— Ничего, милый Иван Петрович. Все понемногу устроится. Главное, не теряйте вашей bonne humeur {хорошее настроение (фр.).}. Ну, раз жизнь в Берлине стала немыслима, ясное дело, что вы должны переехать в Париж.
— Вы думаете, что так? — уныло и недоверчиво протянул Иван Петрович.
— Подождите, найдем вам какое-нибудь meuble… {меблированная квартира, комната (фр.).}
— А в каком бецирке {район, округ (от нем. — «bezirk»).} дешевле?
— Что?
— Я спрашиваю, в каком бецирке…
— Господи, да вы совсем по-русски говорить разучились. Ну, кто же говорит «в бецирке»!
— А как же по-русски?
— По-русски это называется арондисман {от фр. «arrondissement» — район, округ.}.
— Вы думаете, что так?
— Фрр! «Думаю»! Не думаю, а знаю. Ну, вы не сердитесь, если у меня такой тон belieux {желчный (фр.).}. Я сегодня вообще с левой ноги проснулся.
— Как?
— Да вот так. А кроме того, меня уже давно раздражает, когда кувыркают русскую речь.
— Николай Сергеич, а Николай Сергеич! А ведь, по-моему, нельзя сказать кувыркают. Уж вы не сердитесь, а, ей-Богу, так. Ну, виноват, не буду, не буду.
— Много вы понимаете!
— А знаете, вы шикарно устроились.
— Да, недурно. Холодновато — здесь ведь отопления нет, зато вид чудесный. Тут, конечно, двор, а вот если вы так до половины в окно высунетесь (только, конечно, держаться надо) и перевернетесь вот так, почти на спину, понимаете? — так вы сможете Эйфелеву башню увидеть. Большое удобство!
— А вы не мерзнете?
— Чудак! Если на улице пять градусов, так ведь у меня уже во всяком случае не меньше. И потом у меня в комнате ветру нет.
— Н-да, это, как говорится, dazu.
— Что?
— Dazu kein Wind {притом нет ветра (нем.).}. Ветру нет dazu.
— Ничего не понимаю! Вы какой-то странный.
— Э, чего там! Как говорится, даровому коню на роток не накинешь платок.
— Как?
— Ничего, это я так…
— Ну-с, найдем вам meuble! Уж я постараюсь. Не успокоюсь, пока не увижу вас сидеть в уютном meuble. Ничего, все понемногу устраиваются. Водоватин — помните, этот генерал от инфантерии — плетет шапочки из крашеной соломы. И очень, очень мило. Профессор химии Крылов — шофером. Барон Зельф оказался соло-цыган. Чудесно! Адмирал Кельт делает маникюр. Из Константинополя получил письмо — там тоже наши понемножку устраиваются. Петя с Сонечкой открыли притончик…
— Ну, дай им Бог…
— Вы чего ищете? Бросайте пепел прямо на пол. У них тут сандриешки {от фр. «cendrier» — пепельница.} не полагается. Ах, кстати, хотел у вас спросить, так сказать, на свежее ухо: как правильнее говорить: «дайте вы мне покой» или «дайте вы мне покоя», потому что кого-чего — родительный падеж. А?
— По-моему, уж ежели по-русски, так не покой, а спокой. Дайте спокоя. Ведь слово-то «спокойно», а не «покойно». Ведь вы скажете: «Он преспокойно взбесился», а не «препокойно взбесился».
— По-моему, можно и «препокойно». Он препокойно бросился с лестницы…
— Сбросился, а не бросился.
— Тогда, уж если хотите, — выбросился.
— Выпросился?
— Выспроси лся…
— Высбросился…
— Подождите! Это надо на свежее ухо. Я очень педантик на счет русского языка. Ведь это единственное, что у нас осталось. Сокровище наше…
— Скажу вам откровенно, — мне теперь уже трудно определить, какое выражение эхт, какое не эхт {от нем. «echt» — подлинный, настоящий.}.
— Это что же?
— Не эхт… не эхт руссиш. Не эхт-русское.
— Не этрусское?
— Как?
— Так можно прямо с ума сойти. Ну, на что вам этруски дались?
— Ничего не понимаю! Впрочем, есть такие русские слова, которые, чувствую, безвозвратно забылись. Деверь, мерин…
— Постойте! Деверь — это, кажется, брат жены, а брат мужа — это будет уже свояк… А еще есть шурин…
— А шурин — это кто кому как?
— Вот шурин, это, кажется, и есть брат жены. А деверь тогда, значит, брат двоюродной жены…
— Да такой и не бывает…
— Постойте, не сбивайте. Потому что есть свекровь и есть сноха, это, значит, жена снохача, и есть золовка, и есть невестка, золовкина сестра,что ли, а брат снохача — золовкин деверь…
— А мерин — это кто кому как?
— Ничего не помню. Придется в Ларуссе посмотреть. Беда! А знаете, зашел ко мне недавно солдатик, наш русский солдатик, лудильщиком он здесь. Адреса спрашивал. Я его послал к Фрикам, объяснил, как пройти, а он говорит: «Ладно, я до собору доеду, а оттентелева рукой подать». Понимаете, — «оттентелева»! Да вы подумайте только! В Париже живет человек, который говорит «оттентелева». Как сказал, верите ли, словно березовым духом на меня пахнуло… И все увидел. Забор и рубаха на ней распялена, сохнет, красная, кумачовая с белыми ластавицами, телега стоит, колесо густо дегтем намазано и солома в деготь влипла… куры под телегой носами долбят… сбруйка веревочная на лошади-то… ведь нигде в мире такой нет… Оправят сбруйку эту, причмокнут, да через леса дремучие долго-долго трюх-трюх, а там какой-нибудь Машкин поворот, а «оттентелева уж рукой подать, верстов сорок не больше»… Да… так и скажут: «верстов сорок, ежели целиной оттентелева-то»… Господи!..
— Да вы никак плачете?
— Я-то? Ничего подобного… Уж во всяком случае не от этого… А вот вы, вы чего такой?
— Нет, я тоже ничего. Я не от этого. Я вообще нервный. Их бин нервоз… {Я нервный (нем.: «Ich bin nervös»).}
Отзывы о сказке / рассказе: