта песня, из поколения в поколение согревала души под Рождество:

Сей морозною порой
Не добраться нам домой,
Эй, хозяин, дверь открой:
Песни наши, ужин — твой!
Мир твоему дому!

Наша доля нелегка,
Мы пришли издалека,
Но теперь наверняка
Пропоем у камелька
Мир твоему дому!

Нас сюда звезда вела
Светом счастья и тепла:
Завтра мир не вспомнит зла.—
Так сказали небеса!
Мир твоему дому!

Плотник плелся через снег,
Под звездой увидел хлев,
Там устроили ночлег
Муж с пречистою из дев
Мир твоему дому!

И никто, по существу,
Не причастен к Рождеству,
Кроме тех, кто жил в хлеву,
Кто все видел наяву!
Счастья всем животным!

Голоса смолкли. В наступившей тишине певцы стояли с застенчиво опущенными головами, исподлобья поглядывая по сторонам и конфузливо улыбаясь. Откуда-то сверху донесся приглушенный, удивительно мелодичный звук: это где-то далеко-далеко весело трезвонили и гудели рождественские колокола…

— Отлично спелись, ребятки, — сердечно похвалил Крыс хористов. — А теперь прошу всех в дом: обогреетесь, чего-нибудь горяченького пропустите!

— Да, да, проходите, мыши! — Крот нетерпеливо сучил лапками. — Совсем как в былые времена! Закрывайте дверь за собой… вот, молодцы. Тащите эту лавку к огню, погрейтесь, а мы для вас… Крысси! — вскричал он, как всегда в таких случаях, плюхнувшись в кресло и пытаясь проглотить ком в горле. — Что мы делаем? Нам нечем угостить их!

— Предоставьте мне решать, чего вам не хватает! — поморщился Крыс. — Эй, вы, с фонарем! Подите сюда, я буду говорить с вами.

Хормейстер послушно подошел.

— Скажите-ка мне, до которого часа тут лавки работают?

— Отчего же-с? Конечно, сэр, — почтительно откликнулся мыш. — На Рождество все лавки работают круглосуточно.

— Тогда слушайте: вы сейчас же отправляетесь в лавку и приносите мне…

Далее последовало неразборчивое шушуканье, и до ушей Крота доносились лишь обрывки указаний Крыса, вроде следующих:

— И зарубите себе на носу: све-жу-ю!.. нет, достанет, пожалуй, и фунта, но только от Баггинса, другой не приносите… нет-нет, подчеркиваю: самое лучшее, а если там нет, — что ж, батюшка, потрудитесь поискать в других лавках… да-да, разуме ется, домашнюю: никаких консервов! Ну, в добрый путь? Фонарь не забудьте.

Звякнули монеты, переходя из лапы в лапу, и хормейстер, снабженный вместительной корзиной и фонарем поспешил прочь.

Остальные мыши, рядком усевшись на лавке у огня, болтали задними лапками и сладко жмурились от покалывания под коготками.

После нескольких неудачных попыток стало ясно, что в светскую беседу ни о чем их не втянуть, и Крот обратился к истории их семей, заставив каждого перечислить наизусть имена всех братьев и сестер, которые, как оказалось, были еще зелены для колядок, но в скором времени — на будущий год, вероятно, — могли бы рассчитывать на родительское благословение.

Крыс между тем пытливо рассматривал этикетку на одной из бутылок.

— Э-э, да это, я чувствую, Старый Бертон, — одобрительно отметил он. — Ай да Крот: порадовал. То, что надо! Из такого пива кое-что получится! Достаньте пряности, хозяин, а я займусь пробками.

Крыс поколдовал над смесью, попробовал её, закатив глаза и почмокав, после чего сунул кастрюлю в угли. Вскоре мыши сербали, обжигая губы, давясь и кашляя — горячий эль это вам не что-нибудь! — и, утирая рукавами глаза, от души смеялись невесть над чем. Ночь, мороз, снег — о них и думать забыли.

— Это что! — песня, я имею в виду. Они и пьесы изображают, эти ребятки! — Крот размяк и шептал на всю гостиную. — Сами сочинят, а потом изображают. И еще как получается — ого-го! В прошлом году такую показали — вообще! Одного полевого мыша взяли в плен берберские пираты и приковали к веслу на своей галере. Ну, там, слово за слово… Он и убежал. Возвращается домой: о, ужас! — его возлюбленная ушла в монастырь, представляете? Эй, малый! Ты в этой пьесе играл, — встань, изобрази!

Окликнутый мыш встал с лавки, застенчиво гоготнул, постоял, елозя глазками туда-сюда, шумно сглотнул, но так ничего и не произнес. Его ободряли товарищи. Крот увещевал и поощрял его, а Крыс пошел дальше и, взяв за плечи, сильно тряхнул его — все впустую: ничто не могло вывести актера из зажима. Были испробованы все рекомендации Королевского общества спасения на водах (Раздел «Особо тяжкие случаи»), когда вдруг, к счастью для артиста, звякнула щеколда, дверь отворилась, и на пороге появился хормейстер с фонарем и тяжелой корзиной.

Как только на стол вывалили целую груду совершенно конкретных предметов, которые можно было пощупать, понюхать и т. п., беседа о театре захлебнулась. Гора была атакована под командованием Крыса: все что-то нарезали, вскрывали, намазывали, и через несколько минут противник был рассеян по всему столу. Со счастливым недоверием и как бы с высоты птичьего полета, обозревал Крот преображенное свое жилище: недавно голый как степь стол, уставленный теперь лакомствами, сосредоточенные, милые, жующие лица гостей и, наконец, самого себя. Сидя во главе стола, он то и дело отвлекался от трапезы и рассуждал о неисповедимости путей Судьбы, о том, как славно возвратиться в столь родной, пустой и холодный дом. Беседа оживилась, полевые мыши делились самыми-самыми свежими слухами и отвечали, как могли более исчерпывающе, на сотни вопросов почтенного хозяина. Крыс говорил мало, следя за тем, чтобы гости ни в чем не испытывали недостатка или стеснения, а Крот ни о чем не беспокоился и не нервничал.

Наевшись, мыши разом встали из-за стола и, наперебой осыпая гостеприимного хозяина выражениями самой теплой признательности и праздничными пожеланиями, набили карманы гостинцами для братцев и сестер. Когда дверь за мышами закрылась, и позвякивание фонаря хормейстера стихло, друзья подкинули дровишек в огонь и, взбодрив по кружечке пунша на посошок, пересели поближе к очагу обсудить события дня. Вскоре Крыс, от всего сердца зевнув, объявил:

— Я готов, старина. Сонный? — не то слово! Нет слова, которое бы… — он опять зевнул. — Это ваше место? Очень хорошо, значит, я расположусь напротив. Потрясающий домик! До всего лапой подать.

Он забрался на свою лежанку, старательно укутался в одеяла и тут же провалился в сон, словно злак под серпом селянина.

Изнуренный, Крот был тоже непрочь безотлагательно отойти ко сну, и скоро с наслаждением приник щекой к подушке. Но прежде чем закрыть глаза, он позволил им еще немного поблуждать по комнате, залитой мягким светом огня, что играл и переливался на любимых вещицах, давным-давно ставших частью его самого, но без его ведома: до этой минуты Крот не осознавал, как много они значат для него. Крот пребывал как раз в том поучительном состоянии духа, к которому весь вечер подталкивал его мудрый Крысси. Крот видел, как незатейлив и прост — даже тесен! — был его дом, но уже знал, что вовсе не в этом дело, главное — он был у него, этот дом, и всегда был готов укрыть, обогреть, утешить. Крот не собирался расставаться с просторами новой жизни, показывать спину небу, солнцу и прочим наземным радостям — нет! Он не хотел всю жизнь просидеть взаперти: зов солнца оказался слишком силен, и Крот понимал, что вырос за время разлуки, что домик жмет ему, что ему, Кроту, необходимо теперь более широкое поле деятельности. И все же… Как отрадно знать, что можно всегда вернуться сюда, что есть такое место на Земле, где все принадлежит только ему! Где он может рассчитывать на взаимность и теплоту, что бы там не случилось.