Надежда Тэффи — Талант: Рассказ

У Зоиньки Мильгау еще в институте обнаружился большой талант к литературе.

Однажды она такими яркими красками описала в немецком переложении страдания орлеанской девы, что на другой день учитель напился и не пришел в класс.

Затем последовал новый триумф, укрепивший за Зоинькой славу лучшей в институте поэтессы. Чести этой она добилась, написав пышное стихотворение на приезд попечителя, начинающееся словами:

Вот, наконец, пробил наш час.
И мы увидели ваш облик среди нас…

Когда Зоинька окончила институт, мать спросила ее:

— Что же ты теперь думаешь делать? Молодая девушка должна совершенствоваться или в музыке, или в пении, или в рисовании.

Зоинька посмотрела на мать с недоумением и сказала:

— Зачем же мне рисовать, когда я писательница?

И в тот же день села за роман. Писала она целый месяц, очень прилежно, но все-таки вышел не роман, чему она очень удивилась, а простой рассказ.

Тема была самая оригинальная: одна молодая девушка влюбилась в одного молодого человека и вышла за него замуж. Называлась эта штука «Иероглифы Сфинкса».

Молодая девушка приблизительно вышла замуж на десятой странице листа писчей бумаги обыкновенного формата, и что с ней делать было дальше — Зоинька никак не могла придумать. Думала три дня и написала эпилог:

«С течением времени у Элоизы родилось двое детей и она, повидимому, была очень счастлива».

Зоинька думала еще два дня, потом переписала все набело и понесла в редакцию.

Редактор оказался человеком малообразованным. В разговоре выяснилось, что он никогда и не слышал о Зоинькином стихотворении на приезд попечителя. Рукопись, однако, взял и просил прийти за ответом через две недели.

Зоинька покраснела, побледнела, сделала реверанс и пришла через две недели.

Редактор посмотрел на нее сконфуженно и сказал:

— Н-да, госпожа Мильгау?

Потом пошел в другую комнату и вынес Зоинькину рукопись. Рукопись была грязна, углы ее закрутились в разные стороны, как уши у бойкой борзой собаки, и вообще она имела печальный и опозоренный вид.

Редактор протянул Зоиньке рукопись.

— Вот-с!

Но Зоинька не понимала, в чем дело.

— Ваша вещица не подходит для нашего органа. Вот, видите ли.

Он развернул рукопись.

— Вот, например, в начале… ммм… «солнце золотило верхушки деревьев»… ммм… Видите ли, милая барышня, наша газета идейная. Мы в настоящее время отстаиваем права якутских женщин на сельских сходах, так что в солнце в настоящее время никакой надобности не имеется. Так-с!

Но Зоинька все не уходила и смотрела на него с такой беззащитной доверчивостью, что у редактора стало горько во рту.

— Тем не менее у вас, конечно, есть дарование, — прибавил он, с интересом рассматривая собственный сапог. — Я даже хочу вам посоветовать сделать некоторые изменения в вашем рассказе, которые, несомненно, послужат ему на пользу. Иногда от какого-нибудь пустяка зависит вся будущность произведения. Так, например, ваш рассказ просит, чтобы ему придали драматическую форму. Понимаете? Форму диалога. У вас вообще блестящий диалог. Вот, тут, например: «до свиданья, сказала она», и так далее… Вот вам мой совет: переделайте вашу вещицу в драму. И не торопитесь. Продумайте хорошенько, художественно. Проработайте.

Зоинька пошла домой, купила для вдохновения плитку шоколада и села работать.

Через две недели она уже сидела перед редактором, а тот, утирая лоб платком, заикаясь, говорил:

— На-прасно вы так торопились. Если писать медленно и хорошо обдумывать, то произведение выходит лучше, чем когда его не обдумываешь и пишешь скоро. Зайдите через месяц за ответом.

А когда Зоинька ушла, он тяжело вздохнул и сказал:

— А вдруг она за этот месяц выйдет замуж или уедет куда-нибудь или просто бросит всю эту ерунду! Ведь бывают же чудеса. Ведь бывает же счастье.

Но счастье бывает редко, а чудес и совсем не бывает, и Зоинька через месяц пришла за ответом.

Увидав ее, редактор покачнулся, но сейчас же взял себя в руки и сказал:

— Ваша вещица? Н-да, прелестная вещица. Только, знаете, я должен вам дать один блестящий совет: переложите вашу вещицу на музыку. А?

Зоинька обиженно повела плечами.

— Зачем на музыку? Я не понимаю.

— Как не понимаете? Переложите ее на музыку, так у вас прекрасная опера выйдет. Поймите только — опера. Поищите хорошего композитора…

— Нет, я не хочу оперы, — сказала Зоинька решительно.— Я писательница, а вы вдруг… опера. Я не хочу.

— Голубчик мой, да вы прямо сами себе враг. Вы только представьте себе… вдруг вашу вещь запоют. Нет, я вас прямо отказываюсь понимать.

Зоинька сделала козлиное лицо и упрямо отвечала:

— Нет и нет! Не желаю! Раз вы мне сами заказали переделать мою вещь в драму, так вы теперь должны ее напечатать, потому что я приноравливала ее на ваш вкус.

— Да я и не спорю. Вещица очаровательная. Но вы меня не поняли. Я, собственно говоря, советовал переделать ее для театра, а не для печати.

— Ну, так и отдавайте ее в театр, — улыбнулась Зоинька его бестактности.

— Ммм… да, но, видите ли, современный театр требует особого репертуара. Гамлет уже написан. Другого не надо. А вот хороший фарс нашему театру очень нужен. Если бы вы могли…

— Иными словами, вы бы хотели, чтобы я переделала «Иероглифы Сфинкса» в фарс. Так бы вы и говорили!

Она кивнула ему головой, взяла рукопись и с достоинством вышла.

Редактор долго смотрел ей вслед, чесал карандашем в бороде и думал:

«Ну, слава богу, больше не вернется. Но жаль все-таки, что она так обиделась. Только бы не покончила с собой!»

— Милая барышня, — говорил он через месяц, смотря на Зоиньку кроткими голубыми глазами. — Милая барышня, вы напрасно взялись за это дело. Я прочел ваш фарс, и, конечно, попрежнему остался поклонником вашего таланта. Но, к сожалению, должен вам сказать, что такие тонкие, изящные фарсы не могут иметь успеха у нашей публики. Поэтому театры берут только очень, как бы вам сказать, только очень неприличные фарсы, а ваша вещица, простите, совсем не пикантная.

— Так вам нужно неприличное? — деловито осведомилась Зоинька, и, вернувшись домой, она спросила у матери:

— Маман, что считается самым неприличным?

Маман подумала и сказала, что, по ее мнению, самое неприличное на свете, это — голые люди.

Зоинька проскрипела пером минут десять и на другой день гордо протянула редактору свою рукопись.

— Вы хотели неприличного. Вот, я переделала.

— Да где же?— сконфузился редактор. — Я не вижу… все, как было…

— Как где? Вот здесь! В действующих лицах. Редактор повернул страницу и прочел: «Действующие лица: Иван Петрович Жукин, мировой судья, 53-х лет, — голый.

Анна Петровна Бек, помещица благотворительница, 43-х лет,— голая.

Кусков — земский врач, — голый.

Рыкова, фельдшерица, влюбленная в Жукина, 20 лет,— голая.

Становой пристав, — голый.

Глаша, горничная, — голая.

Чернов, профессор, 65 лет, — голый».

— Теперь у вас нет предлога отвергать мое произведение, — язвительно сказала Зоинька. — Мне кажется, что уж это достаточно неприлично.