Николай Чернышевский — Глава 5: Новые лица и развязка

Но нет, не удалось ей быть солидною. Через пять минут она уж очаровывала Полозова, и командовала молодежью, и барабанила марш или что-то в этом роде черенками двух вилок по столу. Но торопила ехать, а другие, которым уж стало вовсе весело от ее возобновлявшегося буйства, не спешили.

— Готовы лошади? — спросила она, вставая из-за закуски.

— Нет еще, только велели запрягать.

— Несносные! Но если так, Вера Павловна, спойте мне что-нибудь: мне говорили, у вас хороший голос.

Вера Павловна пропела что-то.

— Я вас буду часто просить петь, — сказала дама в трауре.

— Теперь вы, теперь вы! — пристали к ней все.

Но не успели пристать, как она уже села за рояль.

— Пожалуй, только ведь я не умею петь, но это мне не остановка, мне ничто не остановка! Но, mesdames и messieurs, я пою вовсе не для вас, я пою только для детей. Дети мои, не смейтесь над матерью! — а сама брала аккорды, подбирая аккомпанемент. — Дети, не сметь смеяться, потому что я буду петь с чувством. — И, стараясь выводить ноты как можно визгливее, она запела:

Стонет сизый…

Молодежь фыркнула при такой неожиданности, и остальная компания засмеялась, и сама певица не удержалась от взрыва смеха, но, подавив его, с удвоенною визгливостью продолжала:

…голубочек,
Стонет он и день и ночь:
Его миленький дружо… —

но на этом слове голос ее в самом деле задрожал и оборвался. «Не выходит — и прекрасно, что не выходит, это не должно выходить — выйдет другое, получше; слушайте, дети мои, наставление матери: не влюбляйтесь и знайте, что вы не должны жениться». Она запела сильным, полным контральто:

Много красавиц в аулах у нас,
Звезды сияют во мраке их глаз;
Сладко любить их — завидная доля!
Но, —

это «но» глупо, дети, —

Но веселей молодецкая воля, —

не в том возражение, — это возражение глупо, — но вы знаете, почему:

Не женися, молодец!
Слушайся меня!

Дальше, дети, глупость; и это, пожалуй, глупость; можно, дети, и влюбляться можно, и жениться можно, только с разбором, и без обмана, без обмана, дети. Я вам спою про себя, как я выходила замуж, романс старый, но ведь и я старуха. Я сижу на балконе, в нашем замке Дальтоне, ведь я шотландка, такая беленькая, белокурая; подле лес и река Брингал; к балкону, конечно, тайком, подходит мой жених; он бедный, а я богатая, дочь барона, лорда; но я его очень люблю, и я ему пою:

Красив Брингала брег крутой,
И зелен лес кругом;
Мне с другом там приют дневной, —

потому что я знаю, днем он прячется и каждый день меняет свой приют; —

Милей, чем отчий дом, —

впрочем, отчий-то дом был не слишком мил и в самом деле. Так я пою ему: я уйду с тобою. Как вы думаете, что он мне отвечает?

Ты хочешь, дева, быть моей,
Забыть свой род и сан, —

потому что ведь я знатная, —

Но прежде отгадать сумей,
Какой мне жребий дан.

«Ты охотник?» — говорю я. «Нет». — «Ты браконьер?» — «Почти угадала», — говорит он, —

Как мы сберемся, дети тьмы, —

потому что ведь мы с вами, дети, mesdames и messieurs, очень дурные люди, —

То должно нам, поверь,
Забыть, кто прежде были мы,
Забыть, кто мы теперь, —

поет он. «Давно отгадала, — говорю я, — ты разбойник»; что ж, это правда, он разбойник, да? он разбойник. Что ж отвечает он, господа? «Видишь, говорит, я плохой жених тебе»:

О дева, друг недобрый я;
Глухих лесов жилец, —

совершенная правда, глухих лесов, потому, говорит, не ходи со мною,

Опасна будет жизнь моя, —

потому что ведь в глухих лесах звери, —

Печален мой конец, —

это неправда, дети, не будет печален, но тогда я думала и он думал; но все-таки я отвечаю свое:

Красив Брингала брег крутой,
И зелен лес кругом;
Мне с другом там приют дневной
Милей, чем отчий дом.

В самом деле, так было. Значит, мне и нельзя жалеть: мне было сказано, на что я иду. Так можно жениться и любить, дети: без обмана; и умейте выбирать.

Месяц встает
И тих и спокоен;
А юноша-воин на битву идет.
Ружье заряжает джигит;
И дева ему говорят:
«Мой милый, смелее
Вверяйся ты року», —

в таких можно влюбляться, на таких можно жениться.

(«Забудь, что я тебе говорила, Саша, слушай ее!» — шепчет одна и жмет руку. «Зачем я не говорила тебе этого? Теперь буду говорить», — шепчет другая.)

— Таких любить разрешаю и благословляю, дети:

Мой милый, смелее
Вверяйся ты року!

Совсем развеселилась я с вами, — а где веселье, там надобно пить,

Гей, шинкарочка моя,
Насыпь меду й вина, —

мед только потому, что из песни слова не выкинешь, — шампанское осталось? — да? — отлично! — откупоривайте.

Гей, шинкарочка моя,
Насыпь меду й вина,
Та щоб моя головонька
Веселонька була!

Кто шинкарка? я шинкарка:

А у шинкарки чорни бривки,
Ковани пидкивки!

Она вскочила, провела рукой по бровям и притопнула каблуками.

— Налила, готово! — mesdames и messieurs, и старикашка, и дети, — берите, щоб головоньки веселоньки були!

— За шинкарку! за шинкарку!

— Благодарю! пью свое здоровье, — и она опять была за роялем и пела:

Да разлетится горе в прах! —

и разлетится, —

И в обновленные сердца
Да снидет радость без конца, —

так и будет, — это видно:

Черный страх бежит, как тень
От лучей, несущих день;
Свет, тепло и аромат
Быстро гонят тьму и хлад;
Запах тленья все слабей,
Запах розы все слышней…