Надежда Тэффи — Утешитель: Рассказ

Мишеньку арестовали.

Маменька и тетенька сидят за чаем и обсуждают положение дела.

— Пустяки, — говорит тетенька. — Мне сам господин околоточный надзиратель сказал, что все это ерунда. Добро бы еще студент, а то гимназист-третьеклассник. Пожучат да и выпустят.

— Пожучить надо, — покорно соглашается маменька.

— А потом и пистолет-то ведь старый, его и зарядить нельзя. Это всякий может понять, что, не зарядимши, не выпалишь.

— Ох, Мишенька, Мишенька! Чуяло твое сердце. Он, Верушка, как эту пистоль-то завел, так сам три ночи заснуть не мог. Каждую ночь встанет да посмотрит, как эта пистоль-то лежит. Не повернулась ли, значит, к нему дыркой. Я ему говорю: «Брось ты ее, отдай, у кого взял!» И бросить нельзя, товарищи велели.

— Так ведь оно не заряжено.

— Не заряжено-то оно не заряжено, да Мишенька говорит, что в газетах читал, будто бы нагреется пистоль от солнца, так и выстрелит; и заряживать, значит, не надо. В Америке быдто прогрелась, да ночью целую семью и ухлопала.

— Да солнца-то ведь ночью не бывает, — сомневается тетенька.

— Мало что не бывает. За день разгорится, а ночью и палит.

— Не спорю, а только много и врут газеты-то. Вот намедни Степанида Петровна тоже в газете вычитала. Быдто на Петербургской стороне продается лисья шуба за 16 рублей. Ну, статочная ли это штука. Чтобы лисья шуба…

— Врут, конечно, врут… им что… им все равно. Что угодно напишут.

Дверь неожиданно с треском распахивается. Входит гимназист, Мишин товарищ. Щеки у него пухлые, губы надутые и выражение лица зловещее.

— Здравствуйте. Я зашел… вообще, считаю своим долгом успокоить. Волноваться вам в сущности нечего. Тем более, что вы, наверно, были подготовлены.

У маменьки лицо вытягивается, тетенька продолжает безмятежно сплевывать вишневые косточки.

— Можете, значит, отнестись к факту очень спокойно. Климат в Сибири очень хороший. Особенно полезен для слабогрудых. Это вам каждая медицина скажет.

Тетенька роняет ложку, у маменьки глаза делаются совсем круглыми.

— Вот видите, как вы волнуетесь,— с упреком говорит гимназист.— Можно ли так… из-за пустяков? Скажите лучше, были ли найдены при обыске компром… прометирующие личность вещи?

— Ох, господи, — застонала маменька, — пистоль эту, эту окаянную, да еще газетку какую-то.

— Газету, вы говорите, газету. Гм… осложняется, но волноваться вам совершенно нечего.

— Может-быть, газета-то и не к тому… — робко вмешивается тетка, — потому он на газету только глазом метнул, да и завернул в нее пистолет. Может-быть…

Гимназист криво усмехнулся, и тетенька осеклась.

— Гм … Ну, словом, вы не должны тревожиться. Газета. Гм… Тем более, что тюремный режим очень хорошо действует на здоровье. Это даже в медицине написано. Замкнутый образ жизни, отсутствие раздражающих впечатлений, все это хорошо сохраняет нервные волокна. Каледонские каторжники отличаются долговечностью. Михаил может дотянуть до глубокой старости. Вам, как матерям, это должно быть приятно.

— Голубчик,— вся затряслась маменька,— голубчик, не томи! Говори, говори! Все, что знаешь. Уж лучше сразу. Сразу. Сразу, — всхлипнула она.

— Не надо нас подготавливать… мы тверды…

— Говори, святая владычица!

Гимназист пожал плечами.

— Я вас положительно не понимаю. Ведь ничего же нет серьезного, нужно же быть рассудительными. Ну, газета, ну, револьвер. Что за беда? Револьвер, гм… вооруженное сопротивление властям при нарушении судебной обязанности… В прошлом году, говорят, расстреляли одного учителя за то, что тот очки носил. Ей-богу. Ему говорят: «Снимите очки», а он говорит: «Я, мол, ничего не вижу невооруженным глазом». Вот его за вооружение глаза и расстреляли. Что же касается Михаила, то само собой разумеется, что револьвер будет посерьезнее очков. Да и то, собственно говоря, пустяки. Если принять во внимание процент рождаемости…

Маменька, дико вскрикнув, откидывается на спинку дивана. Тетенька хватается за голову и начинает громко выть. В дверь просовывается голова кухарки.

— Ну, разве можно так волноваться? Ай, как стыдно,— ласково журит гимназист.

Кухарка голосит:

— И на кого ты нас…

— Ну-с, я вечерком опять зайду, — говорит гимназист и, взяв фуражку, уходит с видом человека, удачно исполнившего свой тяжелый долг.