Надежда Тэффи — Мусенька: Рассказ

Конец сезона.

Курортная публика допивает свои последние целебные стаканы.

Оркестр подбодряет больных, как умеет, смертью Изольды.

Николай Алексеевич пробирается между столиками, ища свободного места. Он только что приехал отдохнуть и полечиться и с любопытством поглядывает по сторонам. Он желтый, усталый и, как все желтые и усталые, сам не знает чего ему собственно говоря хочется — тишины и спокойствия, или, наоборот, веселого общества. От тишины — тоска, от общества — скука. Что полезнее?

— Николай Алексеевич! — окликнули его.

— А-а! — сделал он радостно-удивленное лицо, хотя в точности не мог определить кто именно его окликнул.

— Николай Алексеевич! — окликнули, — к нам. У нас свободный стул. Позвольте познакомить с женой. Мусенька, Николай Алексеевич э-э-э…

— Вихорев, — сказал Николай Алексеич.

Мусенька, молодая нарядная дама, повернула к нему голову и посмотрела с неприятным удивлением. Вихорев, впрочем, тут же понял, что это неприятное удивление его не касалось, а относилось к каким-то личным мусенькиным делам.

Мусенькин муж растерянно улыбнулся и по этой улыбке Вихорев сразу его узнал. Это был доктор Фурт. Семен Арнольдович Фурт.

— Сема, — сказала Мусенька. — Ты не помнишь, который стакан воды я выпила?

— Не знаю, голубчик, — отвечал Фурт. — Я не считал.

— Ты никогда ничего не знаешь! — с упреком сказала Мусенька. — Он никогда ничего не знает! — обернулась она к Вихореву. — Это прямо замечательно. Вам, как писателю, это будет очень интересный тип. Вы с него прямо четырнадцать томов напишите. Прямо смотрите на него и пишите. Шестнадцать томов.

— Да я вовсе не писатель, — сказал Вихорев. — Я химик.

— Ну это не есть оправдание, — бойко подхватила Мусенька. — Почему же, если по образованию химик, так нельзя быть писателем? Очень часто бывает, что образованные люди пишут. Сема, где мой лорнет?

— Не знаю, голубчик, — робко отвечал Фурт. — Должно быть у тебя в сумочке.

— Он никогда ничего не знает! А если его в сумочке нет?

— Да ты сначала посмотри, может быть и там.

Мусенька порылась в сумочке.

— Он, действительно, там. Сама не знаю, почему, но он там. Но отчего нет моего кошелька? Куда девался мой кошелек?

— Кошелек? — с удивлением спросил Фурт. — Да ты посмотри хорошенько в сумочке.

— Он еще будет меня учить как я должна смотреть! Ты меня прости, но ты — форменный дегенерат. Почему ты не знаешь где мой кошелек? Мы вместе вышли из дому, почему же ты не заметил, куда я положила кошелек?

— Может быть он остался в другой сумочке?

— Почему в другой? Я же сразу после завтрака надела это платье, значит взяла эту сумку.

— Да, но кошелек… — бормотал Фурт явно для того, чтобы что-нибудь бормотать для выражения сочувствия.

Мусенька устало закрыла глаза и вздохнула.

— Вечно одно и то же. Возьми мой стакан и принеси мне еще воды.

— А где же твой стакан?

— Как где? Здесь… А действительно, где же он? Я же только что пила воду. Николай Алексеевич, вы свежий человек, вы не видали моего стакана?

— Хоть и свежий, но не видал, — пошутил Вихорев.

Шутка успеха не имела.

— Сема, чего же ты ждешь? — с упреком обратилась она к мужу. — У меня пропал стакан, а ты ждешь?

— Я не знаю, Мусенька, — бормотал Сема. — Ей Богу я не знаю где он.

— Он не знает! Ты же никогда ничего не знаешь! Ну так делай что-нибудь! Пойди спроси у девицы, которая наливает воду, зайди в дирекцию, наконец, купи новый стакан. Делай что-нибудь. Нельзя же так!

Сема вздохнул и встал.

— Прежде всего, конечно, купишь новый стакан, — сказал он и уныло зашагал вдоль по колоннаде.

Мусенька грустно покачала головой.

— Вы давно знаете Арнольда Семеныча? — спросила она.

— Кого?

— Арнольда Семеныча.

— А кто это Арнольд Семеныч?

— Как, кто? Мой муж! Какой вы странный!

— Вашего мужа, насколько мне известно, зовут Семеном Арнольдовичем?

— Да что вы! А, впрочем, совершенно верно. Я слегка спутала. А вот и он… Слушай, Сема, меня все-таки беспокоит история с кошельком. Ты бы пошел домой, посмотрел не лежит ли он на комоде. Нельзя быть таким беспечным. У меня там порядочно денег. Да и вообще терпеть не могу разгильдяйства. Ты пойди, а мы с господином писателем подождем тебя здесь. Знаете? — обернулась она, я обожаю ваши произведения. Ваши романы у меня буквально на всех столах, на всех стульях. И вам не стыдно, что вы до сих пор ни одной строчки не посвятили мне?

— Я же имел честь докладывать вам, что я не писатель.

— Ах, пустяки. Вы это просто из скромности. Ну, иди же, Сема, чего же ты ждешь?

— Знаете, друг мой, — сказала она, выждав, чтобы муж отошел. — Пока его нет мы с вами сбегаем на почту. Я почти уверена, что я забыла кошелек именно там. Пойдемте. Я свои письма всегда пишу на почте. Терпеть не могу, когда муж заглядывает. Я вчера послала очень интересную открытку одному дурачку в Лион. Вам, как поэту, это должно понравиться. Понимаете, — вид нашего казино, а подпись… «А я и здесь люблю тебя как море». Понимаете? Моря никакого нет, а «люблю как море». Правда красиво? Везде люблю как море. Куда ни кинь, все клин.

— Да вы, Марья… Николаевна? Да?

— Ах, что за пустяки. Зовите просто Мусей. Всегда была для вас Мусей и вдруг… Ну вот и пришли.

— Да это же не почта. Это ванное заведение.

— Ванное? Что за чудеса. Как же я отсюда отправила телеграмму?

— Значит не отсюда.

— Какой у вас ужасный характер. Ну чего же тут дурного, что мы зашли в ванное заведете. Я заодно узнаю, не забыла ли я здесь часы, Евгений Николаевич…

— Николай Алексеевич, — поправил Вихорев.

— Ну все равно. Пусть так. Я же не спорю. Так вот, дорогой Алексей Николаевич, если вы действительно любите меня, как уверяете, окажите мне услугу, зайдите в бюро, спросите про часы. Ну, что вам стоит?

Вихорев пожал плечами и пошел в бюро.

— И заодно про перчатки, — крикнула вслед Мусенька. — Белые с синим. Брошку уж все равно не вернуть. Я уже три раза спрашивала.

Ни часов, ни перчаток не оказалось. Отправились на почту.

— Надо торопиться, Сергей Андреевич, — строго говорила Муся. — Я не хочу, чтобы муж дожидался.

— Меня зовут Николай Алексеевич — раздраженно поправил Вихорев.

— Ну, ну, не сердитесь, дорогой Сергей Андреич. Я же знаю, что вас зовут Николай Алексеич. Ну-с так вот что, Сергей Андреич, вы сами спросите здесь насчет моего кошелька. Мне неловко. Они тут все такие дураки, ничего не понимают, что им говоришь. Уж кажется могли бы привыкнуть. Я почти каждый день что-нибудь ищу.

Вихорев сердитый и мрачный справился в отделении, где продают марки. Там ничего не нашли.

— Надо же и на пост-рестант справиться, какой вы небрежный! — обиделась Мусенька.

Справился и там.

— А на телеграфе? — очень строго спросила она.

Там тоже ничего не было.

— А не забыли заодно спросить и про перчатки?

— Да вы же мне ничего не сказали.

— Так ведь не трудно было и самому догадаться? — с холодным упреком сказала Муся. — Раз их нет в ванном заведении, вполне логично было бы поискать их здесь. Ну да, все равно. Скажите, Сергей Андреич, отчего мужчины все такие бестолковые?

Вихорев хотел было снова протестовать против «Сергея Андреевича», да сразу же и передумал.

Очевидно, она прочно на этом утвердилась и сбить ее с этой позиции было бы трудно.

— Интересно, нашел ли Сема мой кошелек? Он такой растяпа — ничего ему нельзя поручить. Только бы не полез в комод. Там лежат письма одного дурачка. То, что не нужно, он всегда живо находит, и при этом еще позволяет себе выражать неудовольствие. Точно я виновата, что по мне сходят с ума. Я же не поощряю. Я люблю мужа и верна ему одному.

— А открытка про море?

— Так это же не серьезно. Просто пришла в голову поэтическая фраза. Я потом скажу этому дурачку, что просто пошутила. И потом там его имени нет, так что можно подумать, что это относится к Казино. Понимаете? Что я люблю Казино, как море. Это очень, очень тонко.

— А адрес-то ведь его?

— Адрес? А и правда — какой же я адрес написала? Я сейчас совсем не помню его адреса. Но, очевидно, тогда вспомнила. Ах!

Она вдруг остановилась и схватила себя за голову.

— Что?

— Зонтик! Куда вы девали мой зонтик?

— Да я его и в руки не брал.

— В таком случае — куда я девала свой зонтик? Когда мы шли в ванное заведение, он был у меня в руках. Куда же он девался. Я вас спрашиваю, куда делся мой зонтик? Ну чего же вы стоите? Бегите на почту, спросите, не видал ли кто-нибудь?

— Ну, знаете, дорогая моя, как хотите, а я больше на почту не пойду.

— Очень любезно, нечего сказать. Ну, в таком случае, зайдем в ванное заведение. Может быть я там оставила. Заодно спросим про губную помаду. Это уже наверное у них. Я забыла вам напомнить, когда вы справлялись о часах. Кстати, который час?

— Без пяти семь.

— Боже мой! Через пять минут воду закроют. Бежим скорее, а то мы мужа не найдем. Какой вы медлительный! Где моя сумка? Куда вы девали мою сумку? Нет, это что-то прямо…

— Да вот же она у вас в руке!

— В какой руке? Ах, да, вот. Ну, чего же вы кричите? Кричит, волнуется, а она у меня в руке. Идемте же скорее. Сема ждет, я не хочу, чтобы он волновался.

— Да вот это не он ли идет?

Фурт, сияющий, лукавый, издали делал им приветственные знаки.

— Сема! Нашел кошелек?

Фурт подошел, протянул руку и, совершенно неожиданно для Вихорева, ущипнул жену за щеку.

— Видели идиота? — выпучила она глаза.

— Плутовка! — радовался Фурт. — Не подписалась! Смотрите, — обернулся он к Вихореву. — Написала мне анонимное письмо. «А я и здесь люблю тебя как море»…

— Отдай! — крикнула Мусенька в ужасе и, вырвав у него открытку, долго водила по ней выпученными глазами.

— Что та-ко-е?.. М… Мосье Фурт… пансион Куполь… Мм… Как же это могло?.. Ну, чего ты скачешь? — прикрикнула она на мужа. — С тобой буквально все всегда перепутаешь! Ну, перестань! Только раздражаешь. Ну, пойдемте же, Евгений Ардальоныч, то есть Сергеич… Сема, где мой лорнет?