ИЗ ЯНЬ В ЦИНЬ
Цзин Кэ, спев грозную песню, сел в колесницу и переправился через реку Ишуй. Тут возничий хотел стегнуть коней, но Цзин Кэ остановил его рукой и, мрачно усмехнувшись, сказал:
— Куда нам торопиться? Уже положено начало пути. Тем самым неизбежно мы движемся к его концу. Зачем же спешить и гнать коней? Чем дольше сон, тем больше сновидений.
Они ехали по опустошенной, выжженной и разграбленной земле. Поля были вытоптаны ногами воинов, а население, не погибшее от меча и огня, умирало от голода. Но Цэин Кэ, казалось, ничего не видел. Он сочинял стихи о том, как прекрасен нежный месяц, когда тысячекратно отражается в ряби озорных вод, подобных серебряной рыбьей чешуе. Он втыкал за ухо цветок и изредка подносил его к носу, вдыхая сладостный аромат. Он просил Гао:
— Сыграй мне на цине, и пусть что ни звук, то слеза!
Посланные вперед слуги разбивали шатры и готовили обильные трапезы. По вечерам путники засветло останавливались на ночлег, по утрам не спешили покидать его. Но Цзин Кэ мучила бессонница. Он лежал, вперив глаза в темноту, и словно на весах взвешивал, хватит ли у него решимости сделать то, зачем он был послан. Но и отказаться он уже не мог, потому что ничем иным не сумел бы он рассчитаться с наследником Данем за его дары и милости.
На третий день в обед путники остановились у подножия горы, и Цзин Кэ выпил так много вина, что уже не мог подняться. Гао начал уговаривать его двинуться дальше, так как на этой горе легко было устраивать засады и, быть может, скрывались там разбойники. Следовало, пока солнце не зашло, удалиться от нее на возможно большее расстояние. Но Цзин Кэ в ответ только хохотал и бормотал отяжелевшим языком:
— Не все ли равно, где застигнет нас конец?
Солнце закатилось в нагромождении облаков, а месяц не мог пробиться сквозь их толщу, поэтому ночь была темная. Гао распорядился выставить стражу, чтобы охраняла их сон. Но стражники, воспользовавшись темнотой, сами уснули. Не успели они, отлежав бок, перевернуться на другой, как вдруг раздались удары гонга и вся гора засверкала огнями. При свете факелов проснувшиеся путники увидели странное сборище людей. У одного халат, вышитый золотыми фениксами, был подвязан пеньковой веревкой. Другой прямо на голое тело напялил драгоценную кольчугу, рассеченную на спине, так что в дыру была видна немытая кожа. На третьем поверх холщовых лохмотьев был надет пунцовый шелковый воротник. Словом, были они страшны и уродливы, как горные призраки и морские оборотни. Как говорится, «когтей и зубов чересчур много».
Как быстрые обезьяны, проворные муравьи, прожорливые крысы, накинулись они на неубранные остатки пиршества, поволокли в сторону поклажу, снятую с коней, взвалили на спину тюки и потащили их прочь.
При виде этого мальчик У-ян вскочил, закричал громовым голосом: «Вяжите лежачих!» — и бросился на разбойников. Он схватил одного из них за пояс, поднял его, завертел в воздухе и этой невиданной палицей начал поражать всех на своем пути. Одни разбойники падали от его ударов, другие — от страха, вообразив себя убитыми, а те, кто похитрей, сами скорее валились наземь, притворяясь мертвыми. Слуги и стражники, идя вслед за У-яном, вязали лежачих их же собственными опоясками и головными платками, вожжами от упряжи и веревками от тюков. Когда же всех этих уз не хватило, начали закатывать их в циновки и покрывала. Цзин Кэ, прохаживаясь вдоль ряда поверженных пленников, хохотал так, что его брюхо чуть не лопнуло от смеха, так что пришлось поддерживать его обеими руками. Вдруг из одной циновки глянули на него хорошо памятные презрительные и холодные глаза.
— Вот так встреча! — в восторге воскликнул Цзин Кэ. — Ай да друг, почтенный Цзюй У, вот где пришлось нам увидеться! Помните, как вы требовали жизнь У-яна, а теперь он вас положил на обе лопатки. Каковы превратности судьбы! И, хоть встретились мы всего разок и не было меж нами такой близости, чтобы хватать друг друга за рукав, все же я рад вас видеть, особенно в таком положении. Я замечаю, что у вас новое ремесло и хозяин? Из советника наследника стали дорожным грабителем? Ну как, выгодно ли? Цзюй У вдруг засмеялся и тоже спросил:
— А твое ремесло выгодно ли? Чем рассчитаешься в конце?
Цзин Кэ изменился в лице и, пнув ногой завернутого в циновку Цзюй У, крикнул:
— Пусть останутся они лежать связанными! Если не сожрут их дикие звери, найдется кто-нибудь воздать им по заслугам.
С этими словами он сел в колесницу и поехал дальше, а его спутники последовали за ним. Но У-ян, возмутившись, что простой разбойник посмел наглыми словами оскорбить посланника наследника, вернулся обратно и, стоя над лежащим перед ним Цзюй У, гневно спросил:
— Как смеешь ты разговаривать с героем?
Лицо Цзюй У не изменилось, он лишь прикрыл веками глаза, чтобы не смотреть на убийцу своего сына, и проговорил:
— С каких пор в Поднебесной называют героем наемного убийцу?
У-ян, отступив, спросил:
— О ком ты говоришь?
Тогда Цзюй У открыл сверкающие ненавистью глаза и крикнул:
— Наследник Дань отказался выдать мне тебя, чтобы я мог отомстить тебе по закону и по обычаям. Но теперь я этому рад, потому что вижу: едешь ты совершить презренный поступок, за который ждет тебя позорная казнь. Это ли не месть!
— Прошу тебя, — смутившись, воскликнул У-ян, — объясни мне значение этих темных слов!
— Уходи с моих глаз! — ответил Цзюй У. — Мне отвратительно смотреть на тебя! — И больше он не пожелал говорить.
«Это безумец», — подумал У-ян и поспешил нагнать своих спутников. Но непонятные и злобные слова занозой вонзились в его сердце, и он не мог избавиться от странного беспокойства.
Связанных же разбойников, смирных, как овечки, от голода и жажды, нашли через день два охотника и, отведя в ближний городок, сдали на руки недавно назначенному циньскому чиновнику.
Цзин Кэ и его свита двигались все дальше на запад, на лодках переправились через мутные воды Желтой реки, и, по мере того как приближались к Цинь, заметнее становилось благотворное влияние строгих циньских законов. Государственные дороги содержались отлично, и всюду были почтовые станции, где можно было переночевать, накормить коней, найти кузнеца, чтобы подковал лошадь или починил колесо. Не слышно было о разбойниках и не видно нищих. Купцы были вежливы и брали малую прибыль. Крестьяне, недавно получившие земли богатых владельцев, трудились на своих полях, подготовляя их к весенним посевам и посадкам.
Но Цэин Кэ, поглощенный одной мыслью, не замечал этого благополучия, как раньше не замечал разорения Чжоу.
Однажды вечером путники увидели, что небо просветлело от множества огней. Это открылась их глазам близость столицы Цинь — Саньяна.
При виде этого моря огней вдруг овладел Цзин Кэ такой ужас, что лишь желал он одного: пусть поскорее свершится то, что готовит ему судьба. Он выступил вперед и запел с такой тоской, что все сердца сжались невыносимой скорбью и все головы упали на грудь. Цзин Кэ пел:
Блеск огней во дворцах Саньяна
Померкнуть заставит небесные звезды.
Жизнь окончить мне еще рано,
Жизнь продолжать теперь уже поздно.
Если сердце взывает о мести,
Станет героем боец неизвестный,
И о славном поступке вести
Разнесутся по всей Поднебесной.
Когда песня была окончена, друг Гао уговорил Цзин Кэ немного отдохнуть. На другое утро они тронулись в путь еще до рассвета и только к полудню достигли городских ворот.
Путь шел по великолепной дороге, вымощенной камнем. По обеим ее сторонам возвышались величественные дворцы, а несметные армии рабочих воздвигали новые, еще более прекрасные, потому что циньский ван, победив какое-нибудь государство и разрушив его столицу, тотчас сооружал в Саньяне дворцы, подобные тем, которые его войска уничтожили.
Путники остановились в гостинице, и Цзин Кэ послал дары любимому сановнику циньского вана, по имени Мын Цзя. Эти дары — шелковые ткани и тысяча золотых — были уложены в ларцы черного лака и каждый баул подвешен к шесту, который несли на плечах по двое слуг в богатой одежде. Вслед за ними У-ян вышел в открытые ворота гостиницы и, низко опустив голову, пошел вперед, куда вели его ноги.
— Что это за подвиг, который разбойники называют презренным, а приближенные князья — геройством? Что он должен будет делать завтра, когда Цзин Кэ выполнит дело, для которого взял себе У-яна в помощники? О, как трудно думать! И не у кого спросить, и какой тяжестью давят сердце сомнение и неизвестность!
Мальчик шел вперед, ничего вокруг себя не замечая и вое думая о том, сумеет ли он поступить правильно, когда наступит решительное мгновение. Так, незаметно, забрел он в небольшой тупичок и, наверное, стукнулся бы лбом в стену, преграждавшую дорогу, если бы вдруг что-то легонько не стукнуло его по затылку и к его ногам не упал бы огрызок яблока. У-ян остановился и с удивлением уставился на него. Потом поднял голову и увидел ветви яблони, свесившиеся через забор. На одной из этих ветвей сидела девочка лет десяти, грызла яблоко и смотрела на него.
— Как тебя зовут? — спросила девочка. — Что ты так глупо смотришь? Можно подумать, что ты спишь стоя, а все твои мысли улетели на луну.
Она выговаривала слова не совсем так, как говорили люди в стране Янь, но, наморщив лоб и немного подумав, У-ян все же понял ее и ответил:
— Я Цинь У-ян, знаменитый силач.
— Ах! — ответила девочка.
И оба замолчали, глядя друг на друга.
Вдруг девочка спрыгнула с ветви прямо на улицу, ткнула У-яна пальцем в плечо и сказала:
— Ты правда очень сильный. Как из бронзы кожа, из камня кости. Давай играть!
— Нет, — ответил У-ян. — Мальчикам нельзя играть с девочками. От этого у них делаются цыпки на руках.
— Это неправда! — крикнула девочка. — Я всю жизнь играю с мальчишками, а руки у меня чистые. Давай поиграем.
— Ты уже большая, а хуже маленькой, — сказал У-ян. — Во что же ты хочешь играть?
— Давай бороться, — сказала девочка.
— Нет, — ответил У-ян, — я очень сильный и могу тебя нечаянно убить.
В то же мгновение перед ним мелькнул маленький крепкий кулак и так неожиданно и ловко ударил его, что У-ян сел прямо в кучу мусора.
— Меня зовут Лин-лань! — крикнула девочка. — И я тебя поколотила!
С этими словами она схватилась за ветку, взобралась на стену и исчезла.
Нелегко было найти дорогу обратно в гостиницу. Иные из встречных говорили на непонятном У-яну циньском наречии, других он сам сбивал с толку, в рассеянности спрашивая: — «Что это за улица, где живет Лин-лань?» — вместо того чтобы спросить: «На какой улице гостиница, где останавливаются иноземные послы?»
Было уже совсем темно, когда он вернулся к своим спутникам и узнал, что Мын Цзя благосклонно принял дары, доложил вану о приезде яньского посла и уведомил Цзин Кэ, что торжественный прием назначен на завтра.
Всю эту ночь Цзин Кэ простоял, уткнувшись лицом в стену.
«Путь окончен, — думал он. — Путь окончен. — И все старался подумать о чем-нибудь другом и опять думал: — Путь окончен».
Так невыносим был страх перед тем, что ему предстояло совершить, что, казалось, легче было умереть, чем дожить до завтра. Наутро словно что-то оборвалось в нем, и он почувствовал спокойствие и решимость, будто сам себя взял за руку и повел вперед, и уже не было страха.
Когда слуги пришли помочь ему облачиться в парадные одежды, они изумились, увидев, как за одну ночь исхудало его лицо, втянулись щеки, оскалились зубы и глаза сверкали, как у попавшей в западню крысы.
ЦЗИН КЭ ВРУЧАЕТ ПОДАРКИ
Глаза Цзин Кэ сверкали и руки были холодны, как лед, когда слуги пришли помочь ему облачиться в парадные одежды. С ног до головы вымыли его горячей водой, надушенной травами. Его облачили в драгоценный халат цвета неба после грозы. На этом халате всеми цветами были вышиты морские волны и облака, а между ними скользили длиннолапые драконы, похожие на охотничьих псов. Подвески из молочно-белого нефрита, резанные в виде слонов, звенели на широком поясе. Шапка была приколота к волосам шпилькой из нефрита и золота.
Цэин Кэ подали ящик с головой Фань Юй-ци. Он ухватился за него с такой силой, что побелели суставы, переступил ногами и пошел вперед, как деревянный. За ним У-ян нее шкатулку с картой яньских земель, свернутую свитком, в которой закатан был отравленный кинжал. Так они явились в приемный зал саньянского дворца.
Пятьсот шагов была длина этого зала и пятьдесят — его ширина, и пятисот дней не хватило бы рассмотреть его чудеса. На потолке золотом и лазурью был воспроизведен небосвод с солнцем, месяцем и пятью планетами, с четырьмя священными зверями, символами четырех сторон света: темной черепахой на севере, лазурным драконом на востоке, красной птицей на юге и белым тигром на западе. Вдоль стен плыли на морях Блаженные острова, и так велико было искусство создавшего зти картины художника, что нельзя было отличить живых танцовщиц от сотворенных кистью иечно юных красавиц, в вечно застывшем движении извивавшихся в танце струящихся покрывал. Лаковые колонны чередовались с бронзовыми курильницами в виде бегемотов, единорогов, сказочных филинов, слонов и соколов — чжэн. На спинах у них были чаши, в которых курились благовония, и голубой дым, свиваясь клубами, колебался, качался в воздухе, дурманя головы, застилая глаза. Но Цзин Кэ ничего не видел, ничто его не поражало, и нестерпимый ужас нес его вперед, будто на облаке.
Пройдя положенное число шагов, Цзин Кэ и его спутники преклонили колени и склонили в земном поклоне головы. Поднявшись, ступили они и вновь пали на землю, и вновь поднялись, и снова склонились. А когда они вновь хотели ступить, то «Стойте!» — раздался голос, высокий, хриплый, будто волчий лай, пахнущий смертью и падалью.
Цзин Кэ поднял глаза и прямо перед собой увидел на литом золотом троне невысокого худого человека с горбатым орлиным носом, с выпуклыми, как у осы, желтыми глазами. На нем был небрежно накинут простой халат, распахнутый на груди, узкой и выпуклой, будто куриной. Это был Чжэн-ван, гроза государей Поднебесной, о котором говорили, что в заботах о своей стране он не жалеет трудов, вплоть до того, что одевается вечером и ест ночью.
Выступил вперед Мын Цзя, красивый и женственный, внук, сын и брат знаменитых полководцев, любимый советник вана, и заговорил:
— О государь! Яньский ван дрожит перед вашим могуществом. Чтобы доказать свою преданность, он отрубил голову мятежному Фань Юй-ци и прислал ее вам вместе с картой своих владений. Вот посол, явившийся, чтобы выслушать вашу волю.
Чжэн-ван протянул руки, и Цзин Кэ преподнес ему ящик с головой Фань Юй-ци, а У-ян — шкатулку с картой.
Они вместе приблизились к ступеням трона, но, в то время как лицо Цзин Кэ было неподвижно, как лицо изваяния, У-ян вдруг побледнел и задрожал.
— Что с ним? — угрожающе спросил Мын Цзя.
Но Цзин Кэ, перебив его, обратился прямо к Чжэн-вану:
— Не обращайте на него внимания, великий ван. Мы грубые люди, уроженцы севера, никогда не видели Сына Неба, поэтому он и дрожит. Ведь он всего мальчишка.
— Возьмите у него карту, — сказал ван.
Цзин Кэ вынул карту из шкатулки и, подавая вану, раскатал свиток. Тут обнаружился кинжал.
Глаза вана выкатились от изумления, а Цзин Кэ в тот же миг левой рукой схватил его за рукав, а правой поднял кинжал и нанес удар. Ван вскочил и рванулся, кинжал скользнул по шелку и не достал до тела. Ван рвал рукав из рук Цзин Кэ, но, не вырвавшись, схватился за меч.
Это не был обычный короткий бронзовый меч, а один из недавно вошедших в употребление длинных железных. Чтобы вынуть его из ножен, нужны были место и размах. В узком пространстве между троном, колоннами и высокой ширмой, ограждающей трон, сделать это не удалось.
Цзин Кэ тянул вана к себе за рукав, а ван метался из стороны в сторону, стараясь спрятаться за колонной. Все это случилось так быстро, что присутствующие растерялись. Все они были безоружны, так как, по закону, никому не разрешалось иметь при себе оружие в присутствии вана, а вооруженная стража находилась снаружи дворца и без приказа не смела войти.
Ван вырывался из рук Цзин Кэ, а Цзин Кэ тащил его к себе и старался ударить кинжалом, а сановники хватали Цзин Кэ голыми руками и не могли удержать, и посмотреть на это со стороны — казалось бы, что это детская игра, и страшно и смешно было бы глядеть, как все они толкутся в узком пространстве вокруг трона. Вдруг девушка-певица запела пронзительно:
Халат из тонкого шелка можно порвать, оторвать,
Через высокую ширму можно скакнуть, перепрыгнуть,
Перекинув за спину ножны, можно вытащить меч и рубить.
Цзин Кэ не понял этих слов, потому что она пела на наречии цинь, но Чжзн-ван понял. Рванув, отодрал рукав халата, перепрыгнул через ширму, очутился в свободном пространстве я, перекинув ножны через плечо, вытащил меч. В то же мгновение только что вошедший дворцовый лекарь Ся У-цзюй бросил в глаза Цзин Кэ мешок с лекарствами. Цзин Кэ покачнулся, а ван взмахнул мечом и отрубил ему левую ногу. Падая, Цзин Кэ метнул кинжал, промахнулся, кинжал вонзился в колонну и высек искры из бронзовых ее украшений. Ван снова ударил мечом. Пена выступила на его губах, и он снова ударил. Он нанес Цзин Кэ восемь ран. Тогда приближенные накинулись на Цзин Кэ, заглушили слова на его губах и дыхание в горле, душили, рвали, пинали ногами и наконец прикончили. Так Цзин Кэ своей жизнью рассчитался с наследником Данем.
Когда весть о смерти Цзин Кэ разнеслась по Поднебесной, чжоуский советник Лу сказал:
— Я его когда-то выгнал, из-за этого он и остался таким ничтожеством.
Но многие молча восторгались его подвигом и считали его героем.
Что касается циньского Чжэн-вана, он не скоро пришел в себя после страшного события. Его сводили судороги, тряс озноб, он хрипло рыдал. Наконец, затихнув и очнувшись, он обвел окружающих потемневшими глазами и тихо лроговорил:
— Кого же мне наградить за мое спасение?
Окружающие затрепетали, потому что знали обычаи вана. А он медленно водил взором по рядам сановников, сидевших перед ним. Все они в чем-либо да провинились, и одних он тут же сослал, а некоторых простил. Потом он вздохнул и сказал:
— Лекарь Ся У-цзюй любит меня! — и велел дать ему в награду полный мешок с золотом взамен брошенных в Цзин Кэ лекарств.
Спутников Цзин Кэ он распорядился немедля казнить, а о музыканте Гао спросил, где он.
Мын Цзя ответил, что музыкант в первое же мгновение, воспользовавшись переполохом, бежал. Но ван не разгневался, а усмехнулся и сказал:
— Мой меч длинный и достанет его, а звуки циня выдадут его, где бы он ни спрятался. А этот мальчик У-ян, который подал мне свиток с картой и весь дрожал, боясь преступления, так удивительно силен, что жаль уничтожить подобное создание. — И милостиво повелел, чтобы У-яна не казнили смертью, а, заклеймив, сослали на каторгу в Лишань.
Отзывы о сказке / рассказе: