Нет на свете туриста, достойного этого звания, который не знает берегов Сены и не замечал между развалинами Жумьежа и руинами Сэн-Вандрила странный маленький средневековый замок Малаки, гордо сидящий на своей скале, в самой середине реки. Арка моста связывает его с дорогой. Основания его мрачных башен сливаются с гранитом, на котором он стоит, — огромным блоком, оторвавшимся от невесть какой горы и выброшенным на это место каким-то невероятным катаклизмом. Вокруг него, со всех сторон, тихие воды играют среди камышей, и стебли трав колышатся над мокрыми грудами речной гальки.
История Малаки сурова, как его имя, и причудлива, как его силуэт. То была непрерывная череда сражений, осад, штурмов, грабежей и резни. На посиделках в деревнях округи Kо с дрожью вспоминают преступления, которые были в нем совершены. Рассказывают таинственные легенды. Говорят о знаменитом подземном ходе, который вел когда-то из него к аббатству Жумьеж и к замку Агнессы Сорель, любовницы Карла VII.
В этом старом пристанище героев и разбойников живет теперь барон Кагорн, Барон Сатана, как его не так давно звали на бирже, где он несколько поспешно разбогател. Разорившимся владельцам Малаки пришлось продать ему, чуть ли не за кусок хлеба, старинное жилище предков. Барон привез в замок собранные им замечательные коллекции картин и мебели, фарфора и деревянных резных панно. И живет здесь один, с тремя старыми слугами. Никто в эти стены теперь не проникает. Никто ни разу не любовался под сводами этих древних залов тремя полотнами Рубенса, которыми владеет барон, двумя Ватто, кафедрой работы Жана Гужона и другими чудесами, взмахами банковских билетов, вырванными прямо из рук богатейших завсегдатаев публичных аукционов.
Барон Сатан боится. Не за себя — за сокровища, собранные с такой неизменной страстью, с интуицией любителя, которого самые дошлые торговцы не могли ни разу надуть. Он любит их. Любит их жестокой любовью скупца и ревнивой — супруга.
Каждый вечер, к закату, четыре окованные железом двери, поставленные в начале и конце моста и перед въездом на парадный двор, запирают на засовы. Электрические звонки готовы зазвучать в тишине при малейшем толчке. Со стороны Сены опасаться нечего: скала там круто обрывается вниз.
И вот, в одну из сентябрьских пятниц, к мосту подошел, как обычно, почтальон. И, как обычно, барон сам приоткрыл тяжелую дверь.
Он осмотрел прибывшего так подробно, как если бы не знал уже, причем — не первый год, эту веселую, добродушную физиономию с насмешливым взором старого крестьянина, человека, который со смехом ему сказал:
— Это снова я, господин барон. Не другой, надевший мою блузу и фуражку.
— Кому можно нынче верить? — пробормотал Кагорн. Почтальон вручил ему ворох газет. Затем добавил:
— Есть для Вас и нечто новое, господин барон. Нечто новое.
— Новое?
— Письмо… Заказное, к тому же…
Отрезанный от мира, не имея никого, кто мог бы проявить к нему интерес, барон никогда не получал писем. И это сразу показалось ему плохим предзнаменованием, причиной для беспокойства. Кто был неизвестный, который решился нарушить его уединение?
— Распишитесь вот тут, господин барон…
Он расписался, ворча. Потом, взяв письмо, подождал, когда почтальон исчез за поворотом, и, побродив, немного взад-вперед, прислонился к парапету и разорвал конверт. Внутри оказался сложенный вчетверо листок бумаги, надписанный поверху от руки:
«Тюрьма Санте, Париж»! Он бросил взгляд на подпись: «Арсен Люпэн». И с удивлением прочитал:
«Господин барон, В галерее, которая соединяет две Ваши гостиные, имеется картина Филиппа Шампенья, прекрасная работа, которая мне очень нравится. Ваши Рубенсы, как и меньший из Ваших Ватто, тоже соответствуют моему вкусу. В той гостиной, что справа, хочу отметить сервант в стиле Людовика XIII, гобелены из Бове, столик Ампир работы Джакоба и сундук в стиле Ренессанс. В той, что слева, — всю витрину с драгоценностями и миниатюрами.
На первый раз я готов удовольствоваться перечисленными предметами, реализация которых, полагаю, не будет трудной. А посему прошу Вас распорядиться, чтобы они были должным образом упакованы и отправлены на мое имя (с предварительной оплатой) на Батиньольский вокзал не позднее, чем через восемь дней… В противном случае буду вынужден самолично произвести их отправку в ночь со среды 27 на четверг 28 сентября. И, как того требует справедливость, не ограничусь уже вышеуказанными предметами.
Прошу извинить за причиняемое беспокойство и принять выражения совершеннейшего почтения.
Арсен Люпэн.
P. S. Особо прошу не присылать большего из Ваших Ватто. Хотя Вы уплатили за него в Доме распродаж тридцать тысяч франков, это всего лишь копия; оригинал картины в годы Директории был сожжен Баррасом, во время ночной оргии. Можно справиться по неизданным мемуарам Гарата.
Не стану также претендовать на дамскую цепочку в стиле Людовика XV, подлинность которой представляется сомнительной».
Письмо потрясло барона Кагорна. За любой другой подписью оно бы его глубоко обеспокоило; но это подписал сам Люпэн!
Усердный читатель газет, всегда в курсе всего, что случалось в мире и что касалось преступлений и воровства, он не оставался в неведении подробностей похождений адского взломщика. Барон, конечно, знал, что Люпэн, арестованный в Америке своим врагом Ганимаром, несомненно сидел за решеткой, и что готовился — с какими трудами! — его процесс. Но он знал также, что от этого человека можно было ожидать всего. А точное знание замка, размещения картин и мебели к тому же, было весьма грозным предостережением. Кто мог снабдить его сведениями о вещах, которые никто не видел, кроме самого барона?
Кагорн окинул взором суровый силуэт Малаки, его крутые обрывы, окружающие его глубокие воды, и пожал плечами. Нет, решительно опасности не могло быть. Никто в целом свете не мог бы пробраться в неприкосновенное святилище его драгоценных собраний.
Никто, допустим; но Арсен Люпэн? Разве для Арсена Люпэна существуют двери, подъемные мосты, крепостные стены? К чему наилучшим образом устроенные препятствия, самые тщательные предосторожности, если Арсен Люпэн решил их преодолеть?
В тот же вечер он написал государственному прокурору Руэна. Послал ему письмо с угрозами Люпэна, потребовав помощи и защиты.
Ответ не заставил себя ждать: Арсен Люпэн в данное время содержится в тюрьме Санте, под строгим надзором, лишен возможности писать письма, послание может быть только делом рук мистификатора. Все говорило об этом, — как логика вещей, так и несомненность фактов. Тем не менее, из предосторожности, к исследованию почерка был привлечен эксперт. И этот специалист заявил, что, несмотря на некоторые совпадения, данный почерк не принадлежал названному заключенному.
«Несмотря на некоторые совпадения» — барон остановился лишь на этих обескураживающих словах, где ему виделось наличие сомнения, которого, по его мнению, было достаточно для вмешательства правосудия. Страхи его обострились; он без конца читал и перечитывал письмо. «Буду вынужден самолично произвести их отправку…» И точная дата: ночь со среды 27 на четверг 28 сентября!
Молчаливый и подозрительный, барон не решился доверить дело слугам, преданность которых отныне не казалась ему безупречной. Однако, впервые за несколько лет, его мучила потребность с кем-нибудь поговорить, посоветоваться. Оставленный на произвол судьбы местной полицией, не надеясь на собственные возможности, он был готов поспешить в Париж, чтобы молить о содействии когонибудь из отставных полицейских.
Прошло два дня. На третий, читая газеты, барон чуть не подскочил от радости. В «Пробуждении Кодбека» была напечатана следующая заметка:
«Мы счастливы объявить, что в нашем городе, тому скоро три недели, находится главный инспектор Ганимар, один из ветеранов Сюрте. Мсье Ганимар, которому арест Арсена Люпэна, его последнее достижение, обеспечило европейскую известность, отдыхает от долгих трудов, приманивая на свои крючок уклейку и пескаря».
Ганимар! Вот он, наконец, тот союзник, который требуется барону Кагорну! Кто еще, кроме терпеливого, хитроумного Ганимара, сумеет расстроить козни Люпэна?
Барон не стал медлить. Шесть километров отделяли замок от городка Кодбека. Он прошел их быстрым шагом человека, ведомого надеждой на спасение.
После нескольких бесплодных попыток узнать адрес главного инспектора, он направился к редакции «Пробуждения», находившейся на середине набережной. Нашел там сотрудника, готовившего заметку к печати и тот, подойдя к окну, воскликнул:
— Ганимар? Вы наверняка увидите его на берегу, с удочкой в руках. Там состоялось наше знакомство — я случайно увидел его имя, вырезанное на удилище. Вот он, тот низенький старичок, который виден там, под деревьями аллеи.
— В сюртуке и соломенной шляпе?
— Точно! Ах! Какой странный субъект, неразговорчивый и угрюмый!
Пять минут спустя барон подошел к знаменитому Ганимару, представился и попытался завязать разговор. Не добившись успеха, он взял быка за рога и откровенно изложил свое дело.
Тот выслушал в полной неподвижности, не теряя из виду рыбу, которую подстерегал, затем повернулся к нему, смерил его с ног до головы с выражением глубочайшей жалости, и произнес:
— Милостивый государь, людей, которых хотят ограбить, не принято предупреждать. Арсен Люпэн, в частности, не совершает подобных ошибок.
— И все-таки…
— Будь у меня малейшие сомнения, сударь, будьте уверены, удовольствие посадить снова в кутузку дражайшего Люпэна перевесило бы у меня любые иные соображения. К сожалению, однако, сей молодой человек находится за решеткой.
— Но если он сбежит?..
— Из тюрьмы Санте не убегают.
— Но он…
— Он — не более, чем другой.
— И все-таки…
— Отлично, если он сбежит, тем лучше, я его снова схвачу. Покамест же — спите сном младенца и перестаньте пугать уклейку, которая, кажется, собирается клюнуть на мой крючок.
Разговор был окончен. Барон возвратился домой, несколько успокоенный беспечностью Ганимара. Он проверил запоры, обнюхал слуг, и прошло еще сорок два часа, в течение которых ему почти удалось убедить себя, что страхи его беспочвенны. Нет, решительно нет, как сказал ему Ганимар; людей, которых хотят ограбить, об этом не предупреждают. ^ Назначенное число приближалось. Утром 27-го ничего особенного не случилось. Но в три часа дня позвонил какой-то малец.
Он доставил телеграмму.
«Вокзале Батиньоля никаких отправлений нет. Приготовьте все на завтра.
Арсен».
Барона опять снова охватило смятение. До такой степени, что он стал подумывать, не уступить ли настояниям Люпэна.
Он бросился в Кодбек. Ганимар удил рыбу на прежнем месте, сидя на складном стуле. Не говоря ни слова, барон протянул ему телеграмму.
— Ну и что? — произнес инспектор.
— Как ну и что? Ведь все случится завтра!
— Что именно?
— Кража со взломом! Разграбление моих коллекций!
Ганимар положил удочку, повернулся к нему и, скрестив руки на груди, нетерпеливо воскликнул:
— И Вы вообразили, что я займусь такой нелепой историей!
— Какое вознаграждение угодно Вам назначить за то, чтобы провести ночь с 27-го на 28-е в моем замке?
— Ни единого су, и не морочьте мне голову.
— Назначьте цену; я богат, я очень богат. Внезапность этого предложения, видимо, сбила с толку Ганимара, который продолжал уже спокойнее:
— Я здесь провожу отпуск и не вправе во что-либо встревать.
— Никто об этом не узнает. Обязуюсь, что бы ни случилось, хранить молчание.
— О! Ничего и не произойдет.
— Хорошо, предлагаю три тысячи франков. Достаточно? Инспектор принял понюшку табака, подумал и проронил:
— Согласен. Но должен объявить честно: деньги пропадут зазря.
— Меня это не тревожит.
— В таком случае… Наконец, в чем можно быть уверенным, имея дело с таким дьяволом, как Люпэн! В его подчинении может быть целая банда… Вы уверены в своих слугах?
— Как сказать…
— Не будем, стало быть, на них рассчитывать. Я предупрежу телеграммой двух здоровяков из моих приятелей — с ними дело будет вернее. А теперь — ступайте, нас не должны видеть вместе. До завтра, в девять часов.
На следующий день, в назначенный Ганимаром срок, барон Кагорн приготовил свой арсенал, наточил оружие и совершил прогулку вокруг замка Малаки. Ничто подозрительное не привлекло его внимания.
Вечером, в восемь тридцать, он отпустил свою прислугу. Они жили во флигеле, выходившем фасадом на дорогу, но в некотором отдалении от нее, у оконечности замка. Оказавшись в одиночестве, барон осторожно открыл все четыре двери. Мгновение спустя кто-то тихо подошел.
Ганимар представил двоих своих помощников, крепких ребят с бычьими шеями и могучими руками. Затем потребовал некоторых разъяснений. Разобравшись, где что находится, от тщательно запер и забаррикадировал входы, через которые можно было проникнуть в находившиеся под угрозой залы. Осмотрел стены, приподнял ковры, затем поставил своих агентов в центральной галерее.
— Никаких глупостей, братцы. Мы здесь не для того, чтобы спать. При малейшей тревоге открывайте окна, выходящие во двор, и зовите меня. Поглядывайте и в сторону реки — десять метров обрывистой скалы вряд ли испугают таких чертей.
Он запер их, забрал ключи и сказал барону:
— А теперь — на наш пост!
Инспектор избрал для ночлега каморку, вырубленную в толще оборонительной стены, между двумя главными входами, где раньше было место дозорного. Одно смотровое окошко открывалось на мост, другое-во двор. В углу виднелось нечто вроде отверстия колодца.
— Как вы меня заверили, господин барон, этот колодец служил единственным входом в подземелья и, насколько помнят живущие, он заделан?
— Да.
— Таким образом, если не существует другого выхода, неизвестного для всех, кроме Арсена Люпэна, мы можем быть спокойны.
Он поставил в ряд три стула, с удобством на них растянулся, зажег свою трубку и вздохнул:
— Сказать правду, господин барон, надо было очень захотеть надстроить этаж над домиком, в котором я собираюсь окончить свои дни, чтобы взяться за такую примитивную работу. Расскажу об этом когда-нибудь своему приятелю Люпэну: он будет держаться за бока от смеха.
Барон, однако, не смеялся. Чутко прислушиваясь, он с растущей тревогой вопрошал тишину. Время от времени он наклонялся над колодцем и погружал в разверстый люк беспокойный взор. Пробило одиннадцать часов, полночь, час ночи. Внезапно барон схватил за локоть Ганимара, который вздрогнул, просыпаясь.
— Слышите?
— Конечно.
— Что это такое?
— Это я храпел.
— Да нет же, послушайте…
— А! Прекрасно, это рожок автомобиля.
— Так что?
— Так вот, не следует полагать, что Люпэн воспользуется автомобилем как тараном для того, чтобы разрушить ваш замок. И на вашем месте, господин барон, я бы просто заснул… как сделаю, с вашего позволения, я сам. Спокойной ночи.
Это был единственный повод для тревоги. Ганимар смог продолжить прерванный сон, и барон не услышал ничего, кроме его звучного и размеренного храпа.
На рассвете они вышли из своей каморки. Ясная тишина, утреннее спокойствие, какое бывает у берегов прохладных вод, обнимало замок. Кагорн — сияя от радости, Ганимар — по-прежнему невозмутимый поднялись по лестнице. Не слышалось ни звука. Ничего подозрительного.
— Что я говорил вам, господин барон? В сущности, мне не следовало соглашаться… Мне неловко…
Он взял ключи и вошел в галерею.
На двух стульях, скорчившись, с повисшими руками, оба агента спали.
— Гром и молния! Черт возьми! — проворчал инспектор. И тут же раздался крик барона:
— Картины!.. Сервант!..
Он заикался, задыхался, протягивая руки к пустым местам, к опустевшим стенам, из которых торчали гвозди, где еще висели теперь ненужные веревки. Ватто — исчез! Рубенсы — похищены! Гобелены — сняты! Витрины для драгоценностей — опустошены!
— И мои канделябры в стиле Людовика XV в… И подсвечник регентства!.. И богородица двенадцатого столетия!..
Он перебегал с места на место в растерянности, в отчаянии. Называл уплаченные цены, подводил итоги потерям, нагромождал числа, и все это — вперемешку, нечленораздельно, неоконченными фразами. Он топал ногами, корчился, сходя с ума от ярости и страдания. Словно вконец разоренный человек, готовый пустить себе пулю в лоб.
И если что-нибудь могло его утешить, то только изумление, охватившее Ганимара. Не в пример барону, инспектор не был в состоянии пошевелиться. Словно окаменев, он блуждающим взором окидывал окружающее. Окна? Заперты. Замки на дверях? Не тронуты. И никаких проломов в потолке. Следов взлома в полу? Все было в полнейшем порядке. Все, очевидно, исполнено методически, по безошибочному, логичному плану.
— Арсен Люпэн… Арсен Люпэн… — бормотал он в полнейшей подавленности.
Он подскочил к обоим агентам, словно гнев его вдруг подхлестнул, яростно встряхнул их, стал ругать. Ни один, однако, не проснулся.
— Их усыпили!
— Но кто?!
— Вот еще! Он, черт его возьми! Либо его банда, под его руководством. Это — в его манере. Его почерк, ошибки не может быть.
— В таком случае я погиб, все пропало.
— Да, все пропало.
— Но это же ужасно! Чудовищно!
— Жалуйтесь в полицию.
— К чему?
— Дьявольщина! Надо попытаться, у правосудия — свои возможности.
— Правосудие! Поглядите хотя бы на себя… В эту самую минуту Вы могли бы поискать улики, обнаружить что-нибудь, а Вы ни с места…
— Обнаружить что-нибудь, имея дело с Арсеном Люпэном! О чем Вы, милейший, Арсен Люпэн никогда не оставляет следов. У него не бывает случайностей. Я спрашиваю себя порой, не по своей ли воле он дал мне задержать себя там, в Америке!
— Значит, мне придется отказаться от своих полотен, от всего! Но ведь он украл жемчужины моих коллекций! Я отдал бы целое состояние, чтобы их вернуть. Если против него ничего нельзя предпринять, пусть он хотя бы назовет цену!
Ганимар пристально взглянул на барона.
— Пожалуй, в этом есть смысл… Вам это не кажется?
— Нет, нисколько. Что Вы имеете в виду?
— Эту мысль, которая ко мне пришла.
— О какой мысли речь?
— Мы еще к этому вернемся, если следствие ничего не даст… Только смотрите, ни слова обо мне, если хотите, чтобы дело мне удалось.
И добавил сквозь зубы:
— В сущности, хвастать мне пока нечем.
Оба агента между тем постепенно приходили в себя с тем пришибленным видом, с которым пробуждаются от гипнотического сна. С удивлением осматривались, пытались понять, где они. Ганимар задал им несколько вопросов; они ничего не помнили.
— И все-таки, вы должны были хоть кого-нибудь заметить!
— Нет.
— Вспомните!
— Да нет же…
— Вы что-нибудь выпили?
Они поразмыслили. Затем один сказал:
— Да, я выпил немного воды.
— Из этого вот графина?
— Да.
— Я тоже, — объявил второй.
Ганимар понюхал сосуд, попробовал содержимое. У воды не было ни особого привкуса, ни цвета.
— Так вот, мы теряем время зря. Не за пять минут решают загадки, заданные Арсеном Люпэном. Но, черт возьми, я клянусь, что он мне еще попадется. Второй тур выигран им. Но уж третий останется за мной!
В тот же день жалоба по поводу квалифицированной кражи была направлена бароном Кагорном против Арсена Люпэна, содержавшегося в тюрьме Санте.
Барону не раз пришлось, однако, об этом пожалеть, когда он увидел замок Малаки наводненным жандармами, прокурорами, следователями, журналистами, всеми любопытствующими, проникавшими во все углы, в которые им вовсе не полагалось соваться.
Дело взволновало общественное мнение. Все произошло при столь необычных обстоятельствах, имя Арсена Люпэна настолько возбуждало воображение людей, что самые невероятные истории заполоняли колонки газет, и публика встречала их с доверием.
Но первоначальное письмо, которое опубликовало «Эхо Франции», (и никто никогда не узнал, кто сообщил газете этот текст), послание, которым барон Кагорн был нахально предупрежден насчет того, что его ожидало, вызвало чрезвычайное волнение. Были предложены самые фантастические объяснения. Напомнили о существовании знаменитых подземелий. И следствие, поддавшись влиянию, направило розыск по этому пути.
Замок обшарили снизу доверху. Допросили каждый камень. Исследовали деревянные обшивки стен, дымоходы, рамы зеркал и потолочные балки. При свете факелов осмотрели огромные погреба, в которых феодальные владетели Малаки некогда складывали свое оружие и припасы. Заглянули в самые недра скалы. Все было напрасно. Не удалось обнаружить малейшего признака подземного хода. Потайного хода просто не было.
Пусть так, — отвечали на это со всех сторон, — но предметы меблировки и картины не испаряются сами собой, подобно призракам. Такие вещи уходят только через двери или окна, и люди, которые ими завладевают, пробираются внутрь и выходят тоже через двери или окна. Кто же эти люди? Как они забрались туда? И как оттуда выбрались?
Органы правосудия Руана, убедившись в своем бессилии, обратились за помощью к парижским сыщикам. Господин Дюдуа, начальник Сюрте, направил к ним лучших розыскников своей железной бригады. Да и лично провел в Малаке сорок восемь часов. Это тоже ни к чему не привело.
Тогда он и вызвал инспектора Ганимара, чьим услугам ему приходилось так часто давать высокую оценку.
Ганимар внимательно выслушал наставления своего начальника; затем, покачав головой, молвил:
— По-моему, упорные поиски в самом замке не были правильным решением. Выход совсем в другом месте.
— В каком же?
— Там, где Люпэн.
— Там, где Люпэн! Думать так — значит допустить его участие!
— Я его вполне допускаю. Более того, считаю несомненным.
— Послушайте, Ганимар, это ведь нелепо! Арсен Люпэн — в тюрьме!
— Арсен Люпэн в тюрьме, допустим. Он под наблюдением, согласен. Но будь у него на ногах кандалы, на руках — веревки и во рту — кляп, я не изменил бы своего мнения.
— Почему Вы так упорствуете?
— Потому что Арсен Люпэн и только он способен соорудить такую масштабную махинацию и настолько ее усовершенствовать, чтобы она удалась… Как оно и вышло на самом деле.
— Слова, Ганимар, слова!
— Отражающие действительность. Но в этом деле не было ни подземных ходов, ни поворачивающихся на своей оси каменных плит, ни других подобных нелепостей. Наш человек не пользуется такими устарелыми способами. Он весь в сегодняшнем, вернее — уже в завтрашнем дне.
— И каков из этого Ваш вывод?
— Мой вывод привел к тому, что я прошу у Вас по всей форме разрешения провести с ним час.
— В его камере?
— Вот именно. Возвращаясь из Америки, во время переезда, мы поддерживали самые лучшие отношения, и смею полагать, что он испытывает некоторую симпатию к тому, кто сумел его арестовать. Если он сможет что-нибудь для меня прояснить, не ставя себя под удар, он без колебаний избавит меня от лишнего путешествия.
Было чуть позднее полудня, когда Ганимар вошел в камеру Арсена Люпэна. Арестант, лежавший на своей койке, издал возглас радости.
— Какая приятная неожиданность! Мой дорогой Ганимар — меня в гостях!
— Собственной персоной.
— Хотелось бы очень многого в том тихом прибежище, которое я временно для себя избрал… И все-таки я ничего не желал бы себе более, чем подобной встречи.
— Ты слишком любезен.
— Да нет же, нет! Мое уважение к тебе вполне искренне.
— Я этим горжусь.
— Я неизменно утверждал: Ганимар — лучший из наших детективов. Он почти равен — видишь, я говорю откровенно, — он почти равен Шерлоку Холмсу. И я в отчаянии, что не могу предложить тебе ничего более достойного, чем этот табурет. И ничего освежающего — даже бокала пива. Уж ты прости, ведь задержался я здесь мимоходом.
Ганимар сел, улыбаясь, и заключенный продолжал, радуясь возможности поболтать:
— Боже, как это приятно, когда твой взор может отдохнуть на лице честного человека! Мне до чертиков надоели физиономии стукачей и легавых, которые по десять раз на день проверяют мои карманы и эту скромную камеру, чтобы убедиться, что я не готовлюсь к побегу. И кто бы мог подумать, что правительство так мною дорожит!
— У него есть на это основания.
— Ну нет! Какое было бы счастье, если бы мне позволили спокойно пожить в своем уголке!
— На чужие средства.
— Не правда ли? Все было бы так просто! Но я заболтался, наговорил кучу глупостей, а ты, может быть, торопишься. Приступим к делу, Ганимар! Чему обязан чести такого посещения?
— Делу Кагорна, — прямо заявил сыщик.
— Стоп! Одну минутку! У меня ведь столько разных дел! Пои-щу-ка в памяти досье дела Кагорна… Ах, вот оно, наконец. Дело Кагорна, замок Малаки, департамент Нижняя Сена. Два. Рубенса, один Ватто и несколько мелких предметов.
— Вот именно, мелких.
— Ох! Ей-богу, все это не так уж важно. Бывает лучше. Но история тебя, вижу, заинтересовала, и для меня этого достаточно… Я слушаю тебя, Ганимар.
— Надо ли тебе говорить о том, как продвигается розыск?
— Нет смысла, я читал утренние газеты. Позволю себе даже сказать, что продвигаетесь вы довольно медленно.
— Именно поэтому я прибегаю к твоей любезности.
— Весь к твоим услугам!
— Для начала: дело действительно направлялось тобой?
— От А до Я.
— Письмо с предупреждением? Телеграмма?
— От твоего покорного слуги. Должны быть, кажется, кое-какие квитанции.
Люпэн раскрыл ящичек столика из некрашеного дерева, который, вместе с табуретом и койкой, составлял всю обстановку камеры, извлек из него два клочка бумаги и протянул их инспектору.
— Вот так штука! — воскликнул тот. — Я-то думал — с тебя не спускают глаз, тебя постоянно обыскивают. На самом же деле ты почитываешь газеты, коллекционируешь почтовые квитанции…
— Ба! Эти люди так недалеки! Они вскрывают подкладку моего пиджака, исследуют подметки моих ботинок, простукивают стены этой каморки, но никому и в голову не приходит, что Люпэн не настолько прост, чтобы избрать столь доступный их взорам тайник. На этом и основывался мой расчет.
Ганимар, развеселившись, воскликнул:
— Странный парень! Ты меня просто ставишь в тупик. Расскажи мне все, как было.
— Ох-ох, какой же ты быстрый! Раскрыть тебе мои тайны… Мои маленькие хитрости… Это очень серьезный шаг.
— Разве я ошибся, рассчитывая на твое доброе расположение?
— Вовсе нет, Ганимар… Поскольку ты настаиваешь… Арсен Люпэн сделал несколько шагов по камере, потом, остановившись, спросил:
— Что ты думаешь о моем письме барону?
— Что ты хотел подразвлечься, повеселить малость публику.
— Ну вот еще! Подразвлечься! Уверяю тебя, Ганимар, я был о тебе лучшего мнения. Стоит ли терять время на такие детские шалости мне, Арсену Люпэну! Разве я стал бы сочинять подобное письмо, если мог ограбить барона, не написав ему? Поймите же, и ты, и прочие, что письмо было необходимейшей отправной точкой, той пружиной, которая привела в движение всю машину. Давай поступим по порядку и подготовим вместе, если не возражаешь, ограбление замка Малаки.
— Слушаю.
— Итак, представим себе основательно запертый замок, забаррикадированный, каким было жилище барона Кагорна. Стану ли я отказываться от предприятия и говорить «прощайте» сокровищам, которыми хочу завладеть, по той причине, что замок, где они содержатся, для меня недоступен?
— Очевидно, нет.
— Прибегну ли я к штурму замка, как в далекую старину, во главе шайки авантюристов?
— Ребячество!
— Либо попытаюсь незаметно в него проникнуть?
— Невозможно.
— Остается средство, по-моему — единственное: сделать так, чтобы владелец замка сам меня в него пригласил.
— Оригинальный способ.
— Причем весьма легкий! Предположим, что в один прекрасный день хозяин замка получает письмо, предупреждающее его о том, что задумал против него некий Арсен Люпэн, известный взломщик. Как он поступит?
— Обратится к прокурору.
— Который над ним посмеется, ибо названный Арсен Люпэн в настоящее время находится за решеткой. Отсюда — паника в душе нашего приятеля, готового призвать на помощь даже первого встречного, не так ли?
— Несомненно.
— И если он случайно прочтет, хотя бы на капустном листке, что некий знаменитый сыщик проводит отпуск в соседнем населенном пункте…
— Он поспешит к этому сыщику.
— Ты сам сказал. С Другой стороны, однако, допустим, что в предвидении этого неизбежного демарша Арсен Люпэн попросит кое-кого из самых ловких своих друзей поселиться в Кодбеке, войти в контакт с сотрудником «Пробуждения», газеты, на которую подписан барон, и дать ему понять, что он и есть такой-то, сиречь — знаменитый полицейский? Что тогда произойдет?
— В газете будет объявлено о присутствии названного сыщика в городе Кодбек.
— Отлично. Теперь — одно из двух: либо рыбка — то есть Кагорн — на это не клюнет, и тогда ничего не случится. Либо, и это наиболее вероятно, он прибежит, весь дрожа; и вот уже Кагорн умоляет одного из моих друзей помочь ему — против меня же.
— Все более любопытно.
— Разумеется, мнимый полицейский вначале откажет ему в содействии. За этим последует телеграмма от Арсена Люпэна. Припадок ужаса у барона, который опять молит моего приятеля о помощи и предлагает ему щедрую плату за свое спасение. Указанный приятель наконец соглашается, приводит с собой двоих молодцов из нашей шайки, которые за ночь, проведенную бароном на глазах у его защитника, извлекают наружу через окно известное число вещей, осторожно опустив их на веревках в шлюпку, приготовленную для этого заблаговременно. Просто, как Люпэн.
— Все это прямо-таки замечательно! — воскликнул Ганимар. — Трудно переоценить и смелость замысла, и продуманность его деталей. Но не представляю, какой полицейский достаточно знаменит для того, чтобы его имя до такой степени привлекло, заворожило барона.
— Такой есть, причем — единственный.
— Кто же он?
— Известнейший из известных, личный враг Арсена Люпэна, короче — инспектор Ганимар.
— Я сам!
— Ты, Ганимар, ты, и вот в чем тут изюминка: если ты туда отправишься, и барон решится дать показания, тебе в конце концов станет ясно, что твоя обязанность — арестовать самого себя, точно так же, как в Америке ты арестовал меня. Ха-ха! Мой реванш не без юмора: заставить Ганимара арестовать Ганимара!
Арсен Люпэн от души смеялся. Инспектор, глубоко задетый, прикусил губу. Ему шутка не показалась такой смешной.
Появление надзирателя дало ему время прийти в себя. Тюремщик принес обед, который Арсен Люпэн, по особому разрешению, заказывал в соседнем ресторане. Поставив на стол поднос, тот удалился. Арсен устроился поудобнее, преломил свой хлеб, поел немного и продолжал:
— Но будь спокоен, дорогой Ганимар, тебе не придется туда отправляться. Считаю своим долгом сделать сообщение, которое немало тебя удивит: дело Кагорна будет вскоре прекращено.
— Как то есть?
— Прекращается дело, говорю тебе.
— Вот еще, я только что побывал у начальника Сюрте!
— Ну и что? Разве г-н Дюдуа знает больше, чем я, о том, что меня касается? Ты узнаешь, что Ганимар, прости — мнимый Ганимар, сохранил наилучшие отношения с бароном. Последний же — и тут кроется главная причина того, что он не дал показаний, — поручил ему деликатнейшую миссию сторговаться со мной по поводу соглашения. Так что к этому времени, уплатив определенную сумму, барон, вероятно, опять вступил во владение милых его сердцу безделушек. В ответ на что он отзовет свою жалобу. Стало быть, не будет и кражи. Следовательно, прокуратуре придется закрыть дело…
Ганимар обратил на заключенного изумленный взор.
— Но как ты обо всем узнал?
— Получил телеграмму, которую ожидал.
— Ты получил телеграмму?
— Только что, дорогой друг. Только из учтивости не стал читать ее в твоем присутствии. Но, если позволишь…
— Ты надо мной смеешься, Люпэн?
— Изволь осторожно снять скорлупу с вот этого яичка всмятку. И ты убедишься сам, что я над тобой нисколечко не насмехаюсь.
Ганимар машинально повиновался, разбив яйцо лезвием ножа. И не сдержал возгласа удивления. В пустой скорлупе был спрятан листок голубой бумаги. По просьбе Люпэна, он его развернул. Это была телеграмма, точнее — часть телеграммы, от которой оторвали данные почтового отделения. Он прочитал:
«Соглашение заключено. Сто тысяч шариков выплачены. Все идет как надо».
— Сто тысяч шариков? — повторил он.
— Ну да, сто тысяч франков. Маловато, конечно, но времена нынче тяжкие… У меня такие накладные расходы! Знал бы ты мой бюджет!.. Бюджет большого города!
Ганимар поднялся. Плохое настроение у него развеялось. Он ненадолго призадумался, окинул мысленным взором случившееся, чтобы обнаружить в нем слабую сторону. Затем произнес тоном, в котором слышалось восхищение знатока:
— Нам еще везет, что такие, как ты, не рождаются дюжинами, иначе пришлось бы прикрыть нашу лавочку.
Арсен Люпэн скромно опустил глаза и ответил:
— Право! Надо ведь человеку развлечься, употребить на что-то свой досуг. Тем более, если дело могло выгореть только благодаря тому, что я сидел в тюрьме.
— Вот еще! — воскликнул Ганимар. — Твой процесс, твоя защита, следствие — всего этого еще мало, чтобы доставить тебе развлечение?
— Нет, ибо я принял решение не присутствовать на суде.
— Ох, ох!
Арсен Люпэн твердо повторил:
— Я не буду присутствовать на процессе, Ганимар.
— Действительно?!
— А как же, дорогой! По-твоему, я буду гнить на сырой соломе? Ты меня просто обижаешь. Арсен Люпэн остается в тюрьме лишь то время, которое устраивает его самого, ни минутой больше.
— Было бы разумнее, для начала, не попадать в нее, — ироническим тоном заметил инспектор.
— Вот как! Милостивый государь надо мной подтрунивает! Милостивый государь напоминает, что именно он имел честь обеспечить мой арест! Знай же, досточтимый друг, что никто, и ты — не более, чем другие, не смог бы меня схватить, если бы в решающую минуту меня не сковало во много раз более важное обстоятельство.
— Ты меня удивляешь.
— На меня смотрела женщина, Ганимар, а я ее любил. Можешь ли ты понять, что значит чувствовать на себе взор женщины, которую любишь? Все остальное мало значило для меня, клянусь. Вот почему я сегодня здесь.
— И довольно давно, позволь тебе это напомнить.
— Вначале мне хотелось все забыть. Не надо смеяться, приключение было чудесным, я с волнением вспоминаю до сих пор о нем. С другой стороны, у меня ведь не железные нервы. У жизни в наши дни такой лихорадочный темп! И надо уметь в подходящие моменты устраивать себе, так сказать, курс лечения одиночеством.
А для такого режима подобное место — просто находка. Лечение «Санте» — по всем правилам медицины![1]
— Арсен Люпэн, — заметил Ганимар, — ты опять бросаешь мне вызов.
— Ганимар, — отозвался Люпэн, — сегодня у нас — пятница. В следующую среду я приду выкурить сигару к тебе домой, на улицу Перголезе, в четыре часа пополудни.
— Арсен Люпэн, я буду ждать.
Они обменялись рукопожатиями, как старые друзья, ценящие друг друга по истинному достоинству, и сыщик направился к двери.
— Ганимар! Тот обернулся.
— Что такое?
— Ганимар, ты забыл у меня часы.
— Мои часы?
— Ну да, они зачем-то забрели в мой карман. Люпэн возвратил часы, притворно извиняясь.
— Уж ты прости… Дурная привычка… У меня, правда, забрали мои, но это не повод для того, чтобы я завладел твоими… Тем более, что у меня теперь есть хронометр, на который грешно жаловаться, ибо служит он мне отлично.
Он вынул из того же ящичка большие золотые часы, массивные и удобные, дополненные тяжелой цепью из того же металла.
— А эти — из чьего они кармана? — осведомился Ганимар. Арсен Люпэн небрежно присмотрелся к инициалам, вырезанным на крышке хронометра.
— «Же-Бе»… Что бы это могло, черт возьми, означать? Ах да, вспоминаю. Жюль Бувье, наш милый следователь, прекрасный человек.
Отзывы о сказке / рассказе: