1
За последние два года жизнь резко изменилась.
Главное, интересно отметить,— почти прекратилось воровство.
Все стали какие-то положительные, степенные. Воруют мало. И взяток вовсе не берут.
Прямо перо сатирика скоро, небось, заржавеет.
Конечно, насчет взяток дело обстоит сложней. Взяток не берут, но деньги, в другой раз, получают. Тут в смысле перевоспитания публика туго поддается новым моральным течениям. При этом из боязни такого тумана напускают, что сразу и не
поймешь, что к чему и почему.
Давеча на юге я столкнулся на этом фронте с одной хитростью. И вот желаю осветить это дело, чтоб другим неповадно было.
Одним словом, в одной гостинице хотели за номер содрать с меня въездные. Ну, другими словами,— хотели взятку взять.
Конечно, раньше, несколько лет назад, на эту простенькую тему я бы написал примерно такой рассказец.
2
И вот, стало быть, еду я, братцы, на пароходе.
Ну, кругом, конечно, Черное море. Красота неземная. Скалы. Орлы, конечно, летают. Это все есть. Чего—чего, а это, конечно, есть.
И гляжу я на эту красоту и чувствую какое-то уважение к людям.
«Вот,— думаю,— человек — властитель жизни: хочет — он едет на пароходе, хочет — на орлов глядит, хочет — на берег сейчас сойдет и в гостинице расположится».
И так оно как-то радостно на душе.
Только, конечно, одна мысль не дозволяет радоваться. Где бы мне, думаю, по приезде хотя бы паршивенький номеришко достать.
И вот плыву я грустный на пароходе, а капитан мне и говорит:
— Прямо,— говорит,— милый человек, мне на вас жалостно глядеть. Ну, куда вы едете? Ну, на что вы рассчитываете? Что вы, с луны свалились?
— А что? — говорю.
— Да нет,— говорит.— Но только как же это так? Что вы — ребенок? Ну, где вы остановитесь? Чего вы поехали? Я даже согласен назад теплоход повернуть, только чтоб вам туда не ехать.
— А что,— говорю,— помилуйте?
— Как что? Да разве у вас есть знакомства — номер получить, или, может быть, у вас портье — молочный брат? Я, — говорит, — прямо удивляюсь на вас.
— Ну,— говорю,— как-нибудь. Я,— говорю,— знаю одно такое петушиное слово, супротив которого в гостинице не устоят.
Капитан говорит:
— А ну вас к черту! Мое дело — предупредить. А вы там как хотите. Хоть с корабля вниз сигайте.
И вот, значит, приезжаю.
В руках у меня два места. Одно место — обыкновенная советская корзинка, на какую глядеть мало интереса. Зато другое место — очень такой великолепный фибровый или, вернее, фанерный чемодан.
Корзинку я оставляю у газетчика, выворачиваю наизнанку свое резиновое международное пальто с клетчатой подкладкой и сам в таком виде со своим экспортным чемоданом вламываюсь в гостиницу.
Швейцар говорит:
— Напрасно будете заходить — номерей нету.
Я подхожу до портье и говорю ему ломаным языком:
— Ейн шамбер-циммер, — говорю, — яволь?
Портье говорит:
— Батюшки-светы, никак, иностранец к нам приперся.
И сам отвечает тоже ломаным языком:
— Яволь, яволь. Оне шамбер-циммер, безусловно, яволь. Битте-дритте сию минуту. Сейчас выберу номер какой получше и где поменьше клопов.
Я стою в надменной позе, а у самого поджилки трясутся.
Портье, любитель поговорить на иностранном языке, спрашивает:
— Пардон,— говорит,— господин, извиняюсь. By зет Германия, одер, может быть, что-нибудь другое?..
«Черт побери,— думаю,— а вдруг он, холера, по-немецки кумекает?»
— Но,— говорю,— их бин ейне шамбер-циммер Испания. Компрене? Испания. Падеспань. Камарилья.
Ох, тут портье совершенно обезумел.
— Батюшки-светы,— говорит,— никак, к нам испанца занесло. Сию минуту,— говорит.— Как же, как же.— говорит,— знаю, слышал,— Испания, падеспань, эспаньолка…
И у самого, видать, руки трясутся. И у меня трясутся. И у него трясутся. И так мы оба разговариваем и трясемся.
Я говорю ломаным испанским языком:
— Яволь,— говорю,— битте-цирбитте. Несите,—говорю,— поскорей чемодан в мою номерулю. А после, — говорю, — мы поговорим, разберемся, что к чему.
— Яволь, яволь,— отвечает портье,— не беспокойтесь.
А у самого, видать, коммерческая линия перевешивает.
— Платить-то как,— говорит,— будете? Ин валют одер все-таки неужели нашими?
И сам делает из своих пальцев знаки, понятные приезжим иностранцам — нолики и единицы.
Я говорю:
— Это я как раз не понимает. Неси,— говорю,— холера, чемодан поскорей.
Мне бы, думаю, только номер занять, а там пущай из меня лепешку делают.
Вот хватает он мой чемодан. И от старательности до того энергично хватает, что чемодан мой при плохом замке раскрывается.
Раскрывается мой чемодан, и, конечно, оттуда вываливается, прямо скажем, разная дрянь. Ну там, бельишко залатанное, полукальсоны, мыльце «Кил» и прочая отечественная чертовщинка.
Портье поглядел на это имущество, побледнел и сразу все понял.
— А нуте,— говорит,— подлец, покажи документ.
Я говорю:
— Не понимает. А если,— говорю,— номерей нету, я уйду.
Портье говорит швейцару:
— Видали? Эта дрянь пыталась пройти под флагом иностранца.
Я собираю поскорей свое имущество и — ходу. А в другой гостинице все же номер получил — под это же самое плюс пятьдесят рублей.
3
Вот, примерно, в таком легком виде года три-четыре назад сочинил бы я рассказ на эту тему.
Ну, конечно, молодость. Беспечность в мыслях. Пустяковый взгляд на вещи.
А нынче как-то оно не то. Нынче охота быть поближе к правде. Неохота преувеличивать, выдумывать и кувыркаться. Неохота сочинять разные там побасенки и фарсы с переодеванием.
Одним словом, желательно быть поправдивей и желательно говорить без всякого вранья.
И рассказ на эту тему, вернее — истинное происшествие, без прикрас и без одного слова выдумки, рисуется нам уже в таком академическом виде.
4
Прямо с парохода я отправился.в гостиницу. Портье, криво усмехаясь, говорит скорее в пространство, чем мне:
— Нет, знаете, я прямо удивляюсь на современную публику. Как пароход приходит, так все непременно к нам. Как нарочно. Как будто у нас тут для них номера заготовлены. Что вы, с луны упали? Не понимаете ситуации?
Я хочу уйти, а швейцар, тихонько вздыхая, говорит мне:
— Да уже, знаете… Прямо беда с этими номерами. Нигде нет номеров. У нас-то, конечно, нашлось бы, но… Да вы поговорите хорошенько с портье…
— Черт возьми,— говорю,— вы это про что? Портье со своей конторки говорит швейцару через мою голову:
— Я удивляюсь на вас, Федор Михайлович. Где же у нас свободные номера? С чего вы взяли? Да, есть один номер, но он, вы же знаете, без ключа. Если хочет — пущай берет.
Я говорю:
— Хотя бы дайте без ключа.
— Ах, вам без ключа,— говорит портье,— берите. Только у нас кражи. Воруют. Упрут портьеры, а вам за них отвечать.
Я говорю:
— В крайнем случае я из номера не буду выходить. Только допустите. А то меня на море закачало — еле стою.
— Берите,— говорит портье,— только предупреждаю: у нас ключ потерян, а номер заперт. А вы, наверное, думали наоборот — номер не заперт, а ключ потерян.
— Помилуйте,— говорю,— на что же мне такой номер, в который не войти…
— Не знаю,— говорит портье,— как хотите.
Швейцар подходит ко мне и говорит:
— Я бы мог дать совет.
Даю ему трешку.
— Мерси,— говорит.— Если хотите, я сбегаю во двор. У нас там работает наш слесарь. Он может отмычкой открыть ваш номер.
Вот приходит слесарь.
— Да,— говорит,— конечно, об чем речь, еще бы. Ясно. Дверь открыть — делов на копейку, но мне,— говорит,— мало расчета подниматься в верхние этажи. Я,— говорит,—каждый час своего времени буквально на валюту считаю.
Даю слесарю пять рублей.
Он открывает отмычкой дверь и дружелюбным тоном говорит:
— Да, конечно. Еще бы. Ясно. Без ключа мало интереса жить. Все-таки вам, наверное, захотится покушать или куда-нибудь выйти попить водички,— а тут сиди, как болван.
— Да уж,—говорю,— прямо хоть человека нанимай.
—- Ну, это,— говорит,— вам влетит в копеечку, а вот рублей бы за восемь я бы вам схлопотал какой-нибудь ключишко из старья.
И вот ключ подобран. Я лежу на кровати, как фон барон. Я слушаю патефон из соседнего номера — пенье господина Вертинского. Я гуляю и хожу туда и сюда. И со своим ключом чувствую себя на одном уровне с соседями.
Вечером иду на прогулку, а портье мне говорит:
— Знаете, мы вам с этим ключом заморочили голову. Мы думали, он потерян, а он висит на другом гвозде.
— Здорово,— говорю,— номер стоит пять рублей, а накладных расходов шестнадцать.
— То есть,— говорит,— как шестнадцать, а не восемь?
— Нет,— говорю,— шестнадцать. Швейцару — три, слесарю — пять, да за ключ — восемь.
— За какой ключ?
— Да,— говорю,— слесарь мне подобрал.
— Позвольте,— говорит,—да он, подлец, не продал ли вам наш ключ? Ну да,— говорит,— так и есть. Вот он тут висел, а сейчас нету. Ну, погодите, я ему…
— Тут у вас,— говорю,— кажется, шайка—лейка…
Портье начал чего-то врать и бормотать про небольшие заработки, после махнул рукой и отвернулся поговорить с вновь приезжим.
И я слышал, как он сказал:
— Да, есть один номерок, но без ключа.
Вскоре я уехал из этой гостиницы.
Между прочим, думал, что и с железнодорожными билетами будет такая же волынка и такие же накладные расходы, но оказалось — ничего подобного. Билет я получил по знакомству и заплатил за него именно столько, сколько он стоил по казенной цене. Так что я вернулся с юга в душевном равновесии.
Отзывы о сказке / рассказе: