Пасхальный рассказ
В Великую Пятницу собрались детки в кухню, около печки, в которой шипит, кипит, бьет белым ключом вода в горшке, а в воде лежат, варятся, красятся, бережно завернутые, тщательно закутанные, пасхальные яички.
Я знаю, что мое будет лучше!.. Ты вот увидишь! — говорит толстенькая, пухленькая, но страшно нервная Маша.
Ну, мы еще будем посмотреть! — говорит худенький Ваня, брат ее.
А Петя ничего не говорит. Он просто сидит тут же в кухне. Он думает, что ему стыдно заниматься такими пустяками, как крашенье яиц. Он ведь в четвертом классе классической гимназии! Однако удержаться от того, чтобы посмотреть, как красятся яйца, и он не мог. Искушение это он, впрочем, оправдывал тем, что он здесь в качестве эксперта и решителя, чье яйцо будет лучше: Маши или Вани?
Ваня не долго задумывался над своим яйцом. Он выпросил у тети ярких шелковых лоскутков, надергал из них шелчинок и, обернув в них яйцо, завертел его в тряпки, обмотал черным шелком и опустил в горшок.
Другое дело было с яйцом Маши. Она хотела похристосоваться этим яйцом с дедом, с милым «дедой», который очень ее любит, всегда в каждый праздник дарит ей такие прекрасные игрушки.
И вот она все придумывала, как лучше выкрасить яйцо. И наконец порешила спросить у всех, и у горничной Даши, и у выездного Егора, и у прачки Алены, и у кухарки Степаниды, и у тети, как лучше выкрасить яйцо. Горничная Даша сказала ей, что хорошо красят лоскуточки, и когда тетя дала ей лоскутков, то сама Даша нарезала их мелко-намелко.
Егор-выездной посоветовал красить шафраном.
— Ровно золотые будут яйца-то, — сказал он.
Прачка Алена посоветовала красить луком.
— Лучными перьями… — сказала она. — И дух такой хороший от воды будет, — сказала она.
Кухарка Степанида научила взять сандалу: синего, красного, всякого…
— Сварить, знашь, его, и опустить туда яички… А то можно
просто обсыпать сверху яичко, обвязать тряпочками и так спустить в горшок… Страсть хорошо выходит!
Наконец, тетя посоветовала просто выкрасить березовыми листьями, причем сказала, что получаются хорошенькие зеленые яйца.
Маша все это приняла к сведению и, обложив яйцо лоскуточками, обсыпала сандалом, шафраном, обложила лучными перьями и березовыми листьями, обвязала тряпочками и спустила яйцо в горшок.
Ваня сильно потешался над таким методом…
— А ты бы, — говорил он, — еще и солью посыпала — авось они лучше выкрасятся… или щепочек бы набрала.
А Петя даже сделал пренебрежительную гримасу, которую он всегда делал, если видел что-нибудь бестолковое и несообразное.
Когда варились яйца, то все принимали в них участие и даже Егор-выездной заглянул, как они варятся, и осведомился: положили ли шафрану? Но когда вода уже с полчаса варилась, то все отошли и детки остались одни… И чем сильнее варились яйца, чем бурливее кипела вода, тем серьезнее и сильнее задумывалась Маша. Она даже немножко побледнела.
— Что-то Бог даст! — думала она. Будет ли хорошо яичко моему «деде»!
И вот пришла кухарка Степанида… Заглянула в горшок глазами «сведущего человека», спросила, сколько они варятся, и порешила, что пора их вынимать… Горшок вынули, поставили на стол… и собрались все — даже тетя пришла посмотреть, как выкрасились яйца и чье яйцо будет лучше.
Кухарка Степанида предварительно положила оба яйца в холодную воду — на самую короткую минутку, — потому что все горели нетерпением посмотреть скорее, как выкрасились яйца.
И кухарка Степанида, наконец, начала развертывать их. Яйцо Вани развернули первым: оно было отмечено красной шерстинкой.
Что же было это за яйцо! Просто прелесть!.. Бледно-серое, сиреневое и по нем шли узоры в тон, жилки синеватые и темно-малиновые. Одним словом, это было самое изящное, мраморное яичко… У Маши сердце почти не билось. Руки дрожали в ожидании появления ее яичка. Наконец развернули и его. Оно вышло все темно-малиновое, с неправильными угловатыми крапинками, точно порфировое. В некоторых местах, где были приложены чистые березовые листочки, так они и отпечатались; но вот какая вышла игра случая, а вы, вероятно, знаете, что нет в целом свете такого прихотника, который мог бы поспорить в этом деле с прихотливым случаем. Как раз на самой середине яичка вышел крест. Небольшой, неправильный крестик, но, тем не менее и Степанида, и Даша, и Алена, и даже тетя ахнули, когда его увидали, а Алена даже перекрестилась.
А вышел крестик очень просто. В числе березовых листиков Маша, заторопившись, чтобы скорее завернуть яичко, положила целую веточку, с четырьмя листиками. Три листика прилегли так, что один смотрел прямо вверх, а два листика отвернулись от него в две стороны: направо и налево; четвертый же листик отогнулся, и почти прямехонько смотрел вниз. Все это было достаточно криво и неуклюже, но все остальное дополнялось воображением и крепкой верой… как говорила Алена, в то, что «Господь умудряет младенцев и руками их кладет славу Свою». И все с каким-то благоговением смотрели на яичко, а горничная Даша, вручая его Маше, даже сказала:
— Смотрите, барышня, не разбейте! Это святое яичко…
Неудивительно после этого, что и сама Маша смотрела на это яичко с благоговейною радостью. Даже Ваня примолк перед этим яичком и конфузливо показывал всем свое простое серое, мраморное яичко…
В Великую субботу Маша провела в волнении. Во-первых, она не могла придумать, куда бы положить свое дорогое яичко. В комод? Пожалуй, кто толкнет его и яичко разобьется, или Даша в нем рыться станет, да выронит, с бельем, и яичко.
Положила его к себе за пазуху; но, продержав с полчаса, она вдруг чувствует, что яичко сильно нагрелось. Ну, а вдруг, думает она с ужасом, от теплоты крестик испортится и вся краска сойдет с яичка? Она вынула его, бережно поцеловала и ходила все время взад и вперед по комнате, держа его в руках и не спуская с него глаз. Она даже хорошенько не позавтракала и не пообедала от волнения…
Вечером, когда начало уже смеркаться, в кухню пришел старый дедушка Михей. Все дети знали его и тотчас же закричали на весь дом: «Лысый Михей пришел, Дедушка Михей — стой у дверей»!
Кличку ему дали потому, что он обыкновенно стоял у дверей, как его ни усаживали, и уверял, что он так и прозывается: «Дедушка Михей — стой у дверей!»
Михей был очень стар; ходил он чистенько, но весь в заплатах, так что, кажется, не было места на его худеньком кафтанишке, на котором бы не сидела какая-нибудь заплатка — и даже трудно было сказать, какой цвет был у этого кафтанишка: не то серый, не то синий, не то бурый…
Дедушке Михею обыкновенно все давали что-нибудь, когда он приходил в дом.
На этот раз он привел с собой маленького внучка, мальчика лет 8-ми или 9-ти; но на взгляд ему никак нельзя было дать более 4-х или 5-ти лет: так он был миниатюрен. Крохотное его личико смотрело так покорно и тоскливо, большими голубыми глазами, а белые волосы, коротко обстриженные, так гладко, шелковисто прилегли к маленькой головке. На нем была вместо шубки, старая шубейка, в которой заячий мех был весь вытерт — да и сама она также выглядела «мраморным яичком» под пару дедушкиному кафтану.
Детки потому любили «дедушку Михея», что был он балагур, сказочник. Когда он приходил, то не только дети, все люди, но даже Егор-выездной приходил слушать «дедушку Михея».
Был он крепостной еще прадедушки, деда Маши, и хотя его и всю семью его отпустили на волю, но, по старой привычке, он всегда входил со страхом и трепетом в палаты его прежних господ.
— Ну, что «Михей — стой у дверей?» — осведомился Егор выездной. — Зачем пожаловал?.. К празднику подачка понадобилась?
— Какая подачка, Егор Михайлыч? Нужда заставляет. От места-то мне отказали…
— От какого места?..
— А ведь я всегда на масляной и Святой на балагане Малахаева «дедку» изображал…
— Ну!
— А теперь вот отказали. Говорят — голос у тебя слаб стал. Публика жалуется, не слыхать ничего… Что же, думаю… милостыню просить?!..
— Да ведь ты сапоги прежде ковырял?..
Дедушка Михей улыбнулся и махнул рукой.
— Все во тьме ходим, а я пуще. Ничего не наковырял! Каки сапоги?.. Глаза не видят… Вот теперь не знаю, как Праздник Христов встречать будем… Дочурка Машурка хворает… Везде к Празднику готовятся, а у нас на Велик день и есть нечего… Вари густо — не будет пусто! Нет ничего… Голодна кума, что денежна сума, придет сама, сведет с ума. Надень котомку, ступай вдогонку!.. Значит за счастьем…
Все обступили дедушку Михея, все слушали, а впереди всех Маша со своим «святым яичком».
— Вон, — говорит дедушка Михей, — барышня-красавица уж яичко нарядное приготовила к праздничку, а у нас внученку-Васенку нет яичка!.. Где укупишь?! Ныне не то что головка, а оборыш, с духом — и тот по грошу яйцо… А крашено, так по пятаку дашь…
А внученок-Васенок стоял и пристально смотрел, ухватив обеими ручонками свою шапочку, смотрел на Машу — и она казалась ему «ангельчиком».
И Маша смотрела в его большие голубые глаза, и сердце у ней сжималось, на глаза навертывались слезы и какой-то голос шептал: «Отдай ему яичко, отдай! Деда может купить яичек, а ему купить не на что… Он бедный мальчик — у него нет ни грошика, ни копеечки, для Светлого Христова Воскресения».
Наконец что-то точно потянуло ее из всей силы к внученку-Васенку. Она быстро подошла к нему и, протянув ему Яичко, сказала отрывисто, не глядя на него: «На тебе!..»
И тотчас же отвернулась, все покраснела и, заплакав, выбежала из комнаты.
Все ахнули, а прачка Алена даже всплеснула руками и вскричала:
— Ах, матушки! Это Христово-то яичко!.. Отдай, мальчуган!.. Сейчас отдай!.. Я тебе лучше красное, золотое дам…
Но мальчугану, очевидно, захотелось иметь именно это Яичко с крестиком, которое красила Маша. Он бережно засунул его за пазуху, а другой рукой ухватился за пестрый кафтан дедушки Михея и спрятался в его складках.
— Это святое-то яичко отдала! — изумлялась Даша. — Ведь это значит счастье из дому унести… И она так свирепо посмотрела и на Васенку, и на его деда, а сама подумала про себя: «Вот шляется, попрошайничает, балагур поганый!»
А между тем Маша прибежала в детскую, уткнула нос в подушку и плакала, плакала…
И сама она не понимала, отчего ее слезы льются так неудержимо. Было ли ей жаль этого хорошенького мальчика, или жаль ей было ее доброго, милого «дедуню», которому теперь нечего будет ей подарить? А когда ушел «дед Михей-стой у дверей», то прибежали Ваня и Петя и начали ее корить, называть глупышкой, которая променяла дедушку на какого-то мальчишку.
Наглумившись вдоволь, братцы предоставили ее собственному горю… Маша до того плакала, что разнемоглась; принуждены были позвать дедушку, и рассказали ему все, что случилось. Дедушка послал за домашним доктором, а своему камердинеру велел отыскать деда Михея и во что бы то ни стало выкупить яичко его внучки. При этом он разрешил подарить деду Михею на праздник десять рублей.
Но выкупить яичко оказалось не так-то легко. Мальчик не хотел ни за что его отдать. Наконец, кое-как обманули ребенка и увезли яичко.
Дед уже спал, да и внучка также заснула. Ей стало легче. Деду отдали яйцо только по утру, в Светлое Христово Воскресенье. А он тихохонько, на цыпочках подкрался к спящей еще Маше и положил ей яйцо на столик, а через час, когда она проснулась, дед вошел к ней и, подавая ей огромное яйцо, в котором был запрятан целый кукольный гардероб, сказал: «Христос воскресе!»
Маша начала его целовать и, всхлипывая, едва могла выговорить, что яичко свое она подарила внученку-Васенку!
— А это что же? — спросил дед и указал на яичко.
Маша взглянула и остолбенела…
Вечером у Пети с его старшим братом, Николаем, его товарищем, гимназистом и дедом завязался длинный спор.
Дед уверял, что это лучшее, что есть в человеке: всегда следовать первому сердечному порыву.
— Она, — говорил он про Машу, — отдала мальчику все, что ей было в ту минуту дорого… Это высокая черта!..
— Таким образом, — возражал товарищ Николая, — вы противоречите первому этическому закону Спенсера…
— Какому, какому закону?! — допрашивал дед.
— А закону, по которому совершается развитие всех этических, т. е. нравственных явлений…
— Какой-такой закон! Какой закон! Никогда не слыхал!.. — признавался дед.
— По этому закону… — объяснял докторально гимназист… — всякое элементарное, этическое явление уступает место следующему, более разумному…
— Не слыхал, не знавал и знать не хочу ни ваших этических законов, ни вашего Спенсера, — прерывал дед… — Сердце мне говорит, что хорошо и что дурно и для меня довольно!.. И я всегда следовал и буду следовать этому указателю…
Но Николай снова сворачивал спор на закон Спенсера и доказывал так основательно, дельно, длинно и скучно, что, наконец, дед преспокойно заснул в своем громадном, покойном кресле.
Отзывы о сказке / рассказе: