Глава двадцать вторая
Когда Нефора вышла и села в седло, было ещё серо и в городе не слышно было никакого движения, только глинистые голуби оправлялись спросонья на пёстрой голубятне и тоскливо ворковали, как будто они были чем-то недовольны.
Нефора покрылась тёмным покрывалом и велела проводнику вести мула по дороге к Мареотидскому озеру, где на берегу, в известной ей местности, жил христианский епископ.
На одном повороте мимо глаз Нефоры что-то мелькнуло, и в то же время проводник на неё оглянулся значительным взглядом.
— Что это? — спросила Нефора.
— Это нильские ласточки.
— Так что же?
— Они поспешают… и держатся близко к земле…
— Что ж это значит?
— Это бывает, когда… Но позволь, госпожа, я слышу большое движение… Позволь переждать здесь минуту… Народ нынче ночью принёс в жертву чёрного ягнёнка У фаросской пещеры Пеоха и теперь провожает старца… Смотри, вон уже видно — там из-за угла выступает высокий белый верблюд под роскошным ковром, на нём едет тёмный старик — это Пеох. Смотри, как он видимо свят, как изнеможденно его тело. Обрати внимание: лоскуты у его препоясья подвязаны тростником и осокой, но и этот утлый пояс на нём не порвётся. Пеох много лет уже не выходил из своей фаросской пещеры и теперь едет, конечно, к Канопскому гирлу, куда удаляется вся Александрия, чтобы смотреть, как суеверные люди, верующие в распятого бога, будут сдвигать гору Адер. Народ ночевал у пещеры Пеоха и теперь сопровождает его толпою: тебя могут обидеть, если ты не повелишь мне остановиться и подождать, чтобы не переходить дороги святому человеку.
— Остановись и пропусти их.
И Нефора видела, как перед нею проследовал на белом верблюде темнолицый, исхудалый, лобастый мемфит, окружённый несметною толпой самой набожной черни. Здесь были люди, которые не искали легкомысленных увеселений в ранее вышедшем таборе. В этой суровой толпе не было ни назойливых продавцов рыбы, ни весёлых канатных плясунов, ни фокусников, ни красивых цветочниц с их лёгкими ширмами на маленьких осликах. Пеоха провожала фанатическая толпа мрачно глядевших полунагих мужчин и женщин, которые беспрестанно поднимали над своими головами грудных детей, чтобы они могли видеть Пеоха. Через это дети должны исцелиться от боли глаз и от грыж, которыми многие из них страдали от крика.
Нефора видела и изнемождённое тёмное тело нагого мемфита и страшный взгляд его глаз с больными веками и сверкавшими белками.
В этой толпе опять тоже было много собак и кошек, а сзади всех, верхом на старом верблюде, сидела баба Бубаста, перед нею на седле был взвязан ещё живой чёрный баран с вызолоченными рогами, среди которых сверкал привязанный жертвенный нож.
Это было животное для второй, благодарственной жертвы, когда месть совершится у Канопского гирла.
Баба Бубаста узнала Нефору, показала ей рукою на нож и сказала:
— Мсти за себя, а в каменоломне услышат о мщенье Бубасты.
Глядя на бабу Бубасту, всякий мог бы признать справедливое замечание египетского царя Амазиса: «Жены Египта мстивы и смелы: легче иметь дело с раздражённою львицей, чем с обиженной египтянкой».
Глава двадцать третья
Нефора, пропустив шествие, достигла жилища епископа, которое охраняли воины, имевшие приказание от правителя: впускать только тех, кто сам назовёт себя христианином, или же тех, кого доставят сюда под надзором полицейские биченосцы, которым приказано было везде разыскать христиан, чтобы у Адера кружок их не был мал и незаметен. И биченосцы исполняли данное им повеление. Хотя добровольно объявляться христианами никто не приходил, но двор епископский был полон насильно согнанных людей обоего пола, которые страшно сетовали, и плакали, и бранили епископа. Он же сидел, склонив голову, и не только не отвечал на обиды, но даже, казалось, и не замечал, что вокруг него происходит. Лицо его было пасмурно и горько. Он так же, как Нефора, совсем не спал минувшую ночь, и нервы его после сильного возбуждения пришли в состояние притупленности. В таком же приблизительно состоянии были и сидевшие близ него пресвитеры и диаконы, из которых последние беспрестанно отлучались, чтобы давать людям пищу.
Чтобы пройти на двор епископа, Нефоре оставалось одно средство — назвать себя христианкой, что она и сделала, и воины, сторожившие вход во двор, тотчас же её пропустили, оставив снаружи под деревом её мула и провожатого.
Пробиваясь через толпу людей, теснившихся в неопределённом и раздражённом состоянии на дворе, Нефора видела множество плачущих женщин и детей, и сердце её сжалось; но когда она с усилием достигла в покои епископа и увидала его окаменелое равнодушие, это её даже удивило. Увидев Нефору, он не выразил никакого особенного движения и тотчас же перевёл глаза на другой предмет и стал потирать одну о другую свои старческие руки.
— Я пришла к тебе по важному делу, — заговорила, несколько поспешая и оглядываясь по сторонам, Нефора.
Епископ молчал.
— Я хотела бы сказать тебе что-то наедине.
— Разве ты христианка?
— Да, я христианка.
— Но… мне кажется… я видел тебя вчера на пиру у правителя… Ты была его гостьей.
— Да, ты меня видел. Я там была… я хотела всё знать, что они думают сделать.
— Что же ты хочешь?
— Я страшусь за то, что с вами случится, если вы не сдвинете гору.
Окружавшие епископа пресвитеры, услыхав такие сердобольные слова, тихо толкнули друг друга и прошептали:
— Её надо выслушать.
— Говори же при них; они все хотят тебя слушать! — отозвался епископ.
Нефора, увидав, что епископ не избегает присутствующих, и сама не стала таиться и заговорила открыто:
— Я удивляюсь тому, что не вижу между вами человека, который вам мог бы оказать всего более пользы в эту пору.
— Кто же он такой? Вероятно, он не наш или он теперь отрёкся?
— Нет, он предан христианскому учению, и он не таков, чтобы отречься.
— Назови же скорей его имя.
— Художник Зенон.
И едва лишь Нефора произнесла это имя, как все заговорили наперебой:
— Как! знаменитый Зенон — златокузнец!
— Зенон, приятель знатных людей!
— Первый мастер в Египте! Зенон, в котором живёт душа Феодора, скульптора царя Амазиса!
— Зенон, кривой, с повязкой на левом глазу, который он потерял вдруг от неизвестной причины.
— Да, да, да; это он, тот самый Зенон — Зенон златокузнец, которого знает и привечает вся знать, в котором воскресло искусство скульптора царя Амазиса, это Зенон с голубою повязкой на левом глазу, который он утратил вдруг и от никому не известной причины. Он скрывает эту причину…
— Да, да; он не говорит о ней никому!
— Вот в том-то и дело! Он должен её скрывать… А я её знаю! — сказала Нефора.
— Она знает причину, которую от всех скрывает Зенон! Слушайте!
— Это любопытно.
— Но это не идёт теперь к нашему положению и к нашему делу.
— Нет, именно это идёт теперь к вашему делу. Зенон тот человек, который вам нужен… Зенон вас может спасти!
— Что она говорит? Что говорит вам госпожа? — закричали на дворе люди, толпившиеся у веранды, на которой Нефора говорила с епископом и пресвитерами, и многие стали всходить на ступени.
— Не толпитесь сюда, иначе вы всех нас собьёте с места! — закричал один из пресвитеров. — Стойте смирно, и я расскажу вам, в чём дело. Эта госпожа христианка; она пришла сюда к нам сама, без принуждения, и говорит, что знает человека, который может сделать, чтобы гора сдвинулась с места и пошла в воду…
Но едва лишь пресвитер сказал это, послышался гул голосов, и все люди бросились на террасу и закричали:
— Пусть она всем нам говорит!.. Мы не хотим погибать, мы все хотим слышать, что она скажет!
Терраса покрылась людьми, пресвитеры были смяты, а епископ, покинув своё кресло с высокой спинкой, поспешно скрылся в двери внутренних комнат. Нефора же мгновенно встала на его опустевшее кресло и, взявшись одною рукой за верхнее украшение его спинки, подняла другую свою руку кверху и громко сказала:
— Молчите!
Гул народа утих, и все замолчали.
— Хороша я? — спросила Нефора.
Ей никто ничего не ответил.
— Я не прельщать вас пришла, но хочу рассказывать вам о деле.
— Ты прекрасна!
— Ты прельстишь кого хочешь! — раздались голоса из народа.
— Ты даже можешь заставить забыть страх в виду неминуемой смерти, — произнес голос вблизи самого кресла, на котором стояла Нефора.
— Но всё это бессильно было над тем, кого я назову вам: Зенон художник пренебрёг моею красотой для слов вашего бога… Он оттолкнул меня, и чтобы не видеть моей красоты, которую я ему отдавала, он вонзил при мне нож себе в глаз. Вот отчего окривел ваш великий Зенон златокузнец, вот как сильна его вера. Зовите скорее его, и если не ложно, что человек с верою может сдвинуть гору, то Зенон сдвинет гору.
— Да, да, кто так твёрд, как Зенон, тот сдвинет гору!.. Где же он, где? Мы призываем Зенона!
Тогда Нефора сказала диакону:
— Напиши поскорее известие Зенону и брось свиток со стены моему рабу, который стоит с осёдланным мулом под деревом по ту сторону запертых ворот. Пусть он спешит к Зенону, не жалея мула, и вы увидите, что, прежде чем придут биченосцы, чтобы гнать вас оцепленными верёвкою к Адеру, Зенон будет здесь и сердца ваши утешатся, а я остаюсь с вами залогом моего обещания.
Всё так и сделалось, как сказала Нефора. Волнение народа было так велико, что ни епископ, ни пресвитеры уже ни во что не вступались, и над всем положением царила Нефора, на которую все хотели смотреть и её слушали. Диакон нашёл трость и папирус и написал дрожащею рукой: «Зенон! Люди в смертной беде тебя призывают. Приди, облегчи или раздели с ними их участь». Раб Нефоры с этою запиской поехал к Зенону, и все стали ждать: придёт ли художник и будет ли приход его вовремя, прежде чем прибудет отряд биченосцев, которые выгонят их к горе Адер.
Глава двадцать четвёртая
Встревоженные люди беспрестанно меняли своё настроение, переходя от надежды к отчаянию: то они верили, что Зенон придёт и при нём, как при человеке, который хорошо знаком всем знатным людям, суровость правителя изменится; то говорили: «Что может заставить Зенона покинуть спокойную жизнь и отдать себя добровольно нашей печальной судьбе?» Епископ и его приближенные люди тоже считали это совсем невозможным, тем более что они и не считали Зенона за христианина.
— Он, — рассуждали они, — знает, что мы с ним не согласны. Ему нет дела до чуда, которого от нас требуют. Он не пойдёт с нами на муки.
В этих сомнениях прошло довольно времени, и уныние усиливалось, а за час до полудня люди, глядевшие в город со стены, замахали руками и закричали:
— Идут биченосцы!.. — и многие упали в страхе на землю.
Но один человек, который не успел соскочить вместе с другими, заметил, что с другой стороны во весь скок нёсся верхом на красно-гнедом коне молодой статный всадник с непокрытою головой, остриженною по греческой моде, и с повязкой через левое око.
— Братья! — воскликнул увидевший всадника человек, — мы спасены: к нам скачет Зенон златокузнец.
И Зенон в самом деле опередил биченосцев, бросил поводья коня, соскочил и вскричал громко страже:
— Откройте двери и впустите меня: я христианин; я хочу быть с теми, которые будут страдать!
Ворота раскрылись, и стража впустила Зенона.
Толпа христиан мгновенно его окружила, и все старались ему наперерыв говорить, а он не мог никому отвечать и шёл между ними спокойно и тихо всем повторял:
— Не бойтесь!.. Христос среди нас… Почтим слова его послушаньем… Умрём за нашего Учителя!
— Умрём, если нужно, умрём! — прокатилось в народе.
Зенон стал обнимать и целовать людей направо и налево.
Нефора смотрела на Зенона с высоты террасы и любовалась спокойствием его походки и движений его рук, которыми он то обнимал, то ласкал людей, бросавшихся к нему со стенаньем и воплями.
Душа этого человека точно не знала страха, и Нефоре казалось, что она видит не мученика, который готовится встретить скоро унижение и смерть, а актера — так всякое движение Зенона было красиво и нежно, а в то же время исполнено достоинства и силы.
Увидев Нефору, Зенон на мгновенье остановился. Присутствие её здесь удивило его, но он тотчас же оправился, поднял руку к своему выколотому глазу, поправил повязку и пошёл безостановочно дальше в покои, где был епископ. Там Зенон оставался минуту и, снова выйдя на террасу, сказал:
— Братья и сёстры! если силён и бодр дух, в вас живущий, пусть нас не ведут — пойдём лучше сами. Я известен правителю и сейчас пойду к нему и упрошу его, чтобы он дозволил нам идти к горе Адеру одним, без надзора его биченосцев.
— Это зачем же? — проговорило несколько голосов.
— Для того, чтобы все видели, что мы идём доброю волей, а не по принуждению.
Люди молчали, но из толпы вышел один шерстобит, по имени Малафей, и, лукаво взглянувши в лицо Зенона, сказал:
— Я тебя понимаю. Иди и проси. Поклянись, что мы пойдём сами.
— Я не знаю, как ты меня понимаешь, но я клясться не стану. Нам не дозволено клясться, но я скажу, что мы не унизим имени Христова.
Тогда все закричали:
— Да, да! прекрасно! Иди, брат наш Зенон, иди и давай за нас слово, что мы не посрамим имени Христова.
— Но только вернёшься ли ты сам к нам? — спросил Малафей шерстобит.
Зенон побледнел и отвечал:
— У меня нет ни жены, ни детей, которых бы я мог вам оставить заложниками; но я не лгу: я — христианин.
— Страх действует на всякого, и было бы лучше, если бы ты оставил заложника.
— Я остаюсь залогом, что Зенон вернётся! — вскричала Нефора.
Зенон на неё оглянулся и молвил:
— Благодарю тебя. Мне нужен всего только один час времени. Но если случится…
— Если ты через час не вернёшься, пусть они растерзают меня на этом помосте, — досказала Нефора.
Зенон протянул ей руку и пожал её сердечным пожатием.
Стража выпустила Зенона с одним из биченосцев но ещё до истечения часа художник вернулся один, имея в руках папирус, на котором для христиан написан был пропуск к горе без всякого караула.
Биченосцы перед ним раскрыли ворота, и они вышли свободно. Впереди шёл больной епископ, а его под руки поддерживали Зенон и женщина в тёмном покрове.
Это была Нефора.
Пока они шли городом, она не поднимала с головы своего покрывала, и многие спрашивали кто это такая? Христиане же, проходя, отвечали: это новая христианка! Но потом сами себя вопрошали: где и когда эта женщина крестилась? Как её христианское имя? Зенон должен знать о ней всё, но неизвестно и то где принял веру Зенон… Только теперь неудобно было их расспрашивать, так как они идут впереди бодрее всех и на их плечи опирается ослабевший епископ…
Отзывы о сказке / рассказе: