В конторе купца Рыликова работа кипела ключом.
Бухгалтер читал газету и изредка поглядывал в раскрытую дверь на мелких служащих.
Те тоже старались. Михельсон чистил резинкой свои манжеты. Рябунов вздыхал и грыз ногти; конторская Мессалина — переписчица Ольга Петровна деловито стучала машинкой, но оживленный румянец на пухло-румяных щеках выдавал, что настукивает она приватное письмо и, к тому же, любовного содержания.
Молодой Викентий Кулич, три недели тому назад поступивший к Рыликову, задумчиво чертил на своей счетной книге все одну и ту же фразу:
«Сонечка, что же это?»
Потом украшал буквы завитушками и чертил снова.
Собственно говоря, если бы не порча деловой книги, то это занятие молодого Кулича нельзя было бы осудить, потому что Сонечка, о которой он думал, была уже два месяца его женой.
Но именно это-то обстоятельство и смущало его больше всего: он должен был, поступая на службу, выдать себя за холостого, потому что женатых Рыликов к себе не брал.
— Женатый норовит, как бы раньше срока домой удрать, с женой апельсинничать,— пояснял он. — Сверх срока он тебе и пером не скребнет. И чего толку жениться-то? Женятся, а через месяц полихимию разведут, либо к бракоразводному адвокату побегут. Нет, женатых я не беру!
И Кулич спрятал обручальное кольцо в жилетный карман и служил на холостом положении.
Жена его была молода, ревнива и подозрительна, и потому телефонировала ему на службу по пять раз в день, справляясь о его верности.
— Если уличу,— грозила она,— повешусь и перееду к тетке в Устюжну.
И весь день на службе томился Кулич, терзаемый телефоном, и писал завитушками на всех деловых бумагах: «Сонечка опять. Сонечка, что же это?»
— Опять вас вызывают,— говорил Рябунов таким тоном, точно его оторвали от серьезной, интересной работы.
Он сидел к телефону ближе всех и благословлял судьбу, отвлекавшую его хоть этим развлечением от монотонного занятия — грызни ногтей.
— Опять вас, Кулич.
Кулич краснеет, спотыкаясь, идет к телефону и говорит вполголоса мимо трубки первое попавшееся имя: «А, это вы, Дарья Сидоровна». Затем продолжает разговор полным голосом.
Мессалина свистит громким шопотом:
— Дарья Сидоровна. Это, верно, какая-нибудь прачка.
— Зачем ты звонишь?— блеет в трубку смущенный Кулич.— Что? Верен… Боже мой, котик, да с кем же? Ведь я же на службе… Что? Посмотри у меня в комоде. И я тоже безумно люблю. Ровно в половине восьмого.
Он вешает трубку и идет на место, стараясь ни на кого не смотреть, и в ужасе ждет нового звонка.
— Опять вас. О, господи,— вздыхает Рябунов.
— А, Антонина Сидоровна,— грустно радуется Кулич мимо трубки.
— Сидоровна,— свистит Мессалина. — Видно, сестра той, хи-хи!
— Нет, пока еще не догадались, — говорит Кулич. — Но — будь осторожна, котик милый. Не звони так часто… Одну тебя. Одну.
Через час звонит Амалия Богдановна.
— Наверно, акушерка, — догадывается Мессалина.
— Не звони ко мне больше,— умоляет через час Кулич какую-то Ольгу Карповну. — Ради бога. Ты знаешь, что одну тебя. Не звони, котик, умоляю. Ты выдашь себя!
Анне Карповне, позвонившей часа через полтора, он сказал одно короткое:—Люблю.
И повесил трубку.
И каждый день повторялась та же история, развлекавшая занимавшая и возмущавшая всю контору.
— Какая-нибудь несчастная попадется ему в жены,— возмущалась Мессалина.
— Это уж не дон-жуан, а сатир, — кричал Рябунов, остро завидовавший Куличевским успехам.
— Это язва на общественной совести, — вставил любящий чистоту манжет Михельсон. — Это ждет себе возмездия. Ей-богу! Я вам говорю.
— И кто откроет глаза несчастным жертвам? — ахала Мессалина.
— Этих глаз слишком много,— возразил Михельсон,— чтобы их можно было открыть, не затрачивая времени. Я вам говорю.
Рыликов тоже сердился.
— Отчего к вам никогда не дозвонишься?— возмущался он.— Какой это чорт у вас на проволоке повис?
После одного исключительного по телефонным разговорам дня, когда Кулич обещал всем восьми женщинам, что поцелует их ровно в половине десятого, вся контора решила жаловаться начальству:
— До бога высоко, это так,— говорил Михельсон. — Рыликов все равно с нами рассуждать не станет. Пойдем к Арнольду Ивановичу.
Пошли к бухгалтеру и рассказали всю правду.
— Он нам мешает работать. Все звонки, да звонки, никак не сосредоточишься,— говорил Рябунов, избранный депутатом.— Мы хотим работать, каждый человек любит работать, а они отрывают. Но мы бы не обижались, если бы тут были серьезные дела. Нет. Но нас главным образом возмущает безнравственное поведение вышеизложенного субъекта.
Красноречие докладчика широкой волной захватило слушателей.
Бухгалтер засопел носом. Михельсон молодцевато подбоченился («Я вам говорил!»), Мессалина разгорелась и подумала: «Рябунов, ты будешь моим!»
— Этот нижеподписавшийся человек, ниже которого, по моему, и подписаться нельзя,— продолжал Рябунов,— меняет акушерку на прачку и двух прачек между собой. Мы не можем больше молчать и выслушивать его гнусные нежности, которые он сыплет в трубку, как горох. Мы не желаем играть роль какого-то общества покровительства животным страстям.
— Ей-богу! — воскликнул Михельсон. — Я вам говорю!
— И он их всех зовет «котиками»,—вспыхнула Мессалина.
Он сопел, чесал в бороде карандашем и, наконец, сказал:
— О, это, действительно, мешал акушерка с два прачка, то завтра я с ним поговорю. Пфуй, я поговорю… котика.
Кулич весь задрожал, когда на другой день бухгалтер поманил его к себе и запер дверь.
«Чего волноваться? — успокаивал он себя. — Просто, верно жалованья прибавят».
— Милостивый господин,— торжественно начал бухгалтер.— Я любопытен знать, с кем вы ежечасно говорите по телефону?
Кулич застыл.
— Ради бога, Арнольд Иванович. Не подумайте чего-нибудь… как говорится… жена. Клянусь вам. Это все самые различные персонажи своей надобности…
Бухгалтер посмотрел строго.
— Милостивый господин! Вы знаете, как называется ваше поведение? Оно называется притон безнравственности. Вот как!
Он полюбовался смущением Кулича и сказал:
— Вы мешаете акушерку с две прачки. Я, знаете, ничего подобного никогда не видал. Ни в людей, ни в животном царстве. Этого терпеть нельзя. С сегодняшнего дня вы уже не служащий в конторе, а сатир без должности.
— Меня оклеветали, — застонал Кулич. — Я мог бы доказать, если бы судьба не заткнула мне рот…
— Электричество лгать не будет, — загремел бухгалтер. — Вся контора слышала. Пфуй, вот ваше жалованье… Руки вам не подаю… Прощайте… Идите к тем, кого вы определяете котиками, господин развратный сатир!
Кулич бомбой вылетел на улицу. Едва захлопнулась за ним дверь, как в конторе зазвонил звонок.
— Вам Кулича?— ликовал Рябунов в трубку.— Кулича нет. Фью! За разврат уволен. Виноват, сударыня, должен вам открыть глаза. Не сетуйте на меня. Каждый джентльмен, если он только порядочный человек, сделал бы на моем месте то же. Я чувствую, что говорю с одной из жертв развратного Кулича… Да, да, да, целые дни он проводил в беседе с дамами прекрасного пола. Что? По телефону… Нежничал до бесстыдства… Называл котиками всех… и акушерку тоже… Вас, верно, тоже… Да… Вы только не волнуйтесь… На глазах у всех, или, вернее, на ушах у всех… назначал свиданья… Что?.. что?..
— Господа,— сказал он, обращаясь к товарищам. — Эта мегера, кажется, плюнула прямо в трубку!.. Ужасно неприятно в ухе.
— Наша миссия выполнена, — торжествовал Михельсон. — Ей-богу! Теперь они уже разорвут его на части. Я вам говорю.
Бедолага 😂