На берегу пограничной реки, на конце моста, принадлежащего Соединенным Штатам, в маленькой сторожке сидели четыре вооруженных стражника. Изнемогая от жары, они все же довольно внимательно следили за пешеходами, которые переходили мост с мексиканского берега.
Бед Даусон, хозяин пивной «Горное ущелье», вышвырнул накануне из своих владений некоего Леандро Гарсиа за нарушение правил приличия, принятых в «Горном ущелье». Гарсиа заявил, что через двадцать четыре часа он явится и потребует удовлетворения.
Этот мексиканец, невероятный хвастун, был в то же время и поразительно храбр, и на обоих берегах реки его уважали за это качество. Он и его друзья — такие же бандиты, как и он, — служили для того, чтобы время от времени встряхивать городских жителей и не давать им умереть от скуки.
В день, назначенный Гарсиа для получения удовлетворения, должен был состояться на американском берегу съезд скотоводов, бой быков и пикник старых переселенцев. Зная Гарсиа за человека слова и желая сохранить мир во время этих общественных развлечений, начальник пограничной стражи капитан Мак-Нелти отрядил офицера и трех солдат на дежурство в конце моста. Им было вменено в обязанность предупредить вторжение Гарсиа — все равно, одного или в сопровождении шайки.
В этот душный день пешеходов было немного, и стражники проклинали судьбу и невероятно скучали. На протяжении одного часа никто не перешел моста, кроме старухи, одетой в коричневое платье и черную шаль. Она погоняла перед собою осла, нагруженного небольшими связками дров для продажи. Вскоре после этого в тихом воздухе ясно раздались три коротких громких выстрела со стороны улицы.
Немедленно все четыре стражника встрепенулись и перешли от лежачего положения в сидячее, но только один поднялся на ноги. Остальные трое умоляюще, но безнадежно взглянули на четвертого, который молча встал и стал пристегивать свой пояс с патронами. Они знали, что их начальник, лейтенант Боб Бекли, никому не уступит привилегии пойти первым на место побоища.
Ловкий широкогрудый лейтенант, не меняя меланхоличного выражения на своем гладко выбритом желтовато-коричневом лице, просунул ремешок пояса через перекладину пряжки, оправил пистолеты в кобурах так, как красавица оправляет свой туалет, схватил ружье и направился к двери. Здесь он на минутку остановился, чтобы предупредить товарищей не прекращать слежки за мостом, и затем вышел на раскаленную солнцем дорогу.
Остальные трое должны были примириться с вынужденным бездействием, обмениваясь мнениями о лейтенанте Бекли.
— Я слышал о парнях, — сказал Брончо Лесзерс, — которые навеки обвенчались с опасностью. Умри я на этом месте, если Боб Бекли неповинен в многоженстве, обвенчавшись со всеми опасностями.
— Особенность Боба та, — вставил Ньюсес Кид, — что у него нет настоящей тренировки. Он никогда не знал, что такое страх. А человек, который хочет прочесть свое имя в списке оставшихся в живых, должен знать чувство страха.
— Бекли, — пояснил третий стражник, уроженец Востока, получивший некоторое образование, — дерется всегда с таким торжественным видом, что я даже стал сомневаться в его нормальности. Я не совсем понимаю его системы, но он дерется с каким-то математическим расчетом.
— Я никак не могу понять, — заявил Брончо, — какие могут быть тут математические расчеты.
— Может быть, это тригернометрия? — высказал свое предположение Кид.
— Я не ожидал от вас таких знаний, — одобрительно кивнул головой уроженец Востока. — Вторая особенность Бекли та, что он всегда вступает в бой налегке. Кажется, будто он боится воспользоваться малейшим преимуществом. Это уже граничит с безумием, если иметь дело с конокрадами и ворами, которые готовы устроить вам засаду каждую ночь и выстрелить вам в спину при первой возможности. Бекли слишком неосторожен. Когда-нибудь он поплатится за это.
— Я тоже нахожу, — протянул Кид. — Я больше стою за то, чтобы хорошенько подраться и вовремя улизнуть, чтобы иметь возможность невзначай еще раз напасть.
— Во всяком случае, — резюмировал Брончо, — такого смельчака, как Боб, я никогда не встречал на Рио-Браво… [Рио-Браво — в переводе Разбойничья река.] Ах, негодяй! Шипит от злости! — И Брончо ударил скорпиона своей четырехфунтовой фетровой шляпой, после чего все трое снова погрузились в унылое молчание…
Так отзывались о Бекли люди, бывшие в течение многих лет близкими его товарищами в бесчисленных пограничных набегах и разделявшие с ним опасность. И как странно — никто из них не подозревал, что Бекли был самым отъявленным трусом! Друзья и враги всегда считали его самым отважным храбрецом. Никто и не предполагал, что только большим усилием воли он заставлял свое малодушное тело свершать самые смелые подвиги. Как монахи бичуют свое грешное тело, так и Бекли вечно бичевал себя и бросался с видимой беспечностью во всякую опасность, надеясь когда-нибудь излечиться от врожденной трусости. В то время как вся пограничная полоса восхищалась его подвигами и его храбрость воспевалась в печати и устно у многих лагерных костров в долине Браво, у Бекли болела душа. Никто не знал, как страшно сжималось у него сердце, как пересыхало у него во рту, какая дрожь пробегала по спине, как мучительно были натянуты его нервы, — все это были безошибочные симптомы его врожденной трусости.
Один юноша из его отряда обыкновенно вступал в бой, небрежно перекинув ногу через луку седла, не выпуская папироски изо рта и испуская оригинальные воинственные крики. Бекли отдал бы все свое жалованье, чтобы достигнуть такой чертовской беспечности. Однажды этот юноша добродушно заметил ему:
— Бек, вы вступаете в бой с таким видом, как будто бы это похороны.
Бекли был страшно самолюбив, и поэтому он продолжал подвергать свое трусливое тело самым трудным испытаниям, какие он мог только придумать. В сегодняшний жаркий душный день он решил взять себя в руки и заставить себя не испытывать ни малейшей тревоги…
Через два квартала от моста находилась пивная «Горное ущелье». Здесь Бекли увидел следы недавнего происшествия. Несколько любопытных зрителей столпились у входных дверей, давя под ногами осколки оконного стекла. Внутри, в пивной, Бекли нашел Бед Даусона, который, не обращая внимания на свою рану в плече, никак не мог успокоиться, что он упустил проклятого «маскарадчика», который стрелял в него. При входе стражника Бед обернулся к нему.
— Вы знаете, Бек, — сказал он, — я с ним справился бы в два счета, если бы мне пришло только в голову, кто это. Пришел сюда наряженный бабой, выстрелил и удрал. Я и не потянулся за ружьем, думая, что это и впрямь старуха. Я и не подумал о проклятом Гарсиа, пока…
— Гарсиа! — воскликнул Бекли. — Как он пробрался сюда?
Буфетчик Беда взял стражника за руку и провел его к боковой двери. На улице терпеливо стоял осел, нагруженный связками дров, и пощипывал траву вдоль водосточной канавки. На земле валялась черная шаль и коричневое платье огромных размеров.
— Нарядился в эти тряпки, — крикнул из пивной Бед, все еще не дававший перевязать себе рану. — Я так и думал, что это женщина, пока он не крикнул и не подстрелил меня.
— Он побежал по этой боковой улице, — сказал буфетчик. — Он был один и будет скрываться до темноты, когда его шайка переберется на этот берег. Вы его, наверное, найдете в мексиканском квартале, за железнодорожной станцией. У него там девка есть знакомая — Панча Сэльс.
— Как он вооружен? — спросил Бекли.
— У него два револьвера и нож.
— Возьмите мое ружье, Билли, — сказал Бекли, — мне достаточно будет двух револьверов.
Это доказывало его благородство, но вместе с тем это было неосмотрительно с его стороны. Другой на его месте этого бы не сделал, а вызвал бы еще вооруженных помощников, чтобы сопровождать его, но Бекли держался правила отказываться от всяких преимуществ.
После нападения Гарсиа народ попрятался по домам. Улица опустела, все двери были закрыты. Но понемногу народ стал выползать из своих убежищ, делая вид, будто ничего не случилось. Многие из граждан знали стражника Бекли и с большой готовностью указали ему путь, по которому бежал Гарсиа.
Когда Бекли пошел по указанному следу, он почувствовал знакомое ему нервное сжимание горла, холодный пот выступил на его лбу, и сердце замирало от страха…
* * *
Утренний поезд из Центральной Мексики опоздал в этот день на три часа, и таким образом, его приход не совпал с отходом поезда на другой стороне реки. Пассажиры, направлявшиеся в Соединенные Штаты, должны были искать ночлега в маленьком пограничном городишке, потому что до следующего утра не было ни одного поезда.
Они ворчали, потому что через два дня должно было состояться открытие большой ярмарки и скачек в Сан-Антонио, а известно, что в это время Сан-Антонио представляет собою колесо Фортуны, спицы которого были: скот, шерсть, фаро, [Фаро, или Фараон, род карточной игры.] скачки и озон. В это время скотоводы играли на тротуарах улиц в орлянку золотыми монетами и ставили на карту такие высокие столбики монет, которые ежеминутно грозили падением. Поэтому на это время съезжались сюда сеятели и жнецы, другими словами, люди, которые тратили доллары, и люди, которые выуживали их. В особенности спешили в Сан-Антонио устроители народных развлечений. Две известные театральные труппы были уже там, а дюжина более мелких находилась в пути.
Вблизи мизерной маленькой железнодорожной станции, на запасном пути, стоял вагон, оставленный здесь утром мексиканским поездом и обреченный на скучное ожидание, среди жалкой грязной обстановки, следующего дневного поезда.
Вагон был когда-то обыкновенным пассажирским вагоном, но те, которые когда-то в нем ездили и раболепствовали перед важными кондукторами, никогда не узнали бы его в теперешнем виде. Свежая окраска и некоторые детали домашнего уюта снимали с него всякое подозрение в том, что он служил для передвижения публики. Кружевные занавески закрывали окна от любопытных взглядов. На переднем конце вагона висел мексиканский флаг, а позади развевался американский — со звездами и полосками. Из полуоткрытого окна торчала дымящая печная труба, которая усиливала впечатление домашнего уюта и комфорта. Зритель, любуясь странным видом вагона, наверно, заинтересовался бы и золотыми и синими надписями, тянущимися почти по всей длине его. Интерес его еще бы больше увеличился, когда бы он подошел ближе и прочитал: «Альварита, королева змей». Это был ее вагон, вернувшийся из триумфального турне по главным мексиканским городам и направляющийся теперь в Сан-Антонио, где, согласно широковещательным рекламам:
АЛЬВАРИТА, КОРОЛЕВА ЗМЕЙ
покажет поразительное искусство
и бесстрашную власть над смертоносными великанами-змеями,
которых ОНА бесстрашно держит в руках в то время,
как они извиваются и шипят, к ужасу тысячи онемевших
и дрожащих зрителей.
Сто градусов жары [По Фаренгейту.] в тени разогнало от вагона всех зевак. Это была захолустная часть города; ее обитатели представляли собою накипь пяти наций; ее постройки состояли из палаток, деревянных халуп и известняковых домов; ее развлечением служила шарманка. За этой жалкой окраиной возвышалась густая масса деревьев, наполняющих собою небольшую ложбину. По этой ложбине журча протекал небольшой ручеек, который затем низвергался по отвесному склону большого ущелья Рио-Браво-дель-Норте.
В этом жалком местечке должен был оставаться несколько часов вагон Королевы змей.
Дверь вагона была открыта. Передняя часть вагона была отделена драпировкой и представляла собою приемную. Здесь обыкновенно сидели восхищенные репортеры и перекладывали музыкальную речь синьориты Альвариты на менее музыкальный язык печати. На стене висели портрет Авраама Линкольна, фотография группы школьниц, расположившихся на ступеньках каменной лестницы, и белые лилии в кроваво-красной рамке. Пол был устлан ковром. На небольшом столике стоял кувшин с водой и стакан. В плетеной качалке сидела Альварита и читала газету.
С первого взгляда на нее вы бы сказали, что она испанка из Андалузии или из Бискайи. Волосы ее имели оттенок синего винограда, если смотреть на него в полночь. Продолговатые темные глаза смущали зрителя своим пристальным гипнотизирующим взглядом. Высокомерное и смелое лицо оживлялось очаровательным выражением задора. Чтобы скорее убедиться в ее прелестях, взгляните на кипу афиш в углу — зеленых, желтых и белых. На них вы увидите изображение синьориты в ее профессиональном наряде и профессиональной позе. Она была неотразимо хороша в черном кружевном платье с желтыми лентами. Вокруг каждой голой руки обвивался голубой пайлот; [Пайлот — род безвредного ужа.] свернувшись дважды вокруг ее талии и один раз вокруг шеи, тесно прижался к ней своей страшной головой Куку, огромный одиннадцатифутовый азиатский пифон.
Чья-то рука раздвинула драпировку, разделявшую вагон, и увядающая женщина средних лет, с ножом и полуочищенной картошкой в руках, заглянула в приемную и сказала:
— Альвири, ты занята?
— Я читаю газету, мама… Подумай… Эта бледная неинтересная Матильда Прайс, у которой волосы как пакля… получила наибольшее число голосов на конкурсе красоты в Галлиполисе.
— Неужели! Ей бы этого не удалось, если бы ты была там, Альвири. Надеюсь, что мы вернемся домой раньше, чем пройдет осень. Мне так надоело разъезжать вокруг света и разыгрывать из себя испанцев. Но я не это хотела тебе сказать. А то, что самый большой удав опять уполз куда-то. Я обыскала весь вагон и не могла его найти. Он, должно быть, скрылся уже час тому назад. Мне помнится, что я слышала шорох по полу, но я думала, что это ты.
— Ах, старый негодник! — воскликнула королева, отбрасывая газету. — Это уже третий раз он удирает. Джордж никогда как следует не закроет крышку ящика. Я думаю, он боится Куку. А теперь мне нужно пойти его поискать.
— Поторопись, а то кто-нибудь может причинить ему вред.
Королева презрительно улыбнулась, обнажив свои блестящие зубы.
— Этого не надо опасаться. Когда люди видят Куку на свободе, они просто без оглядки бегут в аптеку покупать себе бром. Между нами и рекой есть ручеек. Этот негодяй готов пожертвовать своей шкурой за глоток воды. Я уверена, что я найду его там.
Несколько минут спустя Альварита вышла на переднюю площадку вагона, готовая отправиться на поиски. Ее красивая черная юбка была скроена по самой последней моде. Ее безупречно чистая блузка ласкала глаз и казалась оазисом в этой пустыне ослепительного солнечного света. Соломенная шляпа мужского фасона плотно сидела на ее вьющихся густых волосах. Вокруг высокого накрахмаленного воротничка изящным узлом был завязан мужской галстук. В руке она держала белый шелковый зонтик с кружевным воланом.
По костюму она могла принадлежать к Галлиполису, но по глазам ее, безусловно, нужно было отнести или к Севилье или к Вальядолиду. Как-то невольно вспоминались кастаньеты, балконы, мантильи, серенады, тайные свиданья и похищения.
— Ты не боишься идти одна, Альвири? — тревожно спросила королева-мать. — Здесь столько грубого народа. Может быть, лучше, если ты…
— Я никогда еще не видела чего-нибудь, чего бы я боялась, мама. В особенности людей, а в частности мужчин. Не тревожься, пожалуйста. Я вернусь, как только найду своего беглеца.
Пыль густым слоем лежала около железнодорожного пути. Альварита очень скоро обнаружила зигзагообразный след удравшего пифона. След вел через железнодорожное полотно вниз по небольшой улице по направлению к ручейку, как она и предполагала. Царившая кругом тишина поддерживала в ней надежду, что жители еще не узнали, какой страшный гость гуляет по их дорогам. Жара загнала их в дома, откуда доносился иногда резкий смех или унылое завыванье концертино. В тени играли несколько мексиканских ребятишек, которые при проходе Альвариты молча застывали в изумлении. Иногда какая-нибудь женщина выглядывала из-за двери и молча стояла, пораженная видом белого шелкового зонтика.
Пройдя приблизительно сто ярдов, Альварита вышла за пределы города, где начались редкие заросли, а затем она вошла в красивую рощу, окаймлявшую живописный овраг. По нему извивался маленький светлый ручеек. Место это походило на парк и, несмотря на свою сельскую живописность, имело городской вид; это впечатление еще усиливалось бумажками и пустыми жестянками, брошенными здесь гуляющими. Вдоль этого ручейка, через просеки рощи, и пошла Альварита. На мелком песке ручейка она ясно увидела следы недавно проползавшего здесь пифона. Проточная вода должна была привлекать его к себе; он не мог быть далеко.
Альварита была так уверена в его непосредственной близости, что решила немного отдохнуть, и уселась на ветвь большого ползучего растения, свешивающегося с гигантского вяза. Чтобы добраться до него, ей пришлось вскарабкаться немного вверх от тропинки по отвесному и неровному откосу. Вокруг нее рос густой высокий кустарник. Желтые лепестки цветов ратамы распространяли сладкий сильный аромат. По оврагу пронесся тихий ветерок и меланхолично зашелестел в опавших сухих листьях.
Альварита сняла шляпу и, распустив стесняющую ее прическу, стала медленно заплетать волосы в две длинные темные косы.
Из темной глубины зарослей вечнозеленых кустов, в пяти футах от нее, два маленьких блестящих глаза пристально смотрели на нее. Там лежал, свернувшись, огромный пифон Куку со своей чешуйчатой головой и одиннадцатифутовым блестящим пятнистым туловищем. Огромный пифон смотрел на свою госпожу, ни одним звуком или движением не выдавая своего присутствия. Может быть, беглец предчувствовал свое предстоящее пленение, но, скрытый густой листвой, решил продлить наслаждение своей временной свободой. Какое это было удовольствие после душного и пыльного вагона лежать здесь, вдыхая запах проточной воды и ощущая телом приятное прикосновение земли и камней! Скоро, очень скоро найдет его госпожа, и он, бессильный в ее смелых руках, будет опять водворен в темный и тесный ящик.
Альварита услышала внезапно под собою скрип песка. Повернув голову, она увидела большого, смуглого мексиканца, который смотрел на нее с дерзким, недобрым выражением.
— Что вам нужно? — резко спросила она, продолжая заплетать волосы и глядя на него с холодным презрением. Мексиканец продолжал на нее глазеть и улыбнулся, обнажив белые, неровные зубы.
— Я ничего вам не сделаю дурного, синьорита, — сказал он.
— Я и не сомневаюсь, — ответила королева, откидывая назад заплетенную тяжелую косу. — Но не думаете ли вы, что вам лучше идти своей дорогой?
— У меня нет никаких дурных намерений, разве только сорвать один beso — один маленький поцелуйчик.
Мексиканец снова улыбнулся и шагнул, чтобы взобраться на откос. Альварита быстро наклонилась и схватила камень величиной с кокосовый орех.
— Убирайся вон! — властно приказала она. — Черномазый дьявол!
На смуглом лице мексиканца вспыхнул румянец от нанесенного оскорбления.
— Я гидальго! — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Я не позволю обращаться со мною, как с негром. Diabla bonita, за это ты мне заплатишь.
На этот раз он сделал быстро два шага наверх, но камень, брошенный сильной рукой, попал ему прямо в грудь. Пошатнувшись, он отступил на тропинку, сделал полуоборот и тут увидел нечто, что выбило у него из головы всякую мысль о девушке. Альварита повернула голову, чтобы посмотреть, что отвлекло его внимание. В двадцати ярдах по направлению к ним шел по тропинке мужчина с рыжевато-коричневыми вьющимися волосами и с загорелым, гладко выбритым лицом. На мексиканце был револьверный пояс с двумя пустыми кобурами. Он вынул и где-то оставил свои шестизарядные револьверы — у своей красавицы Панчи — и забыл о них, когда проходившая мимо Альварита увлекла его по своим следам. Инстинктивно он схватился теперь за кобуры, но, увидя, что оружия нет, протянул вперед руки с красноречивым, просящим жестом и застыл, как скала. Видя его беспомощное положение, незнакомец расстегнул свой собственный пояс с двумя револьверами и, бросив его на землю, приблизился к мексиканцу.
— Какой рыцарь! — прошептала Альварита с горящими глазами.
* * *
Когда Боб Бекли бросил свое оружие и ближе подошел к своему противнику, обычный приступ страха овладел им. Его дыхание с трудом вырывалось из стесненной груди. Его ноги, казалось, были налиты свинцом. Во рту совершенно пересохло. Сердце так усиленно билось, что причиняло ему физическую боль. И все-таки он приближался, подстрекаемый гордостью и напрягая все усилия, чтобы победить позорное чувство.
Расстояние между обоими мужчинами постепенно уменьшалось. Мексиканец стоял не шевелясь и ждал.
Когда их разделяло каких-нибудь пять ярдов, с обрыва к ногам стражника посыпался песок и камни. Инстинктивно он взглянул наверх. Его взор встретился с парой темных глаз, полных мягкого блеска и страстной нежности. Самое трусливое и самое храброе сердце во всем округе Рио-Браво вошли в молчаливый и таинственный контакт. Альварита, все еще сидя на ветке ползучих растений, наклонилась вперед над кустами. Пышная, черная коса спадала через плечо. Губы были полуоткрыты; лицо выражало изумление — великое изумление. Глаза ее встретились со взором Бекли. Не спрашивайте и не старайтесь объяснить, каким таинственным образом свершилось чудо. Как при вспышке молнии две тучи сталкиваются и обмениваются избытком электричества, так и здесь, при обмене взглядами, мужчина обрел необходимое ему мужество, а девушка утратила самоуверенность, что увеличило ее прелесть.
Мексиканец внезапно встрепенулся, изменив свою позу бесстрашного ожидания, и быстро вытащил из-за голенища длинный нож. Бекли отбросил свою шляпу и громко гаркнул, как школьник, радующийся веселой игре. Затем с голыми руками он бросился на Гарсию.
Поединок кончился так быстро, что находившийся в воинственном экстазе стражник почувствовал даже разочарование. Вместо того чтобы нанести традиционный удар сверху вниз, мексиканец прыгнул прямо вперед с ножом в руке. Бекли воспользовался этой случайностью и ловко захватил его кисть. Затем он нанес ему сокрушительный удар в челюсть — и Гарсиа повалился без чувств под куст кактуса. Стражник победоносно взглянул наверх на Королеву змей. Альварита побежала ему навстречу.
— Я очень рад, что случайно оказался поблизости, — сказал Бекли.
— Он… он меня так напугал, — пожаловалась Альварита.
Они не слышали протяжного, глухого шипенья пифона из-за кустов. Самое хитрое из животных, он, без сомнения, выражал свое презрение, что так долго жил в подчинении у этой дрожащей от страха повелительницы, которую он считал всегда сильной и могущественной.
Затем к месту происшествия прискакали гражданские власти, и стражник передал им поверженного нарушителя общественной тишины, которого они и увезли, перебросив через седло одной из своих лошадей. Но Бекли и Альварита не спешили уходить.
Они шли медленно, медленно. Стражник поднял свой пояс с револьверами. С нежной застенчивостью она попросила показать ей сорокапятикалиберные револьверы и с непривычной для нее робостью взяла их в руки, издавая охи да ахи.
Сумерки спускались на овраг. За ним виднелся внешний мир — высокий берег реки, залитый еще последними лучами заходящего солнца.
Внезапно с уст Альвариты сорвался крик — пронзительный, испуганный крик. Она отшатнулась назад, и сильная рука Бекли с готовностью приняла ее в свои объятия. Что навело такой зловещий ужас на неустрашимую доселе королеву?
По тропинке ползла гусеница — противная, слизистая, двухдюймовая гусеница! Поистине, Куку, ты был отомщен! Так отреклась от своего престола Королева змей и viva la regina!
Отзывы о сказке / рассказе: