— Пора уже выдать Розали замуж, — сказала однажды баронесса мужу. — Ей девятнадцать лет, и за последние месяцы она так изменилась, что на нее глядеть страшно.
— Не знаю, что с ней такое, — пожал плечами барон.
— Когда отец не знает, что творится с дочерью, то мать догадывается об этом, — сказала баронесса. — Ее надо выдать замуж.
— Согласен, — ответил барон. — Со своей стороны я даю за ней в приданое Руксей. Ведь суд помирил нас с общиной Рисей, установив границы в трехстах метрах от подножия зубца Вилар. Там роют канал для стока воды, чтобы спускать ее в озеро. Община не обжаловала это решение, и оно является окончательным.
— Вы еще не догадались, — сказала баронесса, — что это решение обошлось мне в тридцать тысяч франков, которые пришлось дать мэру Шантони. Этот мужлан не брал меньше: он был уверен, что община выиграет тяжбу, и помирился за деньги. Если вы отдадите Руксей, у вас ничего не останется.
— Мне много и не нужно, — возразил барон, — я проживу недолго.
— Однако у вас аппетит людоеда!
— Действительно, но, сколько я ни ем, ноги у меня все больше и больше слабеют.
— От работы на токарном станке, — заметила баронесса.
— Право, не знаю!
— Мы выдадим Розали за господина де Сула. Если вы подарите ей Руксей, то следует сохранить за собой право пользоваться имением, а я дам им восемьдесят тысяч франков в процентных бумагах. Дети останутся с нами; думаю, что они будут счастливы.
— Нет, я отдам им Руксей совсем. Розали любит его.
— Что за пристрастие к дочери! Вы даже не спросите меня: может быть, я тоже люблю Руксей?
Немедля позванная Розали узнала, что в первых числах мая состоится ее свадьба с г-ном Амедеем де Сула.
— Благодарю вас, маменька, и вас также, папенька, за то, что вы стараетесь устроить мою судьбу; но я не хочу замуж, мне и с вами хорошо.
— Фразы! — сказала баронесса. — Вы не любите господина де Сула, вот и все.
— Если хотите знать правду, то за господина де Сула я никогда не выйду.
— О, эти «никогда» девятнадцатилетней девушки! — воскликнула баронесса, язвительно улыбаясь.
— Но это «никогда» девицы де Ватвиль! — ответила Розали. — Надеюсь, папенька, вы не намерены выдать меня замуж без моего согласия?
— О, конечно, нет! — сказал бедный барон, с нежностью глядя на дочь.
— Отлично, — сухо закончила баронесса, сдерживая свою досаду, досаду святоши, внезапно встретившей непослушание, — потрудитесь же, господин де Ватвиль, сами пристроить свою дочь! Подумайте хорошенько, Розали: если вы не выйдете замуж по моей воле, то не получите от меня ни гроша.
Ссора, возникшая таким образом между баронессой и бароном, ставшим на сторону дочери, зашла столь далеко, что Розали пришлось провести лето вместе с отцом в Руксей: жизнь в особняке де Рюптов стала для нее невыносимой. В Безансоне узнали, что мадемуазель де Ватвиль наотрез отказала господину де Сула. Жером и Мариэтта, поженившись, поехали в Руксей, чтобы впоследствии заменить Модинье. Барон восстановил и переделал дом по указаниям дочери. Узнав, что эти переделки обошлись почти в шестьдесят тысяч франков, что Розали и ее отец велели построить даже оранжерею, баронесса поняла, что ее дочь не так-то проста. Барон купил несколько участков, вдававшихся клином в его земли, и еще одно именьице стоимостью в тридцать тысяч франков. Г-же де Ватвиль сообщили, что, оставшись без нее, Розали показала себя настоящей хозяйкой: она изучала способы извлечения дохода из Руксей, сшила себе амазонку и ездила верхом; отец чувствовал себя с нею счастливым, не жаловался больше на нездоровье, даже потолстел и сопровождал ее во всех прогулках.
Незадолго до именин баронессы главный викарий приехал в Руксей, посланный, наверное, г-жою де Ватвиль и г-ном де Сула, чтобы содействовать примирению матери с дочерью.
— Эта маленькая Розали неглупа, — говорили в Безансоне Сделав благородный жест, заплатив девяносто тысяч за работы, произведенные в Руксей, баронесса посылала теперь мужу на расходы около тысячи франков в месяц: она не хотела, чтобы ее в чем-нибудь упрекали Отец и дочь согласились вернуться к пятнадцатому августа в Безансон и остаться до конца месяца. После обеда главный викарий отвел Розали в сторону, чтобы поговорить с ней о замужестве и дать ей понять, что не следует больше рассчитывать на Альбера, о котором уже с год не было никаких известий. Розали прервала его резким движением. Своенравная девушка взяла г-на де Грансей за руку и повела его к скамейке в роще рододендронов, откуда открывался вид на озеро.
— Слушайте, дорогой аббат! Я люблю вас так же, как и папеньку, потому что вы питаете привязанность к моему Альберу. И я должна наконец признаться вам, я совершила много грехов для того, чтобы сделаться его женой, и он должен стать моим мужем… Вот прочтите!
Вынув из кармана передника газету, Розали протянула ее главному викарию, указав на статью, датированную 25 мая и сообщавшую из Флоренции:
«Вчера с большой пышностью была отпразднована свадьба герцога де Реторе, старшего сына герцога де Шолье, бывшего посланника, с герцогиней д’Аргайоло, дочерью князя Содерини. Благодаря многочисленным торжествам по случаю этого брака во Флоренции наступило большое оживление. Герцогиня д’Аргайоло — одно из самых богатых лиц в Италии, так как покойный герцог завещал ей все свое имущество».
— Та, которую он любил, вышла замуж, — сказала Розали, — я разлучила их!
— Вы? Каким же образом? — воскликнул аббат.
Розали собиралась было ответить, но ее прервали шум падения тела в воду и последовавшие за этим громкие крики двух садовников. Она вскочила и бросилась бежать, зовя отца. Барона не было видно.
Желая достать обломок гранита, где, как ему показалось, он заметил отпечаток раковины (а это наносило удар какой-то геологической теории), г-н де Ватвиль, стоявший на откосе, потерял равновесие и упал в озеро, бывшее у плотины, разумеется, особенно глубоким. Садовники, бросившись к месту, где бурлила вода, протянули барону шест. Наконец с огромным трудом его вытащили, всего покрытого тиной, в которой он глубоко увяз и увязал еще больше, стараясь выбраться. Барон недавно плотно пообедал; начавшееся пищеварение внезапно прервалось. Когда его раздели, счистили с него грязь и уложили в постель, он был уже в таком тяжелом состоянии, что двое слуг поскакали верхом: один в Безансон, другой за ближайшим доктором. Когда через восемь часов после происшествия приехала г-жа де Ватвиль с лучшими безансонскими врачами, положение ее мужа, несмотря на все старания доктора из Рисей, было уже безнадежным. Испуг вызвал воспаление мозга, а перерыв в пищеварительном процессе ускорил кончину бедного барона.
Эту смерть г-жа де Ватвиль приписала упрямству дочери; по словам баронессы, ничего не случилось бы, останься ее муж в Безансоне. Она возненавидела Розали, предавалась явно преувеличенной скорби и угрызениям совести и даже называла барона «своим бедным ягненочком». Последний Ватвиль был похоронен в Руксей, на одном из островов озера, и вдова велела воздвигнуть над ним небольшой памятник в готическом стиле из белого мрамора, похожий на так называемый памятник Элоизы на Пер-Лашез.
После этого события баронесса переехала с дочерью в особняк де Рюптов. Прошел месяц; обе хранили угрюмое молчание. Розали была охвачена глубокой печалью, которая, однако, наружно не проявлялась. Она обвиняла себя в смерти отца и опасалась другой беды, еще более тяжелой для нее и также бывшей делом ее рук, ибо ни стряпчий Жирарде, ни аббат де Грансей не имели никаких сведений о судьбе Альбера. Это молчание пугало Розали. В приливе раскаяния девушка почувствовала потребность рассказать главному викарию о тех ужасных махинациях, посредством которых она рассорила Франческу с Альбером. Все это было просто и в то же время ужасно. Мадемуазель де Ватвиль перехватила письма Альбера к герцогине, а также то письмо, где Франческа извещала возлюбленного о болезни мужа и предупреждала, что не будет в состоянии ему писать все время, пока ей придется оставаться у ложа умирающего. Поэтому, пока Альбер был занят выборами, герцогиня послала ему только два письма: в одном из них она сообщала, что герцог д’Аргайоло при смерти, а в другом, — что она овдовела. Эти письма, полные благородного и возвышенного чувства, Розали оставила у себя. Проведя за работой несколько ночей, она достигла того, что в совершенстве научилась подражать почерку Альбера. Подлинные письма верного влюбленного она подменила тремя другими, черновики которых, показанные старому священнику, привели его в содрогание: гений зла предстал перед ним во всем своем блеске. Розали, подделываясь под руку Альбера, подготовляла герцогиню к измене француза, будто бы неверного ей, а в ответ на весть о смерти герцога д’Аргайоло мадемуазель де Ватвиль ответила письмом от своего имени, в котором сообщала о своем предстоящем браке с Альбером. Оба письма должны были разминуться, и они разминулись. Дьявольский замысел, с каким было написано последнее письмо, так поразил главного викария, что он еще раз прочел его. На это письмо Франческа, раненная в самое сердце соперницей, стремившейся убить ее любовь, ответила простыми словами: «Вы свободны, прощайте» — Грехи против нравственности, не дающие повода к вмешательству человеческого правосудия, — самые отталкивающие, самые гнусные грехи, — сурово сказал аббат де Грансей. — Господь часто наказывает за них уже здесь, на земле. Вот где причина многих ужасных несчастий, кажущихся нам необъяснимыми. Из всех грехов, схороненных в тайниках личной жизни, один из самых бесчестных — это распечатать чужое письмо или обманным путем прочесть его. Всякий человек, кто бы он ни был, какими бы побуждениями он ни руководствовался, позволяя себе этот поступок, наносит непоправимый ущерб своему доброму имени. Понимаете ли вы, как трогательна, как прекрасна повесть о том ложно обвиненном молодом паже, который везет письмо, содержащее приказ его убить? Он отправляется в путь без всякой задней мысли. Провидение берет его под свою защиту и спасает его, совершая чудо, как мы говорим. Знаете ли вы, в чем сущность этого чуда? Величие добродетели так же могущественно, как и ореол, окружающий невинное детство.
Я говорю вам все это не с целью сделать выговор, — продолжал с глубокой грустью старый священник. — Увы! Я сейчас не исповедник, вы не стоите коленопреклоненной перед распятием; я только ваш Друг, и меня страшит возмездие, которое вас постигнет. Что сталось с бедным Альбером? Не покончил ли он с собой? Под его напускным спокойствием таилась исключительная страстность. Теперь я понял, что старый князь Содерини, отец герцогини д’Аргайоло, явился потребовать обратно портреты и письма дочери. Это было ударом грома, разразившимся над головой Альбера, и он, наверное, уехал с целью добиться оправдания. Но почему он не подает о себе никаких известий вот уже больше года?
— О, если он женится на мне, то будет счастлив! — Счастлив? Но он не любит вас! К тому же вы не принесете ему сколько-нибудь значительного богатства. Мать питает к вам глубочайшее отвращение, вы резко ответили ей; ваш ответ оскорбил ее и разорит вас.
— Какой ответ? — спросила Розали.
— Когда она заметила вам вчера, что послушание — единственное средство загладить вашу вину, и напомнила, упомянув об Амедее, о необходимости выйти замуж, разве вы не бросили ей в лицо: «Коль он так вам нравится, выходите за него сами, маменька!» Было это сказано или нет?
— Да, — ответила Розали.
— Ну так вот, — продолжал де Грансей, — я ее знаю. Через несколько месяцев она станет графиней де Сула. У нее, без сомнения, могут еще быть дети, господин де Сула будет получать от нее тысяч сорок франков в год; сверх того, она окажет ему предпочтение и уменьшит, насколько возможно, вашу долю в наследстве. Вам грозит бедность, пока она жива, а ведь ей только тридцать восемь лет. У вас будет всего-навсего имение Руксей и то немногое, что оставил после себя ваш папенька, да и то при условии, что баронесса откажется от своих прав на Руксей. Таким образом, ваши дела складываются неудачно, что же касается личной жизни, то и она, по-видимому, не удалась. Вместо того, чтобы пойти навстречу матери…
Розали резко дернула головой.
— Да, матери, — продолжал главный викарий, — а также религии, которые в ответ на порыв вашего сердца вразумили бы вас, дали бы вам совет, наставили бы вас на путь истинный, вместо всего этого вы захотели действовать самостоятельно, не зная жизни и слушаясь только голоса страсти!
Эти разумные слова испугали Розали.
— Что же мне делать? — спросила она, помолчав.
— Чтобы загладить свою вину, нужно прежде всего узнать, насколько она велика, — ответил аббат.
— Хорошо! Я напишу единственному человеку, могущему дать сведения об участи Альбера, его другу детства, парижскому нотариусу Леопольду Анкену.
— Пишите теперь только то, что имеет целью восстановить истину, — Ответил главный викарий. — Отдайте мне подлинные письма и черновики поддельных, признайтесь во всем подробно, как духовному отцу, прося меня научить вас, как искупить грехи, и во всем положитесь на меня. Я решу, что делать. Прежде всего докажем, что этот злополучный не виновен перед той, которая была для него земным божеством. Даже утратив счастье, Альбер должен добиться оправдания.
Розали обещала аббату де Грансей слушаться его во всем, надеясь, что его попытки, может быть, в конце концов вернут ей Альбера.
Спустя некоторое время после признания Розали клерк Леопольда Анкена приехал в Безансон с доверенностью от Альбера и явился прежде всего к г-ну Жирарде с просьбой продать дом, принадлежащий г-ну Саварону. Стряпчий взялся за это дело из расположения к адвокату. Клерк продал также и мебель, а вырученные деньги употребил на уплату того, что Альбер оставался должен г-ну Жирарде; последний в день неожиданного отъезда адвоката ссудил ему пять тысяч франков и взял на себя уплату различных долгов уехавшего. Когда Жирарде спросил, что сталось с благородным политиком, которому он весьма сочувствовал, клерк ответил, что это известно только его хозяину; нотариуса, кажется, чрезвычайно расстроило содержание последнего письма, полученного им от г-на Альбера де Саварюса.
Узнав об этом, главный викарий написал Леопольду. Вот ответ достойного нотариуса:
«Господину аббату де Грансей,
Главному викарию Безансонской епархии.
Увы, милостивый государь, уже никто не властен вернуть Альбера к мирской жизни: он отрекся от нее и поступил послушником в картезианский монастырь возле Гренобля. Вы знаете лучше меня (мне только сейчас стало это известно), что за порогом тамошнего монастыря все мирское отмирает. Предвидя мое посещение, Альбер просил настоятеля монастыря препятствовать всем моим попыткам увидеть его. Я хорошо знаю благородство его сердца и уверен, что он стал жертвой какой-то гнусной, неведомой мне интриги; но теперь все кончено. Герцогиня д’Аргайоло, ныне герцогиня де Реторе, зашла в своей жестокости, по-моему, слишком далеко. В Бельджирате, где ее уже не было, когда Альбер примчался туда, его уверили, будто бы ее местопребывание — Лондон.
Из Лондона Альбер отправился на поиски возлюбленной в Неаполь, из Неаполя — в Рим, где она обручалась с герцогом де Реторе. Только во Флоренции, в ту самую минуту, когда совершалось бракосочетание, Альбер встретил, наконец, герцогиню д’Аргайоло. Наш бедный друг лишился чувств в церкви, но так и не мог, даже будучи на волосок от смерти, добиться объяснения с этой женщиной, сердце которой, должно быть, глубоко задето. Альбер странствовал свыше полугода, стараясь отыскать жестокую женщину, которая играла с ним, ускользая от него: он не знал, где и как встретиться с ней. Будучи проездом в Париже, наш бедный друг навестил меня, и если бы вы видели его, то заметили бы, подобно мне, что ему нельзя было сказать ни одного слова о герцогине, не рискуя вызвать нервное потрясение, угрожавшее его рассудку. Если бы он знал, в чем его вина, то сумел бы оправдаться: но, обвиненный без его ведома в женитьбе на другой, что он мог поделать? Альбер умер для мира, умер навсегда. Он хотел покоя; будем надеяться, что глубокая тишина и молитвы, в которые он теперь погрузился, сделают его по-своему счастливым. Если вы его знали, милостивый государь, то должны глубоко сожалеть как о нем, так и о его друзьях. Примите и проч.».
Тотчас же по получении этого письма добрый главный викарий написал приору картезианского монастыря, и вот что ответил Альбер Саварюс:
«Брат Альбер — г-ну аббату де Грансей,
Главному викарию Безансонской епархии.
Гранд-Шартрез.
В письме, только что переданном мне преподобным отцом, настоятелем нашего монастыря, я увидел, дорогой и горячо любимый главный викарий, вашу нежную душу и еще молодое сердце. Вы угадали единственное желание, сохранившееся в тайниках моей души, чуждой отныне всему мирскому: заставить ту, которая так дурно поступила со мной, воздать должное моим чувствам. Но, предоставляя мне полную свободу воспользоваться вашим предложением, настоятель захотел узнать, насколько твердо мое намерение постричься; видя мое упорное молчание, он поделился со мной своими мыслями на этот счет. Если бы я уступил искушению восстановить свою честь, то мне пришлось бы уйти из монастыря. Благодать божья не могла не подействовать на меня; но короткая душевная борьба была все же тяжелой и жестокой. Теперь вам понятно, что я никогда уже не вернусь к мирской жизни? Поэтому я охотно, без всякого гнева даю испрашиваемое вами прощение для виновницы стольких несчастий. Я буду молиться богу, чтобы он простил этой девушке, как прощаю ей я, и буду также молить его даровать счастье г-же де Реторе. Является ли причиной нашего горя смерть, или случайный удар судьбы, или упрямая рука молодой девушки, во что бы то ни стало решившей добиться своего, не следует ли всегда повиноваться воле божьей? Иногда несчастье опустошает душу, она становится обширной пустыней, где раздается глас божий. Я слишком поздно понял связь между этой жизнью и жизнью, ожидающей нас: все во мне умерло. Я уже не могу служить в рядах воинствующей церкви и проведу остаток своих дней у подножия алтаря. Это — мое последнее письмо. Лишь вы, привязанный ко мне и столь любимый мной, могли принудить меня нарушить обет забвения, данный мною, когда я поступал в монастырь св. Бруно. Вас всегда будет поминать в молитвах
Брат Альбер.
Ноябрь 1836 г.».
«Быть может, все это к лучшему!» — подумал аббат де Грансей.
Отзывы о сказке / рассказе: