Они вышли из комнаты и начали подниматься по лестнице. Они инстинктивно пытались идти как можно тише, ведь на дворе была ночь. Причудливые тени, которые создавала лампа, плыли стенами и лестницей. Порывистый ветер звенел стеклами.
Когда они пришли на самый верх, Дориан поставил лампу на пол, достал ключ и открыл дверь.
– Ты точно хочешь знать правду, Бэзил? – Тихо спросил он.
– Да.
– Вот и отлично, – улыбнулся Дориан и несколько резким тоном добавил. – Ты единственный, кто имеет право знать обо мне абсолютно все. Ты повлиял на мою жизнь гораздо больше, чем можешь себе представить.
С этими словами он снова взял в руки лампу и вошел в комнату. Подул холодный ветерок и на мгновение пламя в лампе стало ярко красным. Дориан вздрогнул, поставил лампу на стол и прошептал:
– Закрой за собой дверь.
Голуорд растерянно осматривал комнату. Все указывало на то, что сюда никто не заходил годами. Кроме стола и стула здесь еще был выцветший фламандский гобелен, какая-то завешенная картина и книжный шкаф почти без книг в нем. Пока Дориан зажигал огарок свечи, стоявшей на каминной полке, он увидел, что вся комната была покрыта пылью, а в ковре светились дырки. Мимо прошмыгнула мышь. В комнате было влажно и стоял запах плесени.
– Ты говоришь, что только Господь может увидеть душу, Бэзил? Сними вон тот занавес и ты увидишь мою душу.
Это было сказано холодным и жестоким голосом.
– Дориан, ты или спятил, или все это какой-то глупый розыгрыш, – нахмурившись, пробормотал Голуорд.
– Не хочешь? Что ж, придется самому, – сказал Дориан и сорвал завесу с картины.
Художник даже закричал от ужаса, когда увидел ужасное лицо, скалившееся на него с полотна. Было в нем что-то такое, что наполняло его пренебрежением и презрением. Господи! Но это же лицо Дориана Грея! Какие бы ужасы его не изуродовали, они еще не совсем стерли удивительную красоту Дориана. Поредевшие волосы все еще переливались золотыми красками, а на чувствительных устах еще остался красный цвет юности. Затуманенные глаза все еще несли в себе волшебную синеву, а нос и шея еще не потеряли своих благородных очертаний. Да, это был Дориан. Но кто же написал его таким? Это было похоже на его собственную работу, и рама была та, что он сам ее сделал. Это было слишком невероятно, и все же он почувствовал, как им овладевает страх. Он схватил свечу и склонился над картиной. В левом углу было выведено длинными алыми буквами его собственное имя.
Это была какая-то неудачная шутка, какая-то нелепая, глупая пародия. Он никогда этого не писал. И все же, он знал, что это именно его картина. Огонь в его жилах застыл и превратился в лед. Его картина! Что это значит? Почему она так изменилась? Он посмотрел на Дориана Грея глазами безумца. Его рот перекосился, он не мог пошевелить языком. Он схватился руками за голову и почувствовал, что на его лбу выступил пот.
А Дориан наблюдал за ним, как внимательный зритель наблюдает за спектаклем, когда на сцене выдающийся актер. В его взгляде не было ни искреннего сожаления, ни настоящей радости. Только восхищение зрителя и, пожалуй, нотка торжества. Он вынул цветок из своего пиджака и принялся его нюхать, или, по крайней мере, делать вид.
– Что это значит? – В конце концов, выдавил из себя Голуорд. Однако собственный голос казался ему незнакомым.
– Много лет назад, когда я еще был мальчиком, – начал Дориан Грей, сминая цветок в руке, – ты встретил меня, делал мне комплименты и научил гордиться своей красотой. Однажды ты познакомил меня со своим другом, который объяснил мне, какая удивительная вещь молодость. В тот же день, ты закончил работу над портретом, который дал мне понять, насколько удивительна моя красота. А потом наступил момент моего безумия (я до сих пор не решил, жалеть мне о нем, или нет), я загадал желание, или, как ты сказал, помолился…
– Я помню, прекрасно помню! Да нет! Это невозможно. Просто в комнате очень влажно. Вот плесень и проникла в полотно. Может в краски попал какой-то яд. А то, о чем ты говоришь – невозможно.
– Разве бывает что-то невозможное? – Ответил Дориан, подойдя к окну и прислонившись лбом к холодному стеклу.
– Ты же говорил, что уничтожил картину.
– Я солгал. Это она уничтожила меня.
– Я не верю, что это моя картина.
– Разве ты не видишь на ней свой идеал? – Язвительно спросил Дориан.
– Мой идеал, как ты его назвал…
– Как ты его назвал.
– В нем не было ничего, что вызвало бы страх или стыд. Ты был для меня идеалом, который мне не суждено встретить вновь. А это – лицо сатира.
– Это лицо моей души.
– Господи, чему же я поклонялся. У него глаза дьявола.
– Каждый из нас несет в себе и рай и ад, Бэзил, – в отчаянии воскликнул Дориан.
Голуорд снова обернулся к портрету и начал внимательно рассматривать его.
– Господи! – Воскликнул он, – если же это действительно правда, и это то, что ты сделал с собственной жизнью, то получается, что ты гораздо хуже, чем о тебе говорят!
С этими словами он снова поднес свечу к портрету. На поверхности все осталось таким же, как после окончания работы над картиной. Этот ужас и упадок пришел изнутри. Благодаря удивительному пробуждению жизни грехи медленно разъедали картину. Даже гниение трупа в могиле не столь ужасно.
Его руки дрожали так, что свеча упала на пол. Он погасил ее ногой и сел на расшатанный стул в углу, подперев голову руками.
– Боже мой, Дориан! Какой же это урок! Какой же это ужасный урок! – Он не услышал никакого ответа, только всхлипывания Дориана у окна. – Молись, Дориан, молись. Как там нас учили в детстве? «Прости грехи наши, как и мы их прощаем, не введи нас во искушение». Давай вместе помолимся. Если молитва твоей гордости была услышана, то молитву твоего раскаяния тем более услышат. Я слишком увлекался тобой. Я наказан за это. Ты слишком увлекался сам собой. Мы оба наказаны.
Дориан Грей медленно повернулся и посмотрел на него глазами, полными слез.
– Уже поздно, Бэзил, – ответил он.
– Никогда не поздно, Дориан. Давай встанем на колени и попробуем вспомнить молитву. Разве не сказано в Библии: «Пусть ваши грехи будут красные как кровь, я сделаю их белее снега».
– Теперь это для меня пустые слова.
– Прекрати! Не говори так. В твоей жизни и так уже много зла. Господи! Ты видишь, как это проклятое существо смотрит на нас?
Дориан посмотрел на портрет, и вдруг его охватила ненависть к Бэзилу Голуорду, она была будто бы навеяна изображением на холсте, казалось бы, эти злобно улыбающиеся уста нашептывали ее ему на ухо. В нем бушевали чувства загнанного зверя, и он возненавидел человека, сидящего за столом больше, чем он ненавидел кого-либо ранее. Он безумно оглянулся вокруг. Он заметил кое-что на комоде. Он знал, что это. Это был нож, который он принес несколько дней назад, чтобы отрезать кусок веревки и забыл забрать назад. Он медленно пошел к нему мимо Голуорда. Только оказавшись позади него, Дориан схватил нож и обернулся. Голуорд, казалось, собирался встать со стула. Он подскочил к нему и вонзил нож прямо в широкую вену за ухом, положил голову Голуорда на стол и наносил удар за ударом.
Раздался приглушенный стон и ужасный звук того, как человек захлебывается кровью. Он трижды протягивал руки вперед, бессмысленно шевеля пальцами. Дориан ударил его еще дважды, но он больше не двигался. Что-то закапало на пол. Он подождал мгновение, все еще прижимая голову к столу. Затем он положил нож на стол и прислушался.
Слышно было только как капли крови падали на ковер. Он открыл дверь и вышел на лестницу. В доме царила полная тишина. Несколько секунд он стоял, перегнувшись через перила и вглядываясь в темный колодец. Затем он вернулся в комнату и заперся изнутри.
Труп так и сидел на стуле, склонившись на стол и протянув руки вперед. Если бы не красное пятно на шее и лужа крови на столе, можно было бы подумать, что он просто уснул.
Как же быстро все кончилось! Он чувствовал себя на удивление спокойным, подошел к окну и вышел себе на балкон. Ветер развеял туман, и небо стало похоже на гигантский хвост павлина с миллионами пятнышек-звезд на нем. Внизу он увидел полицейского, который патрулировал улицу и светил своим фонарем на двери молчаливых домов. На углу улицы показался красный кэб, и сразу же исчез. Какая-то женщина в шарфике нетвердо плелась улицей. Время от времени она останавливалась, чтобы отдохнуть, и даже начала петь хриплым голосом. И к ней сразу же подошел полицейский. Она выслушала его, засмеялась и побрела дальше. Резкий порыв ветра пронесся улицей. Огоньки в газовых лампах задрожали а деревья закачали своими уже облыселыми ветвями. Дориан задрожал и вернулся в комнату, закрыв за собой балкон.
Подойдя к двери, он повернул ключ и открыл ее. Он даже не посмотрел на мертвеца. Он чувствовал, что лучше об этом не думать. Его друг, который написал портрет, ставший причиной всех его несчастий ушел из жизни. Вот и все.
Затем он вспомнил о лампе. Это был довольно редкий мавританский экземпляр ручной работы с темного серебра, украшенный стальными арабесками и драгоценными камнями. У дворецкого могут возникнуть вопросы, когда он увидит, что лампа исчезла из библиотеки. Мгновение он колебался, но, в конце концов, вернулся и забрал ее со стола. Он никак не мог не посмотреть на мертвеца. Как же он невозмутим! Как же ужасна белизна его длинных рук! Он был похож на ужасную восковую фигуру.
Закрыв за собой дверь, он начал тихонько спускаться по лестнице. Дерево скрипело так, будто кто-то кричал от боли. Он несколько раз останавливался и прислушивался к темноте. Да нет. Все было тихо. Это только звуки его собственных шагов.
Войдя в библиотеку, он заметил в углу чемодан и пальто. Их надо куда-то спрятать. Он открыл свой секретный шкаф, в котором держал костюмы для ночных похождений и положил их туда. Потом можно будет просто сжечь их. Затем он достал из кармана часы. Было двадцать минут второго.
Он сел и задумался. Ежегодно, почти ежемесячно, в Англии вешали кого-то за преступление, которое он только что совершил. Кажется, жажда убийства витает в воздухе. Какая-то красная звезда подошла слишком близко к земле… Но, разве есть какие-то улики против него? Бэзил Голуорд ушел из дома в одиннадцать. Никто не видел, как он возвращался. Большинство прислуги в Селби. Дворецкий спит… Париж! Именно так. Бэзил отправился в Париж двенадцатичасовым поездом, как и планировал. Принимая во внимание его удивительно замкнутый характер, пройдут месяцы, прежде чем у кого-то возникнут хоть какие-то подозрения. Месяцы! К тому времени можно будет замести все следы.
Вдруг его осенила здравая мысль. Он надел пальто и шляпу и вышел в приемную. Там он несколько минут простоял затаив дыхание и прислушиваясь к шагам полисмена, который как раз проходил мимо.
Затем он тихонько открыл дверь и вышел на улицу, мягко закрыв за собой дверь. После этого он стал звонить в дверь. Минут через пять появился его дворецкий, полуодетый и крайне сонный.
– Простите, что пришлось разбудить Вас, Фрэнсис, – сказал он, переступая через порог, – но я забыл дома свой ключ. Который сейчас час?
– Десять минут третьего, сэр, – ответил тот, глядя на часы чуть открытыми глазами.
– Десять минут третьего? Ничего себе, как поздно! Разбудите меня завтра в девять. У меня есть некоторые дела.
– Как скажете, сэр.
– Никто не заходил вечером?
– Был мистер Голуорд, сэр. Он ждал до одиннадцати, но потом ушел, чтобы успеть на поезд.
– Как жаль, что мы разминулись. Он просил что-то передать?
– Только что напишет Вам из Парижа, если не найдет Вас в клубе.
– Спасибо, Фрэнсис, не забудьте разбудить меня завтра в девять.
– Не забуду, сэр.
С этими словами дворецкий пошел дальше спать.
Дориан Грей положил пальто и шляпу на стол и пошел в библиотеку. Четверть часа он шагал по комнате, задумчиво закусив губу. В конце концов, он достал Синюю Книгу с одной из полок и начал листать ее страницы. «Алан Кэмпбелл – Мейфэр, Гертфорд Стрит, 152». Именно так, вот кто сейчас нужен.
Отзывы о сказке / рассказе: