Я счастлив, что могу считать Шенрока Джольнса, великого нью-йоркского детектива, одним из моих друзей. Джольнса, по всей справедливости, можно назвать мозгом городского детективного дела. Он — большой специалист по машинописи, его обязанности заключаются в том, чтобы в дни расследования «тайны убийства» сидеть в главной полицейской квартире, за настольным телефоном, и принимать донесения «фантазеров», докладывающих о преступлении. Но в иные дни, более свободные, когда донесения приходят очень вяло, а три или четыре газеты уже успели раструбить по всему миру и назвать некоторых преступников, Джольнс предпринимает со мной прогулку по городу и, к моему величайшему удовольствию, рассказывает о своих чудеснейших методах наблюдения и дедукции. Как-то на днях я ввалился в главную квартиру и нашел великого детектива сосредоточенно глядящим на верёвочку, которая была туго перевязана на его мизинце.
— Доброе утро, Уотсуп! — сказал он, не поворачивая головы, — я очень рад, что вы наконец осветили свою квартиру электричеством!
— Я очень прошу вас сказать мне, каким образом вы узнали про это? — воскликнул я, пораженный. — Я уверен, что я до сих пор никому ровно даже не намекнул об этом! Электричество было проведено неожиданно, и только сегодня утром закончилась проводка.
— Да ничего легче быть не может! — весело ответил мне Джольнс. — Как только вы вошли, я тотчас же почувствовал запах вашей сигары. Я понимаю толк в дорогих сигарах и знаю еще, что лишь три человека в Нью-Йорке могут позволить себе курить хорошие сигары и в то же время оплачивать нынешние счета газового общества, Это — чепушная задача! А вот я сейчас работаю над другой, моей собственной проблемой!
— А что за веревочка на вашем пальце? — спросил я.
— Да вот в ней-то и заключается моя проблема! — ответил Джольнс. — Жена повязала эту веревочку сегодня утром для того, чтобы я не забыл послать что-то домой. Присядьте, Уотсуп, и простите… Я только несколько минут.
Выдающийся детектив подошел к стенному телефону и простоял, с трубкой у уха, минут десять.
— Принимали донесение? — спросил я после того, как он вернулся на свое место.
— Возможно, — с улыбкой возразил Джольнс, — до известной степени это тоже может быть названо донесением. Знаете, дружище, я буду с вами вполне откровенен. Я, что называется, переборщил. Я увеличивал да увеличивал дозы, и теперь дошло до того, что морфий совершенно перестал оказывать на меня действие. Мне необходимо теперь что-то посильнее! Этот телефон сейчас соединял меня с одной комнатой в отеле «Уольдорф», где автор читал свое произведение. Ну-с, а теперь перейдем к разрешению проблемы этой веревочки. После пяти минут самой сосредоточенной тишины, Джольнс посмотрел на меня с улыбкой и покачал головой.
— Удивительный человек! — воскликнул я, — уже?!
— Это очень просто! — сказал он, подняв палец.- Вы видите этот узелок? Это для того, чтобы я не забыл! Значит, он — незабудка! Но незабудка есть цветок [Совершенно непереводимая игра слов. В оригинале сказано «It is a forget-me-knot! A forget-me-not is a flower. It was a sack of flour that I was to send home». — Прим. перев.] и, следовательно, речь идет о мешке муки, который я должен послать домой.
— Замечательно! — не мог я удержать крик изумления.
— Не угодно ли вам пройтись со мной? — предложил Джольнс. — В настоящее время можно говорить только об одном значительном случае, — сказал он мне. — Некий Мак-Карти, старик ста четырех лет от роду, умер от того, что объелся бананов. Все данные так убедительно указывали на мафию, что полиция окружила на Второй Авеню Катценъяммер Гамбринус Клуб No 2, и поимка убийцы — только вопрос нескольких часов. Детективные силы еще не призваны на помощь.
Мы с Джольнсом вышли на улицу и направились к углу, где должны были сесть в трамвай. На полпути мы встретили Рейнгельдера, нашего общего знакомого, который занимал какое-то положение в Сити-Холл.
— Доброе утро! — сказал Джольнс, остановившись.- Я вижу, что вы сегодня хорошо позавтракали.
Всегда следя за малейшими проявлениями замечательной дедуктивной работы моего друга, я обратил внимание на то, что Джольнс бросил мгновенный взгляд на большое желтое пятно на груди сорочки и на пятно поменьше на подбородке Рейнгельдера. Несомненно было, что эти пятна оставлены яичным желтком.
— Опять вы пускаете в ход ваши детективные методы! — воскликнул Рейнгельдер, улыбаясь во весь рот и покачиваясь от смеху. — Ладно, готов побиться об заклад на выпивку и сигары, что вы никак не отгадаете, чем я сегодня завтракал.
— Идет! — ответил Джольнс, — сосиски, черный хлеб и кофе!
Рейнгельдер подтвердил правильность диагноза и заплатил пари. Когда мы пошли дальше, я обратился к моему другу за разъяснением:
— Я думаю, что вы обратили внимание на яичные пятна на его груди и подбородке?
— Верно! — отозвался Джольнс, — я именно с этого и начал! Рейнгельдер — очень экономный и бережливый человек. Вчера яйца на базаре упали до двадцати восьми центов за дюжину. Сегодня же они стоили сорок два цента. Рейнгельдер вчера ел яйца, а сегодня уже вернулся к своему обыденному меню. С такими мелочами необходимо считаться: они очень значительны. С ними знакомишься в приготовительном классе: это — арифметика нашего дела!
Когда мы вошли в трамвай, то сразу увидели, что все места заняты преимущественно женщинами. Мы с Джольнсом остались на задней площадке.
Приблизительно посреди вагона сидел пожилой господин с короткой седенькой бородкой, который производил впечатление типичного, хорошо одетого нью-йоркца. На следующих остановках в вагон вошло еще несколько женщин, и уже три-четыре дамы стояли около седого господина, держась за кожаные ремни и выразительно глядя на мужчину, который занимал желанное место. Но тот решительно удерживал свое место.
— Мы, нью-иоркцы, — сказал я, обратись к Джольнсу, — настолько утратили свои былые манеры, что даже на людях не придерживаемся правил вежливости!
— Очень может быть! — легко ответил Джольнс, — но этот господин, о котором вы, вероятно, сейчас говорите, уроженец Старой Виргинии и притом очень вежливый и услужливый человек! Он провел несколько дней в Нью-Йорке, тут же с ним его жена и две дочери, и все они сегодня ночью уезжают на Юг.
— Вы, оказывается, знаете его? — воскликнул я, смутившись.
— Я никогда в жизни, до тех пор, пока мы не вошли в вагон, не видел его! — улыбаясь, ответил детектив.
— Но тогда, во имя золотых зубов Эндорской ведьмы, объясните мне, что это значит! Если все ваши заключения сделаны лишь на основании одной видимости, то не иначе, как вы призвали на помощь черную магию!
— Нет, это привычка к наблюдениям, и ничего больше! — ответил Джольнс. — Если этот старый джентльмэн выйдет из вагона до нас, то надеюсь, что мне удастся доказать вам всю правильность моего вывода. Через три остановки господин встал, с намерением выйти из вагона. В дверях мой друг обратился к нему:
— Простите великодушно, сэр, но не будете ли вы полковник Гюнтер из Норфолька, Виргиния?
— Нет, сэр! — последовал исключительно вежливый ответ, — моя фамилия, сэр — Эллисон! Я — майор Унфельд Р. Эллисон, из Ферфакса в том же штате. Я, сэр, знаю очень много людей в Норфольке — Гудришей, Толливеров и Кребтри, сэр, но до сих пор я не имел удовольствия встретить там вашего друга полковника Гюнтера. Весьма рад доложить вам, сэр, что сегодня ночью я уезжаю в Виргинию, после того как провел здесь вместе с женой и тремя дочерьми несколько дней. В Норфольке я буду приблизительно через десять дней, и, если вам угодно назвать мне ваше имя, то я с удовольствием повидаюсь с полковником Гюнтером и передам, что вы справлялись о нем.
— Душевно благодарю вас, — отозвался Джольнс, — уж раз вы так любезны, то я прошу передать ему привет от Рейнольдса.
Я взглянул на великого нью-йоркского детектива и сразу заметил выражение печали на его строгом, с четкими линиями, лице. Самая маленькая ошибка в определении всегда огорчала Шенрока Джольнса.
— Вы, кажется, изволили говорить о ваших трех дочерях? — спросил он джентльмэна из Виргинии.
— Да, сэр, у меня три дочери, самые очаровательные девушки во всем графстве Ферфакс! — последовал ответ.
С этими словами майор Эллисон остановил вагон и начал спускаться со ступенек. Шенрок Джольнс схватил его за руку.
— Один момент, сэр! — пробормотал он учтиво, и только я уловил в его голосе нотку волнения, — я не ошибусь, если скажу, что одна из ваших дочерей — приемная?
— Совершенно верно, сэр! — подтвердил майор, уже стоя на земле, — но какого дьявола… каким образом вы узнали это? Это превосходит мое понимание…
— И мое. — Сказал я, когда трамвай двинулся дальше. Оправившись после своей явной ошибки, Шенрок Джольнс уже вернул себе свою обычную ясность и наблюдательность, а вместе с тем и спокойствие. Когда мы вышли из вагона, он пригласил меня в кафе, обещая познакомить с процессом своего последнего изумительного открытия.
— Во-первых, — начал он, когда мы устроились в кафе, — я определил, что этот джентльмен — не ньюйоркец потому, что он покраснел и чувствовал себя неловко и неспокойно под взглядами женщин, которые стояли около него, — хоть он и не встал и не уступил никому из них своего места. По внешности же его я легко определил, что он скорее с Юга, нежели с Запада. А затем я задался вопросом: почему он не уступил места какой-нибудь женщине в то время, как он довольно, но не достаточно сильно чувствовал потребность сделать это? Этот вопрос я очень скоро разрешил. Я обратил внимание на то, что угол одного из его глаз значительно пострадал, был красен и воспален, и что, кроме того, все его лицо было утыкано маленькими точками, величиной с конец неочиненного карандашного графита. И, ещё, на обоих его патентованных кожаных башмаках было большое количество глубоких отпечатков, почти овальной формы, но срезанных с одного конца.
— А теперь примите во внимание следующее: в Нью-Йорке имеется только один район, в котором мужчина может получить подобные царапины, раны и отметины, и это место — весь тротуар Двадцать Третьей улицы и южная часть Шестой авеню. По отпечаткам французских каблучков на его сапогах и по бесчисленным точкам на его лице, оставленным дамскими зонтиками, я понял, что он попал в этот торговый центр и выдержал баталию с амазонскими войсками. А так как у него очень умное лицо, то мне ясно стало, что по собственному почину он никогда не отважился бы на подобную опасную прогулку, а был вынужден к тому собственным дамским отрядом.
— Всё это очень хорошо, — сказал я, — но объясните мне, почему вы настаивали на том, что у него имеются дочери, и, к тому же ещё, две дочери? Почему бы одной жене не удалось взять его в тот самый торговый район?
— Нет, тут обязательно были замешаны дочери! — спокойно возразил Джольнс, — если бы у него была только жена и его возраста, он заставил бы её, чтобы она одна отправилась за покупками. Если бы у него была молодая жена, то она сама предпочла бы отправиться одна. Вот и всё!
— Ладно, я допускаю и это! — сказал я. — Но теперь: почему две дочери? И ещё, заклинаю вас всеми пророками, объясните мне, как вы догадались, что у него одна приёмная дочь, когда он поправил вас и сказал, что у него три дочери?
— Не говорите «догадался»! — сказал мне Шенрок Джольнс с оттенком гордости в голосе. — В нашем лексиконе не имеется таких слов! В петлице майора Эллисона были гвоздика и розовый бутон на фоне листа герани. Ни единая женщина не составит комбинации из гвоздики и розового бутона в петлице. Предлагаю вам, Уотсуп, закрыть на минуту глаза и дать волю вашей фантазии. Не можете ли вы представить себе на одно мгновение, как очаровательно милая Адель укрепляет на лацкане гвоздику для того, чтобы её папочка был поизящнее на улице? А вот заговорила ревность в ее сестрице Эдит, и она спешит вслед за Аделью вдеть в ту же петлицу и с той целью украшения розовый бутон, вы и это видите?
— А потом, — закричал я, чувствуя, как мной начинает овладевать энтузиазм, — потом, когда он заявил, что у него три дочери…?
— Я сразу увидел на заднем фоне девушку, которая не прибавила третьего цветка, и я понял, что она должна быть…
— Приёмной дочерью! — перебил я его. — Вы поразительный человек! Скажите мне ещё, каким образом вы узнали, что они уезжают на Юг сегодня же ночью?
И великий детектив ответил мне:
— Из его бокового кармана выпирало что-то довольно большое и овальное. В поездах очень трудно достать хороший виски, а от Нью-Йорка до Ферфакса довольно долго ехать!
— Я снова должен преклониться пред вами! — сказал я. — Разъясните мне еще одну вещь, и тогда исчезнет последняя тень сомнения. Каким образом вы решили, что он — из Виргинии?
— Вот в чем я согласен с вами: тут была очень слабая примета! — ответил Шенрок Джольнс. — Но ни один опытный сыщик не мог бы не обратить внимания на запах мяты в вагоне.
Отзывы о сказке / рассказе: