Николай Назаркин — Изумрудная рыбка: Рассказ

Пропала зеленка. И во всем виноват Серый. То есть он, конечно, не виноват. Но все равно. Кто дал зеленку Юрке? Серый и дал.

И сказать ему ничего нельзя. Потому что он посмотрит только – а как не дать, если человек серьезно просит? – и все. Я бы сам дал, и это самое обидное.

И Юрке тоже вмазать нельзя. Потому что он тоже не виноват. Он дурак просто. Оставил зеленку на тумбочке, прямо так, на виду, а Лине Петровне как раз приспичило зайти спросить про эту дурацкую температуру. Кто в больнице температуру меряет, я вас спрашиваю? Только тот, кому от градусника не уйти. Вон Шурик из четвертой палаты меряет, потому что бабушка рядом. А так – все равно ведь в больнице лежишь, вылечат, если надо. Еще им температуру мерить!

Вот так оно и случилось. Лина Петровна зеленку увидела – цап! – и в карман. Потому что медикамент. Не положено.

А нам что делать? Без зеленки – все, капец. Без зеленки над нами весь пятый этаж ржать будет. Потому что бесцветная рыбка – это позор. Это даже хуже, чем вообще не красить. Лучше бы, как малыши какие, сплели из «сырой» капельницы…

Рыбок из капельниц плетут, чтоб вы знали. Длинные, тонкие, желтые, почти прозрачные трубочки – давай, плети, если фантазия есть. А если еще уговорить новенькую процедурную сестру дать всю «системку»: с надутыми баллончиками фильтров, с манжетами «резинками», с толстыми тупыми иглами «воздушками»…

Только учтите, что если плести просто так, как первоклашка какой, то раздует вашу рыбку и перекосит – жуть. Тут подготовка нужна.

Ну вот, доподготавливались. Зря мы с Толиком эту дурацкую капельницу на спинку кровати натягивали, чтоб растянулась, просохла и побелела. Зря мы ходили на пятый тащить недостающее прям из под носа у «пятачков»…

– Может, рыцаря сплетем? – говорит Толик.

– Рыцаря… На рыцаря три фильтра нужны, а мы все фильтры уже променяли. Кто ж знал то?

– А может… – говорит Серый и замолкает.

Кроме рыцаря и рыбки, мы умеем плести только чертиков. Но чертик – это даже не плетение, баловство одно: чурбачок – туловище, кубик – голова, подрежь торчащие концы до нужной длины – вот тебе и руки, и ноги, и рога с ушами. А уж вставить глаза да хвост и скрепить все это вместе толстой «воздушкой» – даже уметь не надо…

Поэтому Серый и замолкает. Ему нечего предложить, потому что предлагать нечего. А не предложить он не мог, потому что чувствует себя виноватым. И за зеленку, и за то, что нам не помогал. Хотя тут он ну совсем не виноват: у него левая рука в корсете, а с одной рукой – какой из него помощник?..

Мы сидим в коридоре, в тупичке за ординаторской. Здесь стоит какая то пальма, а за пальмой – подоконник. Толик все время дергается – у него почки. И если Лина Петровна заметит, что мы тут на подоконнике сидим, сразу начнется: «Да ты простынешь, да тебя продует, да о чем ты только думаешь!..»

О рыбке он думает. С этими почками он уже почти двенадцать лет живет, потерпят они как нибудь пять минут.

Но зеленки нет. А значит, покрасить капельницу нельзя. И вместо воображаемой нами в мечтах роскошной изумрудной рыбки – чешуя внахлест, глаза кругами, а плавники и хвост накрутить на карандаш! – получим мы дурацкого бесцветного карася. А тут какие то почки да температуры…

Надо что то решать.

– Кажется, я в поликлинике зеленку видел, – говорит Толик.

Поликлиника – это первый этаж нового корпуса. Но днем нам туда нельзя: приспичит этим докторам, а нас на месте нету, – а вечером она закрыта.

– Давайте бабу Настю попросим? – в отчаянии предлагает Серый.

– Она скажет, что мы замажем этой зеленкой весь пол, а ей – оттирай, – говорю я.

Мрачно говорю, потому что положение наше ужасное. А в ужасном положении нужно решаться на крайние меры.

– Вот что, – говорю я. – Делать нечего. Надо добыть зеленку. Зеленка есть у той рыжей из двенадцатой палаты…

Все молчат. Потому, что двенадцатая палата – это пятый этаж. Идти в логово «пятачков» – даже в девчачью палату – не хочется.

– Я пойду, – говорит Серый.

Ему ужасно хочется что нибудь сделать.

А мы молчим. Потому что нам не хочется идти к «пятачкам».

– Я пошел, – говорит Серый.

…Зеленку он приносит через полчаса. Хмурый.

– Вот, – говорит Серый. – Саша ее зовут. Красьте давайте и режьте…

И мы стали красить и резать. Красить – ничего трудного: налей зеленку в капельницу, зажми концы да покрути, чтоб размазалось хорошенько. Ну, и лишнее слить и просушить.

Сушили мы тут же, за батареей. Тут никто не найдет и тепло.

Резать – хуже. Резать надо по длине, чтоб сделать из трубки ленту – длинную, гибкую ленту.

Изумрудную ленту.

Серый только смотрел и хмурился. Он все переживал, что из за него чуть все не сорвалось.

– Не переживай, – сказал Толик. – Все равно это наша рыбка.

Серый промолчал.

– А чего ты той рыжей наврал, чтоб она тебе зеленку дала? – говорю я.

– Что живот расцарапал, – говорит Серый.

И лицо у него такое грустное, словно у него и впрямь живот болит.

Я молчу. В больнице нет хуже, чем про болезнь для выгоды соврать. Но ведь он для нас соврал! Без зеленки нам все! Капец!

Пока сплели – семь потов сошло, как говорит баба Настя. Не знаю, с меня, по моему, вдвое больше. Но сплели.

Подвесили на ту же пальму – полюбоваться. Рыбка висит, покачивается, свет на боках играет…

А веселья нет. Не изумрудная рыбка у нас получилась. Так, зеленая просто…

А Серый вообще не смотрит.

– Нет, – говорит Толик. – Дурацкая какая то рыбка эта…

И мы разошлись. Серый ушел последним. Он сжимал эту дурацкую рыбку в кулаке, и я знал, о чем он думает: отнести ее той глупой рыжей Саше из двенадцатой палаты или просто поскорее выбросить…