Оскар Уайльд — Портрет Дориана Грея — Глава 14

На следующее утро в девять, дворецкий вошел в комнату Дориана с шоколадом на подносе и развесил окна. Дориан спокойно спал на правом боку, подложив одну руку себе под щеку. Он был похож на маленького мальчика, истощенного играми или учебой.

Дворецкому пришлось дважды потрогать его за плечо, чтобы разбудить. Когда же Дориан наконец открыл глаза, его лицо озарила улыбка, будто он еще не совсем вынырнул из волшебного сновидения. Но он не видел снов той ночью. Его не беспокоили ни видения радости, ни видения боли. Но молодые улыбаются без причины, именно этим они завораживают других.

Он обернулся и начал мелкими глоточками пить шоколад, опершись на локоть. Ласковое осеннее солнце озарило комнату. Небо было чистое, а в воздухе чувствовалось приятное тепло. Это все было похоже на майское утро.

Постепенно, события прошлой ночи кровавой походкой возвращались к его памяти, воспроизводя себя в ужасных деталях. Он вздрогнул при мысли о том, что ему пришлось пережить, и на мгновение то же самое непонятное ощущение ненависти к Бэзилу Голуорду, которое заставило его убить художника, снова овладело им. Он даже весь похолодел. Мертвец все еще сидел там, озаренный солнечными лучами. Как же это ужасно! Такие отвратительные вещи предназначены для ночи, а не для дня.

Он чувствовал, что если будет думать о том, через что прошел, то или заболеет, или сойдет с ума. Есть такие грехи, которые приносят больше наслаждения, когда вспоминаешь о них, чем когда их совершаешь. Странные победы, которые удовлетворяют гордыню даже больше, чем чувства и пробуждают радость ума – радость, которую они никогда не смогли бы пробудить в чувствах. Но это не тот случай. Мысли об этом нужно изгнать из памяти, заглушить маками, уничтожить, пока они не уничтожили самого Дориана.

Когда часы пробили половину десятого, Дориан быстро вскочил на ноги и начал одеваться еще тщательнее, чем обычно, долго подбирая галстук и булавку к нему, и несколько раз меняя кольца. Он и на завтрак выделил много времени, пробуя различные блюда, обсуждая с дворецким новые ливреи, которые он собирался заказать для слуг в имении Селби и просматривая утреннюю почту. Некоторые письма вызвали у него улыбку, трое писем показались ему скучными, а одно он перечитал трижды, а потом раздраженно разорвал. Как говорил когда-то лорд Генри: «женская память – это ужасная вещь».

Выпив утренний кофе, он медленно вытер губы салфеткой и дав дворецкому знак подождать, написал два письма. Одно из них он положил себе в карман, а другое отдал дворецкому.

– Отнесите это на Гертфорд Стрит 152, Фрэнсис. А если мистера Кемпбела нет сейчас в городе, узнайте, по какому адресу можно его найти.

Оставшись наедине, он закурил и начал рисовать на кусочке бумаги. Сначала это были цветы, затем различные здания, а затем – человеческие лица. Вдруг он заметил, что каждое лицо, что он рисовал, было очень похоже на Бэзила Голуорда. Он нахмурился, встал из-за стола, подошел к книжному шкафу и взял оттуда первую попавшуюся книгу. Он твердо решил не думать о том, что произошло без крайней на то необходимости.

Удобно устроившись на диване, он посмотрел на титульную страницу книги. Это были «Эмали и камеи» Готье, издание Шарпантье, напечатанное на японской бумаге с гравюрами Жакмара. На обложке с лимонно-желтой кожи был тисненый узор – золотая решетка и пунктирные гранаты. Это был подарок Эдриана Синглтона. Листая страницы книги, он наткнулся на стихотворение о руке Ласнера, холодной желтой руке с которой еще не смыт след преступления) с рыжим пушком и пальцами фавна. Он посмотрел на собственные бледные тонкие пальцы и невольно вздрогнул. Он листал страницы дальше, пока не нашел прекрасные строки о Венеции:

В волненье легкого размера Лагун я вижу зеркала,
Где Адриатики Венера Смеется, розовобела.
Соборы средь морских безлюдий
В теченье музыкальных фраз
Поднялись, как девичьи груди,
Когда волнует их экстаз.
Челнок пристал с колонной рядом,
Закинув за нее канат.
Пред розовеющим фасадом
Я прохожу ступеней ряд

Какие прекрасные слова! Когда читаешь их, кажется, будто плывешь зелеными водами розово-пурпурного города в черной гондоле с серебряным носом и красными занавесками. Сами строки напоминали Дориану линии на воде, которые образуются за лодкой, идущей в Лидо. Краски этого стихотворения напомнили ему о разноцветных птичках, кружащихся вокруг медово-золотистой Кампанилы, или с важным видом прогуливающихся под покрытой пылью аркадой. Откинув голову назад, он лежал с полузакрытыми глазами и повторял про себя

Пред розовеющим фасадом
Я прохожу ступеней ряд

В этих двух строках была выражена вся Венеция. Он вспомнил осень, проведенную в этом городе и страстную любовь, подтолкнувшую его к приятным неистовствам. Каждое место имеет свою романтику. Но Венеция, как и Оксфорд, создает для нее красивый фон, а для настоящей романтики фон – это самое важное. Некоторое время с ним там жил Бэзил. Он просто влюбился в Тинторетто. Бедный Бэзил! Какая ужасная смерть его постигла!

Он вздохнул и стал дальше листать книгу, чтобы прогнать от себя злые мысли. Он читал о ласточках, что влетают в окна кафе в Смирне, где Хаджи считают свои янтарные бусины, а купцы в тюрбанах курят свои длинные трубки, важно общаясь между собой. Он читал об Обелиске на площади Согласия, который, будучи в изгнании, льет гранитные слезы, тоскуя по солнцу и теплому, покрытому лотосами Нилу, на берегах которого живут сфинксы, нежно-розовые ибисы, белые грифы с золотыми когтями, где маленькие крокодилы с берилловыми глазами возятся в грязи. Дориан задумался над стихами, которые, превращая мрамор в музыку, рассказывают об удивительной статуе, которую Готье сравнил с голосом контральто, о «волшебном чудовище», покоящемся в порфировых залах Лувра. Но спустя некоторое время книга выпала из его рук. Он все больше нервничал и, наконец, его охватил ужас. А что если Алан Кэмпбелл сейчас вообще не в Англии? Может пройти несколько дней, пока он вернется. Он может просто не прийти. И что тогда ему делать? Каждое мгновение было на вес золота.

Пять лет назад они были близкими друзьями, почти неразлучными. Но со временем их дружбе пришел конец. Теперь, когда они встречались в обществе, только Дориан Грей улыбался своему бывшему другу, а вот Алан Кэмпбелл – никогда.

Он был удивительно умный юноша, однако ничего не понимал в изобразительном искусстве, а зачатки вкуса к поэзии ему привил Дориан. В свою очередь, его страстью была наука. В Кембридже он большую часть времени проводил в лаборатории и был лучшим студентом курса естественных наук. Он и сейчас посвящает себя изучению химии и даже имеет собственную лабораторию, из которой не выходит целыми днями, чем очень раздражает свою мать, которая хочет, чтобы он сделал карьеру в парламенте и не слишком понимает, кто такие химики, путая их с фармацевтами. В то же время, он был замечательный музыкант и играл на пианино и скрипке лучше, чем большинство любителей. Собственно, именно благодаря музыке они и познакомились. Благодаря музыке и невероятному умению Дориана привлекать людей, когда он того хотел, а часто и бессознательно. Впервые они встретились на приеме у леди Беркшир, когда у нее играл Рубинштейн, и с тех пор их можно было увидеть вместе в опере или на любом мероприятии, связанном с хорошей музыкой. Их дружба продолжалась полтора года. Кэмпбелла всегда можно было найти в имении Селби или на Гросвернор Сквер. Для него, как и для многих других, Дориан воплощал все то удивительное и захватывающее, что есть в жизни. Никто так и не узнал, поссорились ли они, или случился какой-то другой неприятный случай. Но вдруг стало заметно, что они перестали разговаривать между собой, и Кэмпбелл всегда первым шел с вечеринок, на которых присутствовал Дориан Грей. Да и сам он изменился – со временем он погружался в меланхолию, казалось, совсем потерял интерес к музыке и наотрез отказывался играть сам, объясняя это тем, что очень занят и не имеет времени для практики. Это похоже на правду. День за днем он, кажется, все больше погружался в биологию, а его имя несколько раз появлялось в научных журналах в связи с его любопытными экспериментами.

Этого человека ждал Дориан Грей. Он ежесекундно поглядывал на часы. Минута за минутой он волновался все больше. В конце концов, он вскочил на ноги и начал шагать по комнате, будто великолепное животное, загнанное в клетку. Он делал широкие бесшумные шаги. Его руки остыли.

Ожидание стало невыносимым. Время чуть передвигало свои свинцовые ноги, пока Безумный вихрь нес Дориана на край пропасти. Он знал, что ждет его там, он ясно видел это перед собой, а потому закрыл глаза холодными дрожащими руками, будто пытаясь вдавить их внутрь, чтобы лишить и себя, и свой мозг зрения. Но все было напрасно. У мозга есть собственные ресурсы, а воображение, искаженное страхом и болью, уже плясало как уродливая марионетка и хищно скалилось из-за масок. Вдруг, время для него остановилось. Именно так, это слепое существо больше даже не ползло никуда, в то время как его собственные ужасные мысли проносились перед глазами и показывали ему ужасную могилу его собственного будущего. Он смотрел на нее, застыв от ужаса.

Наконец, дверь открылась, и в комнату вошел дворецкий. Дориан посмотрел на него будто сквозь туман.

– Мистер Кэмпбелл, сэр, – сказал дворецкий.

Он облегченно вздохнул, а его щеки стали уже не так бледны.

– Зови его сюда немедленно, Фрэнсис. – Он снова чувствовал себя собой. Его слабость прошла.

Дворецкий поклонился и вышел. Через несколько секунд в комнату с суровым видом вошел Алан Кэмпбелл. Он был очень бледен, это подчеркивали его черные как смоль волосы и темные брови.

– Алан! Это очень мило с Вашей стороны. Спасибо, что пришли.

– Я обещал себе больше никогда не переступать порог Вашего дома, Грей. Но Вы написали, что речь идет о деле жизни и смерти. – Сказал он сухим, холодным голосом. Он говорил намеренно медленно и четко. Он не сводил глаз с Дориана, а в его взгляде читались пренебрежение и презрение. Он держал руки в карманах, и делал вид, что не заметил приветственного жеста.

– Именно так, Алан, дело жизни и смерти не одного человека. Садитесь.

Кэмпбелл сел на стул за столом, а Дориан сел напротив. Двое мужчин встретились взглядами. В глазах Дориана читалось сожаление. Он осознавал, насколько ужасно то, что он собирался сделать.

После минуты напряженного молчания, Дориан склонился над столом и начал подчеркнуто спокойно говорить, наблюдая за реакцией Кэмпбелла на его слова.

– Алан, на последнем этаже этого дома, в комнате, в которую только я могу войти, за столом сидит труп. Прошло уже десять часов с тех пор, как он умер. Не надо на меня так смотреть. Вас не касается кто этот человек, почему и как он умер. Все, что Вам нужно сделать, это…

– Остановитесь, Грей. Я больше ничего не хочу знать. Мне не интересно, правда ли то, что Вы мне только что рассказали. Я решительно отказываюсь иметь дело с Вами и Вашей жизнью. Оставьте себе свои ужасные тайны. Они меня больше не интересуют.

– Алан, они Вас заинтересуют. Вам придется заинтересоваться этой тайной. Мне очень Вас жаль. Но сам я ничего не смогу с этим поделать. Вы – единственный, кто может спасти меня. Я вынужден ввязать Вас в это. У меня нет выбора. Алан, Вы ученый. Вы разбираетесь в химии и всем таком. Вы проводили различные эксперименты. Все, что Вам нужно сделать, это уничтожить тело наверху, уничтожить так, чтобы от него и следа не осталось. Никто не видел, как этот человек заходил в дом. Он сейчас должен быть в Париже. Его начнут искать лишь через несколько месяцев. К тому времени от него должно не остаться ни следа здесь. Алан, Вы должны превратить его и все что ему принадлежит в кучку пепла, который я смогу развеять по ветру.

– Дориан, Вы сумасшедший.

– Ага! Вы назвали меня Дорианом, именно на это я и ожидал.

– Говорю же, Вы сумасшедший. Это безумно с Вашей стороны – считать, что я хоть пальцем пошевельну чтобы Вам помочь, так же как Ваша эта исповедь – сплошное безумие. Я не буду вмешиваться в эту историю, что бы там ни было. Неужели Вы считаете, что я пожертвую своей репутацией ради Вас. Какое я имею отношение к Вашим дьявольским планам?

– Это было самоубийство, Алан.

– Рад это слышать. Но кто же довел его до самоубийства? Думаю, Вы.

– Вы все еще отказываетесь помочь мне?

– Конечно я отказываюсь. Я не стану иметь никакого отношения к этому. Мне плевать на Ваш позор. Вы этого заслуживаете. Мне будет не жалко увидеть, как на Вашей репутации публично поставят крест. Как Вы могли попросить именно меня вмешаться в такую ужасную историю? Я думал, Вы лучше разбираетесь в людях. Ваш друг, лорд Генри Уоттон, пожалуй, вовсе не учил Вас психологии среди других вещей, которым он Вас научил. Вы не к тому обратились. Идите просите помощи у кого-то из своих друзей. Я здесь ни при чем.

– Алан, это было убийство. Я убил его. Вы не представляете, как я страдал из-за него. Как бы ни сложилась моя жизнь, он сделал гораздо больше для того, чтобы создать или разрушить ее, чем бедный Гарри. Может он и не желал этого, но результат от этого не изменится.

– Убийство! Боже мой, Дориан, так вот к чему Вы докатились? Я не стану сообщать об этом полиции. Это не мое дело. К тому же, Вас арестуют и без моей помощи. Не бывает преступлений без проколов. Но я не стану в это вмешиваться.

– Вы должны вмешаться. Подождите, подождите минутку. Послушайте меня. Просто послушайте, Алан. Я прошу Вас только провести научный эксперимент. Вы же ходите в больницы и морги, и то, что вы там делаете, не кажется Вам ужасным. Если бы этот труб лежал где-то в анатомическом театре или лаборатории на свинцовом столе и из него торчали бы трубки для отвода крови, Вы видели бы в нем просто объект для исследования. Вы бы и глазом не моргнули. Вам бы и в голову не пришло, что Вы делаете что-то плохое. Напротив, Вы скорее всего чувствовали бы, что работаете во благо человечества, дополняете человеческие знания, удовлетворяет научную любознательность или что-то вроде того. Все что я прошу – просто сделать то, что Вы уже делали раньше. Я уверен, что уничтожить тело – это далеко не самый страшный из Ваших экспериментов. К тому же, это единственное доказательство против меня. Если его найдут – мне конец. А его точно найдут, если Вы мне не поможете.

– Я не имею никакого намерения помогать Вам. Забудьте об этом. Мне просто безразлично все это. Меня это совершенно не касается.

– Алан, умоляю Вас. Подумайте о положении, в котором я оказался. Как раз перед тем как Вы пришли, я чуть не умер от страха. Возможно, Вам и самому придется однажды познать ужас. Нет! Не думайте об этом. Посмотрите на дело с исключительно научной точки зрения. Вы же не интересуетесь происхождением трупов, на которых вы проводите эксперименты. Вот и сейчас не интересуйтесь. Я и так много рассказал Вам. Но прошу Вас сделать это. Мы же были друзьями прежде, Алан.

– Не смейте упоминать о тех временах, Дориан. Наша дружба мертва.

– Мертвые не всегда оставляют нас в покое. Мужчина наверху никуда оттуда не уйдет. Он будет сидеть там со склоненной головой и протянутыми вперед руками. Алан! Алан! Если Вы не поможете мне, мне конец. Меня повесят, Алан! Разве Вы не понимаете? Меня повесят за то, что я сделал.

– Нет смысла продолжать эту сцену. Я отказываюсь любым образом вмешиваться в это дело. Это бессмысленно с Вашей стороны – обращаться ко мне.

– Вы отказываетесь?

– Да.

– Умоляю Вас, Алан.

– Это все бесполезно.

В глазах Дориана снова появилось сожаление. Он написал что-то на клочке бумаги, свернул его вчетверо и протянул через стол Кэмпбеллу, а сам поднялся из-за стола и отошел к окну.

Кэмпбелл удивленно посмотрел на него, а затем взял бумажку и развернул ее. Пока он читал, он побледнел еще сильнее и упал на стул, будто потерял все свои силы. Он плохо себя почувствовал. Казалось, сердце вот-вот выскочит у него из груди.

После двух-трех минут невыносимого молчания, Дориан обернулся, встал позади него, и положил руку ему на плечо.

– Мне действительно очень жаль Вас, Алан, – сказал он, – но Вы не оставили мне выбора. Письмо уже написано. Вот оно. Видите адрес? Если Вы мне не поможете, я буду вынужден отправить его. Я отправлю его, если Вы мне не поможете. Вы знаете, к чему это приведет. Но Вы поможете мне. Теперь вы уже не можете отказаться. Я пытался Вас пощадить. Справедливости ради, Вы должны это признать. Но Вы вели себя упорно, грубо, агрессивно. Вы вели себя со мной так, как не решается ни одна живая душа. А я все это терпел. Но теперь моя очередь ставить условия.

Кэмпбелл спрятал лицо в ладонях и дрожал.

– Именно так, теперь моя очередь ставить условия. Вы их уже знаете. Все очень просто. Хватит, у Вас так жар начнется. Это должно быть сделано. Смиритесь и сделайте это.

Кэмпбелл застонал, не переставая дрожать. Щелчок часов на каминной полке, казалось, разделял время на отдельные дольки агонии, каждая из которых была все более невыносимой. Он чувствовал будто металлическое кольцо все сильнее сжимается на лбу, будто духовный упадок, который постоянно ему угрожал, наконец стал неизбежным. Рука на его плече была будто бы из свинца. Это было невыносимо. Казалось, она его вот-вот раздавит.

– Давайте уже, Алан, решайтесь.

– Я не могу этого сделать, – машинально ответил он, будто слова могли что-то изменить.

– Вы должны. У вас нет другого выбора. Не стоит тянуть время.

Мгновение он колебался.

– В той комнате есть камин?

– Да, газовый с асбестом.

– Мне нужно попасть домой, чтобы взять все необходимое из лаборатории.

– Нет, Алан, Вам нельзя покидать дом. Напишите, что Вам нужно на бумаге, и мой дворецкий наймет кэб и все Вам сюда доставит.

Кэмпбелл написал несколько строк записки и имя своего ассистента на конверте. Дориан внимательно перечитал записку и только потом позвал дворецкого, приказав тому возвращаться как можно быстрее со всем необходимым.

Кэмпбелл вздрогнул от стука дверей, поднялся на ноги и подошел к камину. Его трясло, как в лихорадке. В течении около двадцати минут ни один из мужчин не сказал ни слова. Комнатой громко кружилась муха, а часы стучал в тишине, будто кувалда.

Когда часы пробили час, Кэмпбелл обернулся, посмотрел на Дориана Грея и увидел, что его глаза наполнены слезами. Чистота и невинность его лица разгневали Кэмпбелла.

– Подонок! Какой же Вы подонок! – Закричал он.

– Прекратите, Алан. Вы спасли мою жизнь, – сказал Дориан.

– Ваша жизнь? Да что же это, черт побери, за жизнь такая! День за днем Вы грешили и докатились, в конце концов, до убийства. То, что я делаю, то, что Вы заставляете меня делать, я делаю точно не ради Вашей жизни.

– Эх, Алан, – вздохнул Дориан, – если бы Вы чувствовали ко мне хоть сотую долю того сострадания, которое я чувствую к Вам. – С этими словами он отвернулся и стал смотреть в сад. Кэмпбелл ничего не ответил.

Минут через десять в дверь постучали, и в комнату вошел дворецкий с большим ящиком из красного дерева, наполненным химическими веществами, стальными и платиновыми проводами и двумя железными сосудами причудливой формы.

– Мне оставить это здесь, сэр? – Спросил он у Кэмпбелла.

– Да, оставьте, – ответил Дориан, – боюсь, у меня есть для Вас еще одно поручение, Фрэнсис. Как зовут садовника из Ричмонда, который поставляет орхидеи для имения Селби?

– Харден, сэр.

– Да, Харден. Немедленно отправляйтесь в Ричмонд и скажите этому Хардену лично, чтобы отправил вдвое больше орхидей, чем я сначала заказал. И чтобы было поменьше белых. Даже, знаете, я вообще не хочу белых. Сегодня просто замечательный день, а в Ричмонде очень славно, иначе я не стал бы вас беспокоить.

– Ах какие заботы, сэр, о чем Вы. К которому часу мне вернуться?

Дориан посмотрел на Кэмпбелла.

– Как долго продлится Ваш эксперимент, Алан? – Спросил он равнодушным тоном. Присутствие третьего человека в комнате придавало ему смелости.

Кэмпбелл нахмурился, закусил губу и ответил:

– Около пяти часов.

– Значит, будет как раз хорошо, если Вы вернетесь в половине восьмого. Или можете даже остаться, приготовьте только мой наряд. Вечер в Вашем распоряжении. Я буду обедать не дома, так что Вы мне не нужны.

– Спасибо, сэр, сказал дворецкий, выходя из комнаты.

– Что же, Алан, не стоит терять ни минуты. Какой же тяжелый этот ящик! Я понесу его, а Вы берите остальные вещи. – Он говорил быстро и командным тоном. Кэмпбелл молча повиновался. Вместе они вышли из комнаты.

Когда они поднялись наверх, Дориан достал ключ и прокрутил его в замке. Затем он остановился на мгновение, а в его глазах мелькнула обеспокоенность.

– Не думаю, что я смогу войти, Алан.

– Что мне с того, Вы мне не нужны, – сухо ответил Кэмпбелл.

Дориан приоткрыл дверь и сразу увидел освещенное солнечными лучами лицо портрета. На полу перед ним лежала разорванная завеса. Он вспомнил, что прошлой ночью впервые в жизни забыл завесить портрет, и уже собирался подбежать к нему, как увидел нечто, что заставило его вздрогнув отпрянуть.

Что это была за гадкая жидкость на одной руке, которая отблескивала так, будто портрет кровоточил? Как же это ужасно! Это показалось ему еще более ужасным, чем безмолвная вещь, которая, как он знал, лежала на столе, и чья тень напоминала ему, что труп никуда не делся.

Он глубоко вдохнул, открыл дверь немного шире и с прищуренными глазами и отвернутой головой вошел в комнату, полный решимости не смотреть в сторону стола, где лежал мертвец, взял золотистую ткань и завесил портрет.

Затем он остановился, боясь оглянуться, а его взгляд сосредоточился на узоре на ткани. Он слышал, как Кэмпбелл заносил в комнату тяжелый ящик, железки и другие вещи, необходимые для его ужасной работы. Ему стало интересно, были ли они знакомы с Бэзилом Голуорд, а если да, то как они относились друг к другу.

– Оставьте меня, – грубо прозвучало у него за спиной.

Он развернулся и поспешно вышел из комнаты, заметив лишь, что Кэмпбелл отклонил труп обратно на стул и кристально смотрел в его желтое лицо. Спускаясь по лестнице, он услышал, как в замке поворачивается ключ.

Кэмпбелл вернулся в библиотеку уже задолго после семи. Он был бледен, но совершенно спокоен.

– Я выполнил то, о чем Вы меня просили, – сказал он. – Всего хорошего. Надеюсь, мы больше никогда не встретимся.

– Вы спасли мою жизнь, Алан. Я никогда этого не забуду. – Просто ответил Дориан.

Как только Кэмпбелл ушел, он поднялся по лестнице. В комнате стоял тяжелый запах азотной кислоты. Однако тело исчезло из-за стола.