Оноре де Бальзак — Пьеретта

Пьеретта отступила и, успев высвободить запутавшееся в шелковинке письмо, с неодолимой силой зажала его в руке. Заметив это, Сильвия схватила тонкую белую руку Пьеретты и, стиснув ее в своих клешнях, хотела разжать пальцы девочки. То была ужасная борьба, гнусная, как всякое посягательство на мысль — единственное сокровище, которое бог создал неподвластным никакому насилию и охраняет, как тайную связь между собой и обездоленными. Обе женщины — одна еле живая, другая полная сил — глядели, не отрываясь, друг на друга. Пьеретта впилась в свою мучительницу горящим взглядом, — таким же взглядом смотрел когда-то рыцарь-тамплиер, которого пытал;; ударами маятника в грудь в присутствии Филиппа Красивого (и король, не выдержав огня его глаз, в смятении бежал из застенка). Глаза Сильвии, женщины, снедаемой ревностью, метали зловещие молнии в ответ на магнетический взгляд Пьеретты. Царило грозное молчание. Сжатые пальцы бретоночки противились Сильвии со стальным упорством. Старая дева вывертывала руку Пьеретты, пыталась разжать ее пальцы и, ничего не добившись, с бессмысленной жестокостью вонзала ногти в ее руку. Наконец она в бешенстве потянула этот сжатый кулачок ко рту и вцепилась зубами в пальцы Пьеретты, чтобы заставить ее выпустить письмо. Девочка по-прежнему устремляла на нее ужасный взгляд невинной жертвы. Старая дева, обезумев от ярости и уже ничего не соображая, схватила руку Пьеретты и принялась колотить кулаком девочки по подоконнику, по мрамору камина, — подобно тому как это делают с орехом, чтобы расколоть его и добраться до ядра.

— Помогите! Помогите! — кричала Пьеретта. — Убивают!

— А! Я застала тебя среди ночи с возлюбленным, а ты еще кричишь?

И Сильвия продолжала безжалостно терзать руку девочки.

— Помогите! — кричала Пьеретта, кулак которой был уже весь в крови.

Вдруг раздался яростный стук в парадною дверь, Обе кузины, выбившись из сил, замерли.

Стук этот разбудил и встревожил Рогрона; не понимая, что происходит, он вскочил с постели и бросился к сестре, но не нашел ее в комнате; он испугался, спустился вниз, отпер дверь и был почти сбит с ног Жаком Бриго и еще каким-то существом, похожим на призрак.

В этот же самый миг Сильвии попался на глаза корсет Пьеретты; она вспомнила, что давеча нащупала в нем какую-то бумагу, ринулась на него, как тигр, и обмотала его вокруг своей руки, потрясая им с торжествующей улыбкой перед девочкой, точно ирокез, готовящийся скальпировать врага.

— Я умираю, — простонала, падая на колени, Пьеретта. — Кто спасет меня?

— Я! — крикнула, склонившись над ней, седовласая женщина с морщинистым пергаментным лицом и сверкающими серыми глазами.

— Ах, бабушка, ты пришла слишком поздно! — заливаясь слезами, воскликнула бедная девочка.

Совершенно обессилев, в изнеможении после яростной борьбы, больная упала на свою постель. Высокая, худая, похожая на призрак старуха, точно нянька, взяла ее на руки и вышла вместе с Бриго, не удостоив Сильвию ни единым словом, но бросив ей презрительно обвиняющий, трагический взгляд. Появление этой величавой старухи в бретонском наряде, в черном суконном плаще, с накинутым на голову капюшоном, в сопровождении грозного Бриго, повергло Сильвию в ужас: ей почудилось, что это сама смерть. Старая дева спустилась вниз, слышала, как захлопнулась дверь, и столкнулась нос к носу с братом.

— Они, стало быть, не убили тебя? — спросил Рогрон.

— Ложись спать, — сказала Сильвия. — Завтра утром решим, что делать.

Она снова легла в постель, распорола корсет и прочла оба письма Бриго, приведшие ее в замешательство. Уснула она в полном смятении чувств, не подозревая даже, какое серьезное судебное преследование грозит ей за ее поведение.

Письмо Жака Бриго застало вдову Лоррен в неописуемо радостном состоянии и омрачило его. Бедную семидесятилетнюю старуху убивало одиночество и разлука с Пьереттой, и только мысль, что она пожертвовала собой для счастья внучки, служила ей утешением. У нее было одно из тех вечно юных сердец, которые живут и вдохновляются самопожертвованием. Ее муж, единственной утехой которого была внучка, тосковал по Пьеретте, искал и звал ее перед смертью То была старческая печаль, которой старики живут и от которой они в конце концов умирают. Легко представить себе, как счастлива была одинокая, запертая в богадельне старуха, узнав об одном из тех благородных поступков, которые, хотя и не часто, можно еще встретить во Франции. После своего банкротства Франсуа Жозеф Коллине, глава банкирского дома Коллине, уехал с детьми в Америку. Он был слишком совестливым человеком, чтобы, разорившись и потеряв кредит, остаться жить в Нанте и видеть все бедствия, причиненные его банкротством. С 1814 по 1824 год неутомимый негоциант с помощью своих детей и верного ему кассира, снабдившего его первыми необходимыми средствами, упорно работал, чтобы вернуть себе богатство. В конце концов его настойчивые труды увенчались успехом, и на одиннадцатый год, оставив старшего сына во главе своей заокеанской фирмы, он возвратился в Нант, чтобы восстановить свое доброе имя. Г-жу Лоррен из Пан-Гоэля он разыскал в Сен-Жаке и увидел, с каким смирением переносит свою нищету несчастнейшая из его жертв.

— Да простит вам бог все ваши грехи, — сказала ему старуха, — за то, что я, хотя бы на краю могилы, могу теперь благодаря вам обеспечить благосостояние своей внучки. Правда, доброго имени моего мужа мне уж никогда не вернуть…

Господин Коллине привез своей кредиторше капитал вместе с коммерческими процентами — всего около сорока двух тысяч франков. Все прочие его кредиторы — деятельные, богатые, ловкие коммерсанты — устояли на ногах, и только Лоррены — старик Коллине это видел — были вконец разорены; и он обещал вдове вернуть доброе имя ее покойному мужу, если для этого даже понадобится отдать еще сорок тысяч франков. Когда великодушный поступок человека, стремившегося искупить свою вину, стал известен на нантской бирже, там решили восстановить Коллине в правах, не дожидаясь постановления королевского суда в Ренне; но негоциант отказался от этой чести, пожелав подвергнуть себя всем строгостям торгового устава. Г-жа Лоррен получила сорок две тысячи франков накануне того дня, когда прибыли по почте письма, посланные Жаком Бриго. Давая расписку в получении денег, она сказала: «Теперь я могу жить вместе с моею Пьереттой и выдать ее замуж за беднягу Бриго: мои деньги помогут ему добыть для нее богатство». Ей не сиделось на месте, она волновалась, хотела немедленно ехать в Провен. Прочитав роковые письма, она, как безумная, бросилась в город, чтобы узнать, как поскорее добраться до Провена. Она поехала мальпостом, когда ей объяснили, с какой быстротой эта карета доставляет пассажиров. В Париже она пересела в карету, идущую в Труа, и в половине двенадцатого была уже у Фраппье. При виде мрачного отчаяния старой бретонки Бриго сообщил ей в нескольких словах о состоянии здоровья Пьеретты и обещал тотчас же привести к ней внучку. Но то, что она услышала от него, так напугало бабушку, что, не совладав со своим нетерпением, она побежала на площадь. Когда Пьеретта закричала, крик ее пронзил не только сердце Бриго, но и сердце старухи. Если бы перепуганный Рогрон не открыл им дверь, они вдвоем подняли бы на ноги весь город. Вопль смертельного ужаса, вырвавшийся у молодой девушки, придал бабушке такие силы, что она на руках донесла свою дорогую Пьеретту до жилища Фраппье, жена которого тем временем поспешила кое-как приготовить для приезжей комнату Бриго. В этой бедной комнате больную уложили в наскоро постланную кровать, и она лишилась чувств, все еще крепко сжимая в кулак свою истерзанную, окровавленную руку. Бриго, Фраппье, жена его и старуха бретонка, потрясенные, молча глядели на Пьеретту.

— Почему у нее рука в крови? — прервала молчание бабушка.

Чувствуя себя в безопасности, Пьеретта погрузилась в сон, обычно наступающий вслед за резким напряжением сил. Из ее разжатых пальцев, как бы в ответ, выпало письмо Бриго.

— У нее хотели отнять мое письмо! — воскликнул он и, упав на колени, поднял записку, в которой писал своей подруге, чтобы ока тайком ушла из дома Рогронов. Он благоговейно поцеловал руку маленькой мученицы.

И тогда столяр с женой содрогнулись, взглянув на старуху Лоррен, стоявшую у изголовья своей внучки: величавая, неподвижная, она была похожа на призрак.

Ужас и жажда мести молниями вспыхивали в ее изборожденном морщинами лице цвета пожелтелой слоновой кости. Лоб под растрепавшимися седыми волосами пылал священным гневом. С прозорливостью, присущей старцам на краю могилы, она постигла всю жизнь Пьеретты, ибо неотступно думала о ней всю дорогу. Она догадалась, что ее любимая внучка поражена болезнью, которая грозит ей гибелью.

Две крупные слезы медленно проступили в уголках ее выцветших серых глаз с выпавшими от горя ресницами и, придав этим глазам необычайную яркость, двумя скорбными жемчужинами скатились по иссохшим щекам, не увлажняя их.

— Они убили ее, — сказала она, ломая руки. Она упала на колени, глухо стукнув ими об пол, и вознесла мольбу к самой могущественной из бретонских святых — Анне Орейской.

— Врача из Парижа! — крикнула она Бриго. — Скорее, Бриго, скорее!

Властным жестом она схватила юношу за плечо и толкнула его к двери.

— Я и так собиралась приехать, Бриго, я богата, смотри! — воскликнула она, задержав его на пороге. Она развязала шнурок, стягивавший на груди ее телогрейку, и вытащила бумагу, в которую завернуты были сорок два кредитных билета по тысяче франков. — Возьми сколько нужно и привези лучшего парижского врача!

— Спрячьте деньги, — сказал Фраппье. — Где он сейчас разменяет тысячефранковый билет? У меня есть деньги; дилижанс должен скоро прибыть, и место найдется. Но не спросить ли совета у господина Мартене? Пусть он укажет нам врача в Париже. Дилижанс будет здесь только через час, времени у нас довольно.

Бриго отправился будить г-на Мартене. Он привел его, и врач был немало удивлен, застав Пьеретту Лоррен у Фраппье. Бриго рассказал ему о сцене, разыгравшейся в доме Рогронов. Взволнованный рассказ охваченного отчаянием влюбленного пролил некоторый свет на жестокую семейную драму, хотя врач и не представлял себе еще всей ее серьезности. Мартене дал Бриго адрес знаменитого Ораса Бьянщона, и юноша ушел со своим хозяином, заслышав стук дилижанса. Сев подле больной, г-н Мартене осмотрел прежде всего кровоподтеки и раны на ее руке, свисавшей с кровати.

— Она не могла бы сама так поранить себе руку! — заявил он.

— Нет, нет, мою внучку изувечила та ужасная женщина, которой я на свое горе ее доверила, — сказала бабушка. — Моя бедняжечка Пьеретта так кричала: «Помогите! Я умираю!», — что и у палача бы, кажется, дрогнуло сердце.

— Но в чем же дело? — спросил врач, нащупывая пульс Пьеретты. — Она тяжело больна, — продолжал он, осветив постель. — Не знаю, удастся ли нам ее спасти, — прибавил он, всматриваясь в лицо девочки. — Она, видимо, жестоко страдала, и мне непонятно, как это ее не лечили.

— Я подам жалобу в суд, — сказала бабушка Пьеретты. — Ведь эти люди прислали мне письмо, чтобы я отпустила к ним мою внучку, и уверяли, что у них двенадцать тысяч ливров ренты, — какое же они имели право превратить ее в служанку и взвалить на нег непосильную работу?

— Как это они могли не заметить явную для каждого болезнь, которая часто бывает у молодых девушек и требует серьезнейшего лечения! — воскликнул г-н Мартене.

Пьеретта проснулась, разбуженная светом лампы, которую поднесла к ее лицу г-жа Фраппье, и невыносимыми болями в голове — последствием недавней борьбы.

— Ах, господин Мартене, мне очень худо, — сказала она своим нежным голосом.

— Где у вас болит, дружочек? — спросил врач.

— Вот тут, — сказала она, указав место над левым ухом.

— Но тут нагноение! — воскликнул врач, тщательно ощупав голову Пьеретты и расспросив ее о характере болей. — Расскажите нам все без утайки, дитя мое, чтобы мы могли вас вылечить. Что у вас с рукой? Вы не могли ее сами так поранить.

Пьеретта простодушно поведала о своей борьбе с Сильвией.

— Заставьте ее говорить, — сказал бабушке врач, — и узнайте у нее обо всем подробно. Я подожду приезда парижского врача, и мы пригласим на консилиум главного хирурга больницы: все это мне кажется крайне серьезным. Я пришлю успокоительную микстуру, вы дадите ее мадемуазель Пьеретте, чтобы она уснула: ей необходим сон.

Оставшись наедине с внучкой, старая бретонка обещала ей, что Бриго будет жить вместе с ними, сообщила, что теперь у нее хватит средств на троих, и, пользуясь своим влиянием на Пьеретту, обо всем у нее расспросила. Бедная девочка чистосердечно описала свои муки, не подозревая даже, что дает тем самым основание для серьезного судебного дела. В чудовищном бессердечии этих людей, лишенных каких бы то ни было семейных привязанностей, перед старухой открылся мир, в такой же мере ей чуждый, как чужды были нравы дикарей европейцам, проникшим первыми в американские саванны. Приезд бабушки, уверенность в том, что теперь она с ней больше не расстанется и будет богата, так же успокоили душу Пьеретты, как микстура успокоила ее тело. Старуха бретонка всю ночь бодрствовала над внучкой, целуя ее лоб, волосы и руки, как лобзали, должно быть, Иисуса святые жены, опуская его в гробницу.

В девять часов утра г-н Мартене поспешил к председателю суда, чтобы сообщить ему о сцене, разыгравшейся ночью между Сильвией и Пьереттой, о моральных и физических истязаниях, обо всех жестокостях, которым подвергали свою питомицу Рогроны, и о двух ее смертельных болезнях — результате дурного обращения. Председатель суда послал за нотариусом Офре, родственником Пьеретты с материнской стороны.

Борьба между партиями Винэ и Тифенов достигла в этот момент наивысшего напряжения. Рогроны и их сторонники распространяли в Провене слухи об известной всем связи г-жи Роген с банкиром дю Тийе, об обстоятельствах, сопровождавших банкротство отца г-жи Тифен — мошенника, удравшего из Парижа, как они его величали, — и слухи эти тем болезненней задевали партию Тифенов, что были лишь злословием, но не клеветой. Удары попадали прямо в сердце, они затрагивали самые кровные интересы. Те же уста, что передавали сторонникам Тифенов эти сплетни, повторяли Рогронам шутки г-жи Тифен и ее приятельниц, давая пищу злобе, к которой примешивалась теперь и политическая вражда. Волнения, вызванные в те времена во Франции борьбой партий, принимали яростный характер, повсюду, как и в Провене, переплетаясь с ущемленными личными интересами и задетым, раздраженным честолюбием. Каждая из политических групп жадно хваталась за все, что могло послужить во вред группе противника. Вражда партий и самолюбие примешивались к незначительнейшим, казалось бы, делам и заводили нередко очень далеко. В такую борьбу втягивался иной раз весь город, раздувая ее до размеров настоящей политической схватки. Так и председатель суда усмотрел в деле Пьеретты способ свалить Рогронов, уронить их в общественном мнении, опорочить хозяев салона, где замышлялись враждебные монархии планы, где родилась оппозиционная газета. Был вызван прокурор Лесур, нотариус Офре — второй опекун Пьеретты, и председатель суда совместно с г-ном Мартене приступили в строжайшей тайне к обсуждению дальнейшего плана действий. Г-н Мартене взялся убедить бабушку Пьеретты, чтобы она подала жалобу второму опекуну. Второй опекун должен был созвать семейный совет и, ссылаясь на письменное заключение врачей, потребовать прежде всего, чтобы первый опекун был лишен своих полномочий. При таком обороте дело попало бы в суд, а г-н Лесур, дав приказ о производстве следствия, позаботился бы о том, чтобы делу был придан уголовный характер. Уже к полудню весь Провен пришел в волнение: необычайная весть о том, что произошло ночью в доме Рогронов, облетела город. Ночью на площади смутно слышали крик Пьеретты, но так как он вскоре смолк, то никто не поднялся с постели, и утром все только спрашивали Друг друга:

«Слыхали ли вы около часу ночи какой-то шум и крики? Что случилось?» Толки и пересуды придали этой жестокой драме такие размеры, что перед мастерской Фраппье собралась целая толпа, и каждому хотелось расспросить его; честный столяр описывал, как принесли к нему Пьеретту с окровавленным кулачком и искалеченными пальцами. Около часа пополудни у дома Фраппье остановилась почтовая карета, в которой сидел доктор Бьяншон, а рядом с ним Бриго, и жена столяра побежала в больницу известить об этом г-на Мартене и главного хирурга. Городские слухи, таким образом, получили подтверждение. Рогронов обвиняли в том, что они намеренно обращались дурно со своей кузиной и довели ее до состояния, опасного для жизни. Эта новость застала Винэ в суде; бросив все, он поспешил к Рогронам. Рогрон с сестрой кончали завтракать. Сильвия не решилась рассказать брату, какую оплошность она совершила этой ночью, и на все его расспросы отвечала только: «Не твое дело!» Чтобы уклониться от объяснений, она беспрестанно сновала из столовой на кухню и обратно. Когда явился Винэ, она была одна.

— Вы, стало быть, ничего не знаете о том, что происходит? — спросил у нее стряпчий — Нет, — сказала Сильвия — Дело с Пьереттой принимает такой оборот, что вам грозит уголовный процесс.

УжасноПлохоНеплохоХорошоОтлично! (1 оценок, среднее: 5,00 из 5)
Понравилась сказка или повесть? Поделитесь с друзьями!
Категории сказки "Оноре де Бальзак — Пьеретта":

Отзывы о сказке / рассказе:

Читать сказку "Оноре де Бальзак — Пьеретта" на сайте РуСтих онлайн: лучшие народные сказки для детей и взрослых. Поучительные сказки для мальчиков и девочек для чтения в детском саду, школе или на ночь.