После того как пять врачей, один другого знаменитее, и в том числе два иностранца, с редким единодушием признали, что спасти Бородулина может только строжайший режим питания (ни того, ни этого ни в коем случае — и прочее), при полнейшем покое, постоянном врачебном наблюдении, никаких занятий, никаких волнений, ни одной папиросы, ни одной рюмки, дважды в день то, дважды в неделю это, и малейшее нарушение этих предписаний может кончиться катастрофой, после этого жизнь нестарого человека, богатого и очень деятельного коммерсанта, утратила всякий смысл. Некоторое время он подчинялся, сидел, лежал, глотал, бездействовал, сосал мундштук с ароматической ватой, жевал безвкусный рис и куриную котлетку и подписывал счета и векселя, не вникая в дело, но почувствовал, что, если так просуществовать не только год, а хотя бы два месяца, то тошнота и боли, может быть, пройдут, но сумасшествие грозит ему наверное. Строгого и дорогого врача, навещавшего его через день, он возненавидел всей душой, отвечал ему грубо и трясся от злости при его вопросах и замечани-ях, самых обычных. Сверх того, он почувствовал, что от постоянного голодания и безвкусной дряни, которою его пичкали, он стал слабеть и впадать в сонливость, чего раньше не было никогда. И когда доктор потребовал, чтобы он дважды в неделю, по средам и пятницам, прово-дил весь день в постеле и пригласил сестру милосердия для правильного ухода, Бородулин, сидевший в кресле своей собственной фабрики в халате и туфлях, налился кровью и прошипел:
— Убирайтесь к черту!
Конечно, это было истолковано болезненным состоянием, врач не позволил себе обидеться и, не повышая голоса, сказал:
— Сдерживайтесь и старайтесь не волноваться. Чтобы вам в этом помочь, я удалюсь, а вы потрудитесь серьезно подумать о своем состоянии и передо мной извиниться. Можете и по телефону.
Не подав больному руки, лишь снисходительно кивнув ему головой, доктор действительно удалился, надел в передней пальто, тихо и спокойно сошел с лестницы и на пути к другим больным размышлял о том, какое важное значение во врачебной профессии имеет выдержка, особенно когда больной человек некультурный, чтобы не сказать хам.
Вернувшись домой довольно поздно, он нашел письмо, со вложением бесспорного и вполне приличного чека и корявой благодарностью за услуги, в которых надобности в дальнейшем не предвидится. Рядом с подписью была чернильная клякса oт слишком энергичного действия пресс-бюваром.
* * *
На другой день, проснувшись бодрым и посвежевшим, фабрикант мебели Бородулин проделал весь курс неблагоразумия: хорошо позавтракал, выкурил папиросу, поехал в свою контору, распорядился текущими делами, пошел домой пешком и на середине пути почувство-вал припадок сильной боли и тошноту. Это произошло в Кривоколенном переулке, сокращав-шем дорогу к его собственному дому с Маросейки на Чистые пруды. Приостановившись у невзрачного крыльца, он подумал, что вряд ли случится тут проезжий порожний извозчик. На двери была медная, давно не чищенная дощечка с надписью: «Доктор Щепкин, прием 4-7». Первое, что подумал Бородулин, могло быть выражено словами: «Черт бы вас всех…» Затем он взглянул на часы, сердито сунул их в карман и позвонил. Ему отворила женщина в платке, пропустила его в переднюю и указала рукой на дверь приемной, где уже сидело человек пять. Бородулин вошел недоверчиво и с некоторым отвращением, но поспешил сесть, так как боль была несносной. Тотчас же из дверей докторского кабинета вышел старичок и вслед за ним высунулась косматая голова в очках: кто? Бородулин привстал было, но его опередила дама, а доктор в белом халате кивнул ему головой и сказал:
— Обождите, да снимите пальто, ни к чему париться! Газетку почитайте.
Неизвестно почему Бородулин заспешил, снял пальто, сам отнес его в переднюю, повесил и, вернувшись, почувствовал себя гораздо лучше. Главное — прошла его злость, а с нею и тошнота и боль. Молчаливые лица пациентов показались ему знакомыми и симпатичными: румяная дама с бледной, худенькой девочкой и здоровенный человек с испуганным лицом, не сводивший глаз с двери докторского кабинета. Этот ждал минут десять, за ним были приняты мать с дочерью, которых доктор долго продержал, проводил с большой ласковостью и затем поманил пальцем Бородулина:
— Ну, что в газете вычитали? Пожалуйте!
Небольшой письменный стол был стар и обшарпан, кресло с сомнительными пружинами и износившейся кожей, шкап — довольно солиден, еще два столика с приборами и койка, крытая чистой простыней. Обстановка вообще более чем скромная, а с точки зрения фабриканта модной мебели — позорная. Доктор Щепкин смотрел сквозь очки и слушал рассказ больного о консуль-тациях, исследованиях, предписаниях, о боли, слабости, режиме и всем прочем, чем мог похва-литься и. на что пожаловаться пациент. Слушал с интересом и вниманием, но раза два прикрыл рукой зевоту, потому что был плохо выспавшись. Услыхав имена знаменитостей, лечивших Бородулйна, спросил:
— А ко мне как попали?
— Я хожу домой мимо, Кривоколенным.
— Ну ладно, разденьтесь, помну вам живот.
Мял долго, но с осторожностью, потом еще расспрашивал, что-то записывал в свою книгу, и, пока пациент застегивался, доктор чесал себе карандашиком затылок. На вопрос пациента, что с ним, ответил, что:
— Откуда же мне знать, батюшка, я ведь не медицинская светила! Посмотрим, полечимся, вот капельки попринимаете, если больно будет, а не будет больно — зря не глотайте. Не попра-витесь через недельку — опять загляните. Есть попробуйте все, только не очень жирное, и не переедайте. Вина не советую. Уж лучше водку, от нее вреда мало.
— Курить можно ли?
— Да ведь при чем тут табак, когда кишочки у вас слабы? Дымите!
— А лежать?
— Если неможется — лягте, а зря не нужно. Делайте, как нравится.
— А как же мне говорили…
— Кто говорил, те знали, а я вашей болезни толком еще не знаю. Особенного, по-моему, ничего нет, у кого брюхо не болит. Но бывает, что и помрет человек; значит, что-нибудь было неладно. Да вы не бойтесь!
Бородулин, которому доктор Щепкин очень понравился, попросил было его навещать первое время, но доктор решительно отказался:
— Что ж навещать вас, время тратить? Если будет плохо, вызовите меня, а то сами зайдите. Пока капельки принимайте, может, и пройдет.
Уходя, Бородулин неуклюже жал вялую докторскую руку и высвобождал из пальцев кредитку. Доктор сказал просто:
— А вы бы на тарелочку, без стеснения! — и, взглянув, прибавил: — Вон вы какой туз, видно, богаты! Ну, до свиданья, много водки все-таки не пейте, пожалейте кишочки!
Больше больных сегодня не было. Сев за стоя, доктор огляделся с довольным видом, потому что больше всего он любил сидеть в одиночестве, в привычной обстановке, за удобным столом перед знакомой чернильницей. Вот только проветрить комнаты, может быть, вздремнуть полчаса и потом усесться плотнее с интересной книжкой, взятой из библиотеки, со спокойным романом или смешными рассказами, где люди хоть и ненастоящие, зато без болячек, припухших миндалин, хронических насморков и ущемленных грыж. Доктор любил и свою настольную лампу, и разрезательный нож, и молчаливого собеседника — кресло с сомнительными пружина-ми, и шкап, под ножку которого была подложена для равновесия дощечка. И койку, с которой нужно снять простыню. И картину в рамке: Лев Толстой на пашне.
* * *
Бородулин пришел вторично через две недели, к началу приема, первым. В кабинет вошел веселым и влюбленным, радостно поведал:
— Капли ваши принимал только три раза, больше и не понадобились. Либо капли чудотвор-ные, либо сам вы, доктор, кудесник, а только стал я здоровехонек, как рукой сняло. Вот и пришел сказать.
Доктор Щепкин довольно ухмыльнулся:
— Вот и ладно. Капли эти не лечат, только боль унимают. Ничего у вас такого и не было, очевидно; что было само и прошло. Однако не хвастайте и не шикуйте, будьте вперед осторожны, кишочки у вас все-таки не так чтобы очень…
Еще через две-три недели фабрикант Бородулин явился в обычное время, извинился и настойчиво заявил, что придется доктору назначить день, когда ему удобнее и свободнее, и в этот день прикатит к нему благодарный пациент, которого он, можно сказать, спас от болезни и от грабителей и мучителей и который хочет ему за все это благодеяние поднести одну-две безде-лушки своего производства, а вот пока… и положил на тарелочку конверт, смятый вложением и лежанием в кармане. Доктор Щепкин смутился и сказал, что это уж, пожалуй, и напрасно из-за такого пустяка. А день — какой день? Ну, скажем, послезавтра, во вторник, часу во втором:
— Все это вы напрасно. На водку все же очень-то не налегайте. Не пьете? Ну, не пейте — ваше дело! Жирного поменьше.
Во вторник подъехал к дому в Кривоколенном грузовик, мебельная фура фирмы Бородули-на, а за фурой и он сам на хорошей машине. В квартире бывший пациент распоряжался за хозяина, а доктор бродил беспомощно, ворча и вздыхая. Всю мебель из его кабинета вынесли на чердак, всю до последней скамеечки, оставив только его приборы. Внесли письменный стол, большой, красного дерева, два превосходных кожаных кресла, шкап под стиль прочего, шкапчик поменьше, столики с досками, крытыми стеклом, и даже койку надлежащей меры, все прекрас-ное и дорогое, отчего помутнел потолок, стены и вся комната смутилась, как девушка, наряжен-ная под шикарную даму. То же было и в докторской приемной, так что он нахмурился и не стал смотреть, и ахала за него старая женщина в платке, его прислуга. Был шум, стук, шарканье ног, скрип чердачной лестницы, перебранка рабочих, командный голос Бородулина, бодрого, здоро-вого и довольного за себя, и за доктора, и за его прислугу, которая не поверила глазам, когда фабрикант сунул ей в руку бумажку. Когда же все смолкло, моторы загудели и отдалились, в квартире наступила тишина, жуть и неуютность, старуха взялась за метлу и тряпку, доктор сел за новый стол, сунул, не разбирая, в незнакомые ящики знакомые бумаги, и был так грустен и так расстроен, что сам принял какие-то капли с запахом эфира.
В обычный час явились пациенты, и сегодня были они не по-обычному осторожны, отвечали односложно, клали на тарелочку больше, чем доктор привык, может быть, потому, что и он был неприветлив, мрачноват и даже придирчив. В шикарной обстановке нового кабинета он казался себе шарлатаном, фанфароном, выскочкой и замухрышкой. Прописывал преимущественно касторку, на одного больного даже накричал. Все они ему ужасно надоели.
* * *
Когда же комнаты были, по обыкновению, проветрены и наступил час докторского отдыха, ничего из отдыха не получилось Мебель блестела, на столе стоял бронзовый прибор с ненужны-ми вещами, подсвечниками и увесистым прессом, кресла пахли кожей, не на что было положить локти, и даже лампа была новая, а старая уехала на чердак. Главное — в застольном кресле, в сиденье, не было годами промятой ямки, а спинка ходила.
Посидев с полчаса и ничего не поняв в романе, вчера с удовольствием начатом, доктор Щепкин встал, вышел в спальню, попробовал почитать лежа в постели, к чему не привык и чего не любил, затем, мрачно побродив по всем трем своим комнатам, тихонько, стараясь не скрипеть ступенями, пробрался на чердак, захватив свечу. Там он возился долго, двигал, переставлял, устраивал, даже стучал молоточком, и не раньше, как час спустя, сошел вниз за оставленной в кабинете книгой. Он был особенно удовлетворен тем, что на чердаке оказалась керосиновая лампа, а лавочка, в которую он послал прислугу, была недалеко, на углу. Потом он сам заправил лампу, давшую уютный огонек на старом письменном столе, перед которым было поставлено кресло с удобной выемкой в сиденье и привычной спинкой. Старый шкап стоял справа, хотя несколько ближе, так как места на чердаке было мало. Но его хватило для другого кресла — с сомнительными пружинами, а чернильница так и была принесена вместе со столом, в котором остались и некоторые бумажки.
Роман был обширный, со множеством действующих лиц, но эти лица быстро между собой перезнакомились и улыбались доктору с полным сочувствием. Герой был порядочной тряпкой, и героиня им вертела, как старым разрезательным ножом. Кое-кто из лиц второстепенных уселся на койку, лишенную покрышки, но еще крепкую. Чердак был теплым, хотя немного пахло пылью и кошкой. Внизу, у лестницы, стояла старая женщина в платке и прислушивалась. Все было тихо, доктор иногда откашливался и перелистывал страницу.
Отзывы о сказке / рассказе: