Добряк Попино, держа шляпу на коленях, примостился на краешке стула против камина и рассматривал золоченые канделябры, часы, редкие безделушки, расставленные на камине, замысловатый узор штофных обоев — словом, все те дорогие и красивые пустячки, которые окружают светскую женщину. Г-жа д’Эспар отвлекла его от этого обывательского любопытства и пропела нежным голосом:
— Сударь, тысяча благодарностей… «Тысяча? Не слишком ли много? Хватит и одной, только искренней», — подумал старик.
— Я вам так обязана за то, что вы соблаговолили взять на себя труд…
«Соблаговолили! — подумал он. — Да она издевается надо мной!»
—..соблаговолили взять на себя труд посетить меня, бедную просительницу; я больна и не выхожу из дома… Тут следователь смутил маркизу, бросив на нее испытующий взгляд, который сразу определил состояние здоровья «бедной просительницы».
«Она крепка, как дуб», — решил он про себя.
— Сударыня, — ответил он почтительным тоном, — вы мне нисколько не обязаны. Хотя мой визит и не в обычаях суда, но мы не должны ничем пренебрегать для выяснения истины в подобных делах. Тогда наши решения не будут только мертвой буквой закона, нам продиктует их наша совесть. Найду я правду у себя в кабинете или здесь. — безразлично; была бы она только найдена.
Пока Попино разговаривал, Растиньяк пожал руку Бьяншону, а маркиза мило кивнула ему с благосклонной улыбкой.
— Кто этот господин? — спросил Бьяншон шепотом у Растиньяка, указывая ему на человека в черном.
— Шевалье д’Эспар, брат маркиза.
— Ваш племянник господин Бьяншон говорил мне, как вы заняты, — сказала маркиза. — Я уже знаю, что вы скрываете свои благодеяния, чтобы избавить людей от обязанности вас благодарить. Кажется, работа в суде крайне вас утомляет. Почему не увеличат штат следователей?
— Эх, сударыня, где там! — возразил Попино. — Оно, конечно бы, неплохо. Да только увеличат штат следователей, когда рак свистнет!
Услышав эти слова, которые так соответствовали всему облику Попино, шевалье смерил его взглядом, как бы говоря: «Ну, с ним справиться нетрудно».
Маркиза посмотрела на Растиньяка, который наклонился к ней.
— Вот они, вершители наших судеб, — сказал молодой денди.
Как и большинство людей, состарившихся за работой в одной и той же области, Попино невольно поддавался профессиональным привычкам, что прежде всего проявлялось в его образе мыслей. В разговоре его чувствовался судебный следователь. Он любил выспросить собеседника, озадачить его неожиданными выводами, заставить сказать то, что тому хотелось бы утаить. Как рассказывают, Поццо ди Борго для забавы выпытывал тайны собеседников, расставляя им дипломатические ловушки; он поступал так, подчиняясь Непреодолимой привычке, и обнаруживал при этом свой испытанный в хитростях ум. Как только Попино, так сказать, нащупал почву, он решил, что необходимо прибегнуть к самым искусно замаскированным и хитроумным судебным уловкам, чтобы выведать истину. Бьяншон молчал, холодный и суровый, как человек, решивший вытерпеть пытку до конца, но в душе он желал своему дяде раздавить эту женщину, как гадюку, — длинное платье, гибкое тело, вытянутая шея, маленькая головка и плавные движения маркизы внушали ему это сравнение.
— Итак, сударь, — продолжала г-жа д’Эспар, — хоть это и эгоистично по отношению к вам, но я слишком давно страдаю, а потому не могу не хотеть скорейшего окончания дела. Могу я рассчитывать на скорый благоприятный исход?
— Сударыня, я сделаю все зависящее от меня, чтобы скорее закончить дело, — ответил Попино с благодушнейшим видом. — Подозреваете ли вы причины разрыва с вами господина д’Эспара? — спросил он, глядя на маркизу.
— Да, сударь, — ответила она, усаживаясь поудобнее и собираясь начать заранее подготовленный рассказ. — В начале тысяча восемьсот шестнадцатого года маркиз, совершенно изменившийся за предшествовавшие три месяца, предложил мне переселиться в его поместье, неподалеку от Бриансона, не считаясь ни с моим здоровьем, для которого губителен климат тех мест, ни с моими привычками; я отказалась. Мой отказ вызвал с его стороны такие несправедливые упреки, что с той минуты я усомнилась в его рассудке. На другой же день он покинул меня, предоставив в мое полное распоряжение свой особняк и доходы, сам же, взяв с собой обоих сыновей, поселился на улице Монтань-Сент-Женевьев — Позвольте узнать, сударыня, — прервал ее следователь, — как велики эти доходы?
— Двадцать шесть тысяч ливров, — бросила маркиза и продолжала рассказ:
— Я сейчас же обратилась за советом к старику Бордену, желая выяснить, что следует предпринять, но оказалось, что отобрать у отца детей очень трудно, и я вынуждена была примириться с одиночеством в двадцать два года, в возрасте, когда женщины способны на всякие безрассудства. Вы, конечно, прочли мое прошение, вы знаете основные причины, побуждающие меня ходатайствовать о назначении опеки над господином д’Эспаром?
— Просили ли вы его, сударыня, вернуть вам детей? — поинтересовался следователь — Да, сударь, но все старания были безуспешны. Для матери мучительно лишиться детской ласки, а ведь женщина, у которой отняты всякие радости, особенно в ней нуждается.
— Старшему, кажется, уже шестнадцать лет? — спросил Попино.
— Пятнадцать, — быстро поправила маркиза. Тут Бьяншон взглянул на Растиньяка. Г-жа д’Эспар закусила губу.
— Почему вас интересует возраст моих детей?
— Ах, сударыня, — возразил следователь, как будто не придавая значения своим словам, — пятнадцатилетний мальчик и его брат, которому, вероятно, не меньше тринадцати, достаточно умны и расторопны, они могли бы приходить к вам тайком от отца; если они не приходят, значит подчиняются отцу, а подчиняются потому, что крепко его любят.
— Я не понимаю вас, — сказала маркиза.
— Вы, вероятно, не знаете, — объяснил Попино, — что ваш стряпчий утверждает в прошении, будто ваши дорогие детки очень несчастны, живя с отцом…
Г-жа д’Эспар заявила с очаровательной наивностью:
— Я не знаю, какие слова приписал мне стряпчий.
— Извините меня за эти выводы, но правосудие должно все взвесить, — продолжал Попино. — Я расспрашиваю вас лишь потому, что хочу как следует разобраться в деле. По вашим словам выходит, что господин д’Эспар бросил вас из самых легкомысленных побуждений. Вместо того, чтобы переехать в Бриансон, куда он звал вас, он остался в Париже. Тут что-то неясно. Знал он эту госпожу Жанрено до женитьбы?
— Нет, сударь, — ответила маркиза с некоторым неудовольствием, замеченным, однако, только Растиньяком и шевалье д’Эспаром.
Ее оскорбляло, что следователь выспрашивает ее, тогда как она сама рассчитывала воздействовать на него, но Попино, по-прежнему погруженный в размышления, казался человеком простоватым, и она приписала его расспросы «вопросительному зуду» вольтеровского судьи.
— Родители, — продолжала она, — выдали меня в шестнадцать лет замуж за маркиза д’Эспара, чье имя, состояние, привычки отвечали всем требованиям, какие моя семья предъявляла к моему будущему мужу. Тогда господину д’Эспару было двадцать шесть лет, он был джентльменом в настоящем смысле этого слова; мне нравились его манеры, он казался очень честолюбивым, а я ценю честолюбцев, — прибавила она, взглянув на Растиньяка. — Если бы господин д’Эспар не встретил эту самую Жанрено, то благодаря своим достоинствам, знаниям, уму он мог бы стать влиятельным лицом, как полагали тогда его друзья; король Карл Десятый, в те дни еще только брат короля, очень его ценил, и его ждало пэрство, придворные должности, высокое положение… Эта женщина затуманила его разум и разрушила будущее всей семьи.
— Каковы были тогда религиозные убеждения господина д’Эспара?
— Он всегда был и по сие время остался глубоко верующим человеком, — сказала маркиза.
— А не могла ли госпожа Жанрено играть на его мистических настроениях?
— Нет, сударь.
— У вас прекрасный дом, сударыня, — вдруг сказал Попино. Он встал, вынул руки из жилетных карманов и раздвинул фалды фрака, чтобы погреться у камина. — Ваш будуар очарователен. Великолепные кресла, роскошная обстановка! В самом деле, как мучаетесь вы здесь, зная, что ваши дети плохо устроены, плохо одеты, что их плохо кормят. Для матери, по-моему, это хуже всего!
— Да, сударь. Я так хотела бы доставить какое-нибудь удовольствие бедным мальчикам, ведь отец заставляет их с утра до вечера сидеть над скучнейшей историей Китая.
— Вы даете блестящие балы, они повеселились бы у вас; а впрочем, они привыкли бы, пожалуй, к рассеянному образу жизни. Все же отец мог бы разрешить им погостить у вас раза два в течение зимы.
— Они бывают у меня на Новый год и в день моего рождения. В эти дни господин д’Эспар милостиво изволит обедать с ними у меня.
— Странное поведение! — сказал Попино тоном убежденного человека. — А случалось вам видеть эту госпожу Жанрено?
— Как-то мой деверь, желая помочь брату…
— А! — прервал Попино маркизу. — Значит, вы, сударь, брат маркиза д’Эспара?
Черный шевалье молча поклонился.
— Господин д’Эспар в курсе дела, он возил меня в Ораторию, где эта женщина слушает проповеди, — она протестантка. Я видела ее там, в ней нет ничего привлекательного, просто безобразная торговка, толстая, рябая, с огромными руками и ногами, косоглазая — словом, настоящее чучело.
— Непостижимо! — пробормотал Попино, прикидываясь самым простодушным следователем в королевстве. — И эта особа живет здесь, совсем близко, в особняке на улице Верт! Нет больше лавочников, все одворянились!
— На этот особняк ее сын истратил бешеные деньги.
— Сударыня, — сказал следователь, — я живу в предместье Сен-Марсо, я не представляю себе расходов такого рода; что называете вы бешеными деньгами?
— Помилуйте, — воскликнула маркиза, — конюшня, пять лошадей, три экипажа: коляска, карета, кабриолет.
— И получается изрядная сумма? — с удивлением спросил Попино, — Огромная, — вмешался в разговор Растиньяк. — При подобном образе жизни на конюшню, выезды и ливреи уходит от пятнадцати до шестнадцати тысяч.
— Возможно ли это, сударыня? — продолжал недоумевать следователь.
— Да, это самое меньшее, — ответила маркиза.
— А чтоб обставить особняк, понадобилась тоже изрядная сумма?
— Не меньше ста тысяч франков, — подсмеиваясь над простотою следователя, ответила маркиза.
— Следователь, сударыня, — продолжал Попино, — человек недоверчивый, за это самое ему и платят, я тоже таков. Что же, барон Жанрено с матерью попросту обобрали господина д’Эспара? Одна конюшня, как вы говорите, обходится в шестнадцать тысяч франков в год. На стол, жалованье слугам, большие расходы по дому нужно еще вдвое больше, так что всего потребуется пятьдесят — шестьдесят тысяч в год. Откуда у этих людей, еще недавно совсем нищих, могут быть такие средства? Миллион и то дает не больше сорока тысяч ливров годового дохода.
— Мать и сын вложили деньги, переданные им господином д’Эспаром, в государственную ренту, когда она стоила от шестидесяти до восьмидесяти франков. Я полагаю, что их доходы должны превышать шестьдесят тысяч франков. Сын получает к тому же прекрасное жалованье.
— Если он тратит шестьдесят тысяч франков, то сколько же тратите вы?
— Да примерно столько же, — ответила г-жа д’Эспар. Черного господина передернуло, маркиза покраснела, Бьяншон взглянул на Растиньяка; но следователь хранил неизменное благодушие, что обмануло г-жу д’Эспар. Шевалье больше не пытался вступать в разговор, он понял, что все проиграно.
— Эти люди, сударыня, — сказал Попино, — могут быть привлечены к уголовному суду по особо важным делам.
— Вполне с вами согласна, — поддержала его восхищенная маркиза. — Надо пригрозить смирительным домом, и они пойдут на полюбовную сделку.
— Сударыня, — спросил Попино, — когда господин д’Эспар вас покинул, не оставил ли он вам доверенности на управление и распоряжение имуществом?
— Я не понимаю цели этих вопросов, — живо возразила маркиза. — Мне кажется, если принять во внимание, до чего довело меня безумие моего мужа, мы должны заниматься им, а не мною.
— Сударыня, — ответил Попино, — доберемся и до него. Прежде чем доверить вам или кому-либо другому управление имуществом господина д’Эспара в случае взятия маркиза под опеку, суд должен знать, как управляете вы своим собственным имуществом. Если господин д’Эспар дал вам соответствующие полномочия, он, следовательно, оказал вам доверие, и суд примет это во внимание. Была у вас доверенность? Могли вы покупать и продавать недвижимость, приобретать ценные бумаги?
— Нет, сударь, не в обычаях Бламон-Шоври заниматься торговлей, — забыв об успехе дела, возмутилась маркиза, оскорбленная в своей дворянской гордости. — Мои поместья остались нетронутыми, и господин д’Эспар не давал мне никакой доверенности.
Отзывы о сказке / рассказе: