Войдя в мастерскую, они увидели Дориана Грея. Он сидел за пианино спиной к ним и листал страницы «Лесных пейзажей» Шумана.
– Ты должен одолжить мне их, Бэзил, – не удержался он. – Я хочу их изучить. Они просто невероятно очаровательны.
– Это полностью зависит от того, как ты будешь сегодня позировать, Дориан.
– Мне уже надоело позировать, я не хочу иметь собственный портрет, на написание которого уйдет целая жизнь, – ответил юноша, своенравно повернувшись на стуле. Заметив лорда Генри, он на мгновение смутился и резко встал.
– Простите, Бэзил, я не знал, что ты не один.
– Дориан, это лорд Генри Уоттон, мой старый оксфордский приятель. Я как раз рассказывал ему, какой замечательный с тебя натурщик, а ты все испортил.
– Однако, это отнюдь не уменьшило моей радости от встречи с Вами, господин Грей, – заверил лорд Генри, сделав шаг вперед и протянув руку. – Моя тетушка часто рассказывает мне о Вас. Вы один из ее любимцев и, боюсь, жертв в то же время.
– Сейчас я в немилости у леди Агаты, – ответил Дориан, приобретя при этом забавно озабоченный вид. – Я пообещал посетить клуб в Вайтчепел вместе с ней в прошлый вторник, а потом мне это просто вылетело из головы. Мы должны были сыграть дуэт, даже три дуэта. Даже не знаю, что она теперь мне скажет. Я очень боюсь попасться ей на глаза.
– О, я это улажу. Она слишком увлекается Вами, чтобы очень сердиться. Кроме того, я не думаю, что Ваше отсутствие действительно сказалось. Публика, скорее всего, решила, что это и был дуэт. Когда тетушка Агата садится за пианино, она способна наделать шума за двоих.
– Это ужасно по отношению к ней, и не слишком приятно по отношению ко мне, – сквозь смех ответил Дориан.
Лорд Генри посмотрел на него. Действительно, его правильной формы насыщенно красные губы, синие, будто небо, глаза и золотое вьющиеся волосы делали из него просто невероятного красавца. Было в его лице что-то такое, что вызывало доверие с первого взгляда. На нем отразилась вся безупречность и непорочная страсть молодости. Казалось, он не позволял мирским заботам испортить себя. Неудивительно, что Бэзил Голуорд обожал его.
– Вы слишком хороши, чтобы заниматься благотворительностью, господин Грей, слишком хороши. – С этими словами лорд Генри устроился на диване и открыл свой портсигар.
В этот момент художник смешивал краски и готовил все необходимое. У него был взволнованный вид, а когда он услышал последнюю фразу лорда Генри, взглянул на него, и после кратких раздумий сказал:
– Гарри, я хотел бы закончить работу над этой картиной сегодня. Ты ведь не обидишься, если я попрошу тебя уйти?
Лорд Генри улыбнулся и посмотрел на Дориана Грея.
– Мне уйти, господин Грей? – спросил он.
– Не надо, лорд Генри, пожалуйста. Я вижу, Бэзил в плохом настроении, а я не могу находиться рядом с ним в такие моменты. Кроме того, я хочу, чтобы Вы объяснили, почему же мне не стоит заниматься благотворительностью.
– Даже не знаю, стоит ли мне рассказывать Вам об этом, господин Грей. Это настолько скучная тема, которую приходится обсуждать серьезно. Однако я точно не уйду после того, как Вы попросили меня остаться. Ты на самом деле не против, Бэзил, не так ли? Ты часто говорил, что тебе нравится, когда твоему натурщик есть с кем поболтать.
Голуорд закусил губу.
– Если Дориан так хочет, то, конечно, ты должен остаться. Прихоти Дориана – закон для всех, кроме него самого.
Лорд Генри взял шляпу и перчатки.
– Как бы ты ни настаивал, Бэзил, боюсь, я должен идти. У меня встреча в Орлеанском клубе. Всего хорошего, господин Грей. Приглашаю Вас посетить меня на Карзон Стрит как-то вечером. Я почти всегда дома в пять часов. Напишите мне, когда решите прийти. Мне будет жаль не встретиться с Вами.
– Бэзил, – закричал Дориан Грей, – если лорд Генри уйдет, то и я уйду. От тебя не услышать ни слова, пока ты работаешь, а это очень скучно – стоять на платформе и еще и хорошо при этом выглядеть. Попроси его остаться. Я настаиваю.
– Останься, Гарри, Дориан и я будем перед тобой в долгу, – сказал Голуорд, глядя на свою картину. – Я действительно никогда не разговариваю, да и не слушаю, пока пишу картины, и это, видимо несносно утомляет моих несчастных натурщиков. Умоляю, останься.
– А как же моя встреча в Орлеанском клубе?
Художник засмеялся.
– Не думаю, что у тебя из-за этого возникнут сложности. Садись, Гарри. А теперь, Дориан, становись на платформу. Постарайся не двигаться и не обращать внимания на то, что говорит лорд Генри. Он очень плохо влияет на всех своих друзей кроме, разве что, меня.
Дориан Грей ступил на платформу с видом юного греческого мученика и разочарованно посмотрел на лорда Генри, который ему достаточно понравился. Он был так непохож на Бэзила. Они создавали приятный контраст. И у него был такой волшебный голос. Через несколько минут он обратился к нему:
– Вы действительно очень плохо влияете на людей, лорд Генри? Бэзил прав?
– Не существует такой вещи, как плохое влияние. Любое влияние – это аморально. Аморально с научной точки зрения.
– Почему же?
– Потому что влиять на человека означает навязывать ему свою душу. Этот человек больше не имеет собственных мыслей и страстей. Его добродетели больше не настоящие. Грехи, если все же существует такая вещь как грехи, одолженные. Он становится эхом чужой музыки, актером, который играет роль, написанную не для него. Смысл жизни заключается в самосовершенствовании. Каждый из нас здесь для того, чтобы полностью понять собственную природу. В наше время, люди боятся самих себя. Они забыли о самой главной из обязанностей – обязанности перед самим собой. Конечно, они милосердны. Они кормят голодных и помогают нуждающимся. В то же время, их собственные души голодны и беспомощны. Наша раса потеряла смелость. А возможно, ее у нас никогда и не было. Страх перед обществом, на котором базируется мораль и страх перед Богом, который является основой для религии, – вот две вещи, которые управляют нами. Но…
– Поверни голову немного вправо, Дориан, будь хорошим мальчиком, – сказал художник. Он был погружен в свою работу и обратил внимание лишь на то, что он раньше никогда не видел такого выражения на лице юноши.
– Однако, – продолжил лорд Генри, сопровождая свой низкий голос, звучавший будто музыка, характерным взмахом рук, который отличал его от других еще со времен учебы в Итоне, – я считаю, что если бы хоть один человек смог прожить свою жизнь целиком и полностью смог почувствовать каждое чувство, выразить каждую мысль и осуществить каждую мечту, то мир получил бы такой огромный заряд радости, что мы смогли бы забыть о чуме средневековья и вернуться к эллинистическому идеалу, или, возможно, даже к чему-то лучшему и более высокому, чем эллинистический идеал. И самые смелые из нас боятся самих себя. То, что осталось у нас от дикарей, отчаянно пытается выжить, несмотря на отказы самим себе, которые разрушают наши жизни. Каждый порыв, который мы сдерживаем, бродит в нашей голове, отравляя наш разум. Тело грешит, и на этом грех заканчивается, ведь действие – это способ очистки. Ничего не остается на потом, кроме упоминания об удовлетворении или роскоши почувствовать угрызения совести. Единственный способ избавиться от искушения – поддаться ему. Если же ему сопротивляться, то душу будет разрушать желание того, что она сама себе запретила, жажда к тому, что она с помощью собственных уродливых правил объявила уродливым и неправильным. Говорят, что самые выдающиеся события случаются в голове. Так же и грехи существуют в голове, и только в голове. Да и Вы, господин Грей в вашей цветущей, будто роза, юности уже чувствовали страсти, которые Вас пугали, к Вам приходили мысли, что вызывали у Вас ужас, вы видели сны, одно лишь упоминание о которых заставляет Вас краснеть.
– Подождите! – Воскликнул Дориан Грей, – подождите! Вы запутали меня. Я не знаю что сказать. Я должен что-то Вам ответить, однако не могу подобрать слова. Не говорите ничего. Дайте мне подумать. Точнее, дайте мне попробовать не думать. Он стоял так, с открытыми устами и огнем в глазах, около десяти минут. Как сквозь туман, он видел, что подвергается воздействию чего-то совершенно нового, однако он чувствовал, что источник этого влияния находился внутри него. Те несколько слов, которые сказал ему друг Бэзила, слова, сказанные, без сомнения, случайно, и в которые лорд Генри намеренно вложил парадокс, задели тайную, не встревоженную ранее, струну в его душе. Однако сейчас он чувствовал, как эта струна вибрирует и пробуждает в нем что-то новое.
Подобным образом его тревожила музыка. Музыка часто его тревожила. Однако музыка была непонятна. Она создавала внутри не новый мир, а, скорее, новый хаос. Слова! Всего лишь слова! Как же ужасны они были! Как же понятны, живы и жестоки! От них не было спасения. И в то же время в них была какая-то едва ощутима магия! Казалось, они могли придать форму бесформенным телам и несли в себе музыку, не менее прекрасную, чем звук скрипки или флейты. Просто слова! Разве существовало что-то более реальное, чем слова?
Да. В его юности были вещи, которых он не понимал. Он понял их теперь. Вдруг, его жизнь словно охватило пламя. Казалось, он шел этим пламенем. Почему же он не знал этого раньше?
Лорд Генри смотрел на него с легкой улыбкой. Он точно знал, когда психология требовала молчать. Ему было очень интересно. Его поразило внезапное впечатление, которое произвели его слова. Он вспоминал книгу, которую прочитал, когда ему было шестнадцать и которая открыла ему глаза на многие вещи, которых он не знал до того, и ему было интересно, переживал ли Дориан Грей нечто подобное в тот момент. Он выпустил стрелу вслепую. Неужели она попала в цель? Как же увлекательно было наблюдать за парнем!
Голуорд, тем временем, рисовал в своей смелой манере, которая дарила картине свежесть и нежность и которая в любом искусстве могла появиться только благодаря силе. Он не обращал внимания на тишину.
– Бэзил, я устал стоять, – вдруг пожаловался Дориан Грей. – Мне надо пойти на улицу и посидеть в саду. Здесь слишком душно.
– Мой дорогой друг, прости меня. Когда я рисую, то не могу думать больше ни о чем. Но ты позировал прекрасно как никогда. Ты был абсолютно невозмутим. И я уловил желаемый эффект – полуоткрытый рот и огонь в глазах. Не знаю, что там тебе наговорил Гарри, но он вызвал очаровательное выражение на твоем лице. Видимо, он делал тебе комплименты. Тебе не следует верить ни одному его слову.
– То, что он сказал – точно не комплименты. Наверное, именно поэтому я ему и не верю.
– Вы знаете, что во все это верите, – сказал лорд Генри, направив свой лениво-мечтательный взгляд на него. – Я пойду с Вами в сад. В мастерской невероятно жарко. Бэзил, дай нам чего-то попить, чего-то со льдом и клубникой.
– Конечно, Гарри. Позвони в колокольчик и когда придет Паркер, я скажу, что вам нужно. Мне надо поработать над фоном, так что я присоединюсь к вам позже. Не задерживай Дориана надолго. Я еще никогда не был в такой прекрасной форме, как сегодня. Это будет мой шедевр. Это уже шедевр.
Лорд Генри вышел в сад и нашел там Дориана Грея, который утопил лицо в цветы сирени и жадно упивался их ароматом, будто бы вином. Он подошел ближе и положил руку ему на плечо.
– Вы все делаете правильно, – пробормотал он. Только ощущения могут исцелить душу, и только душа может исцелить ощущения.
Юноша выпрямился и отступил на несколько шагов. На нем не было шляпы, поэтому листва встревожила его мятежные кудри и запутала их позолоченные кончики. В его глазах читался страх, который испытывает человек, если его вдруг разбудить. Его будто высеченные из мрамора ноздри расширились, а скрытое напряжение украло красный цвет его губ и оставило их дрожать.
Именно так, – продолжил лорд Генри, – в этом состоит один из величайших секретов жизни – исцелять душу с помощью ощущений и исцелять ощущения силой души. Вы удивительный. Вы знаете больше, чем Вы думаете, но меньше, чем Вам хотелось бы.
Дориан Грей нахмурился и отвернулся. Ему нравился высокий, грациозный молодой человек, стоявший перед ним, и он ничего не мог с этим поделать. Его романтичное лицо оливкового цвета с несколько усталым выражением вызвало в Дориане Грее интерес. В его низком равнодушном голосе было что-то захватывающее. Даже его холодные белые руки несли в себе очарование. Пока он говорил, они двигались, будто в такт музыке, будто говорили на своем собственном языке. Но он все больше боялся его и чувствовал стыд за свой страх. Почему незнакомец должен открыть ему глаза на самого себя? Он знал Бэзила Голуорда уже несколько месяцев, однако дружба с ним не меняла его. Вдруг в его жизни появился кто-то, кто, кажется, раскрыл перед ним тайну жизни. И все же, чего же тут бояться? Он был уже не школьник. Пугаться было бессмысленно.
– Давайте пойдем присядем где-то в тени, – сказал лорд Генри. – Паркер уже принес напитки, если мы еще немного постоим под солнцем, то это Вас испортит, и Бэзил больше никогда не станет Вас рисовать. Вам действительно следует избегать солнечных ожогов. Это было бы недопустимо.
– Какое это имеет значение? – Со смехом воскликнул Дориан Грей, приседая на скамью на краю сада.
– Это должно иметь огромное значение для Вас, господин Грей.
– Почему же?
– Потому что Вы владеете очарованием молодости, а молодость, это единственная вещь, стоящая того, чтобы ее иметь.
– Я не чувствую этого, лорд Генри.
– Конечно же нет, сейчас Вы этого не чувствуете. Но однажды, когда Вы уже будете старый, сморщенный и уродливый, когда мысли оставят полосы на Вашем лбу, а страсть обожжет Ваши уста своим губительным огнем, Вы это почувствуете, вы это невыносимо почувствуете. Сейчас, куда бы Вы ни пошли, Вы очаровываете весь мир собой. Но будет ли так всегда?… У вас на удивление красивое лицо, господин Грей. Не хмурьтесь, это правда. А красота – это форма гениальности, на самом деле, она даже выше гениальности, ведь ее не нужно объяснять. Это одно из величественных явлений природы, таких как солнечный свет, весна, или отражение серебристой луны в темных водах. Ее невозможно подвергнуть сомнению. Она удивительна в своей независимости. Она превращает тех, кто ею владеет, в принцев. Вы смеетесь? Что ж, если Вы ее потеряете, Вам будет не до смеха… Иногда люди говорят, что красота поверхностна. Может и так, но она не столь поверхностна, как о ней думают. Люди, которые не судят по внешнему виду, не способны на глубокие суждения. Настоящая тайна мира состоит скорее в видимых вещах, чем невидимых… Да, господин Грей, боги сделали Вам щедрый подарок. Но боги быстро забирают свои подарки. У Вас есть всего несколько лет, чтобы жить настоящей, совершенной и полной жизнью. Когда Ваша молодость пройдет, Ваша красота пройдет вместе с ней, и потом Вы вдруг поймете, что для Вас больше не осталось побед, или же Вам придется довольствоваться подлыми победами, которые воспоминания о Вашем славном прошлом сделают даже горче поражений. Каждый уходящий месяц на шаг приближает Вас к ужасу. Время Вам завидует и идет войной на цвет Вашей юности. Вы станете бледным, с впалыми щеками и пустыми глазами. Вы будете несказанно страдать… Эх! узнайте свою молодость, пока не поздно. Не теряйте богатство Ваших дней, прислушиваясь к скучным людям, пытаясь исправить безнадежные ошибки, или отдавая свою жизнь неблагодарным, простым и пошлым людям. Это неправильные цели, фальшивые идеалы нашего времени. Живите! Живите собственной прекрасной жизнью! Не упустите ничего в ней. Всегда ищите для себя новые ощущения. И ничего не бойтесь… Новый Гедонизм – вот что нужно людям нашего века. Вы можете стать его живым символом. Для такой личности, как Вы, нет ничего невозможного. На данный момент, мир принадлежит Вам. Тотчас, когда я Вас увидел, я понял, что Вы не знаете, кто Вы такой на самом деле, кем можете стать. Вы так захватили меня, что я почувствовал необходимость рассказать Вам кое-что о Вас. Я подумал о том, какой трагедией это стало бы, если бы Вы потеряли себя. Ведь Ваша молодость продлится так недолго, так недолго. Обычные цветы вянут, но цветут снова. В следующем июне так же зажелтеют эти волшебные цветы. Через месяц зацветет ломонос, и его зеленые листья будет поддерживать пурпурные звездочки год за годом. А вот наша молодость никогда не вернется к нам. Радость, что пульсирует, когда нам двадцать, постепенно ослабевает. У нас отказывают конечности, наши чувства притупляются. Мы превращаемся в неуклюжие куклы, которых преследуют воспоминания о страстях, которых мы боялись, и искушениях, подвергнуться которым нам не хватало смелости. Молодость! Молодость! Нет в мире ничего лучше чем молодость!
Дориан Грей слушал с широко открытыми глазами и был поражен. Веточка сирени, которую он держал в руках, упала на гравий. Пушистая пчела некоторое время кружила вокруг нее. Затем она решила залезть на маленький шарик из звездочек. Он наблюдал за этим с тем странным интересом, с которым мы относимся к обыденным вещам, когда какие-то более важные вещи пугают нас, когда нас возбуждает новая эмоция, которую мы не можем выразить, или когда ужасная мысль берет наше сознание в осаду, требуя капитуляции. Через некоторое время, пчела улетела. Он увидел, как она пытается залезть в пурпурный цветок березки. Она задрожала, а потом легонько заколыхалась.
Вдруг, в дверях мастерской появился художник и коротким взмахом руки позвал их к себе. Они обернулись друг к другу и улыбнулись.
– Я жду, – крикнул он. – Идите уже сюда. Освещение просто замечательное, так что забирайте свои напитки.
Они поднялись и вместе пошли к мастерской. Мимо пролетело несколько белых с зеленым бабочек, а где-то на краю сада спел дрозд.
– Вы рады, что познакомились со мной, господин Грей. – Сказал лорд Генри, взглянув на него.
– Да, сейчас я рад. Не знаю, буду ли я радоваться этому всегда?
– Всегда! Это ужасное слово. Когда я слышу его, меня всего прям передергивает. Женщины так любят его использовать. Они портят каждый роман, пытаясь заставить его продолжаться всегда. К тому же, это слово не имеет значения. Единственная разница между прихотью и страстью на всю жизнь состоит в том, что прихоть длится несколько дольше.
Когда они вошли в мастерскую, Дориан Грей положил руку лорду Генри на плечо.
– В таком случае, пусть наша дружба будет прихотью, – пробормотал он, пораженный собственной смелостью. Затем он встал на платформу в той же позе, что и раньше.
Лорд Генри устроился в большом кресле и наблюдал за ним. Единственными звуками, наполнявшими тишину, было трение кистей о полотно и шаги Голуорда, когда тот отходил, чтобы взглянуть на свое творение на расстоянии. Золотистыя пыль кружила в солнечных лучах, которые посетили мастерскую через открытую дверь. Насыщенный запах роз, казалось, проник повсюду. Примерно через четверть часа Голуорд прекратил рисовать. Он долго смотрел на Дориана Грея, а потом долго смотрел на картину, прикусив кончик кисти и нахмурив брови.
– Готово! – Сказал он, в конце концов, и наклонился, чтобы подписать левый нижний угол картины ярко-красными буквами.
Лорд Генри подошел и осмотрел портрет. Это было действительно выдающееся произведение искусства, кроме того, юноша на нем был поразительно похож на прототип.
– Дорогой мой, прими мои искренние поздравления, – сказал он. – Это лучший портрет нашего времени. Господин Грей, подойдите и посмотрите на себя.
Юноша оглянулся, будто только что проснулся.
– Уже готово? – Спросил он, ступая вниз с платформы.
– Именно так, – ответил художник. – А ты сегодня просто прекрасно позировал. Я твой должник.
– Это все благодаря мне, – перебил лорд Генри. – Правда, господин Грей?
Дориан ничего не ответил. Он молча подошел к портрету и обернулся к нему. Увидев его, он отошел, а его щеки укрылись румянцем от удовольствия. В его глазах появилась радость, как будто он впервые узнал себя. Он стоял неподвижно и очарованно, он понимал, что Голуорд обращается к нему, но не мог уловить смысл его слов. Ощущение собственной красоты стало для него откровением. Раньше он никогда этого так не чувствовал. Комплименты Голуорда всегда казались ему просто дружескими преувеличениями. Он слушал их, смеялся над ними и забывал о них. Они не влияли на его сущность. А потом появился Лорд Генри Уоттон с его странной речью над могилой молодости, с его ужасным предупреждением о ее быстротечности. Это взволновало его тогда, а теперь, когда он смотрел на тень собственной красоты, он осознал всю правдивость слов лорда Генри. Да, однажды его лицо покроют морщины, глаза потеряют свой цвет, его грациозная осанка покинет его. Его уста потеряют свои красные краски, так же, как волосы – золотые. Жизнь, призванная создать его душу, уничтожит его тело. Он станет гадким, ужасным и неуклюжим.
Когда он подумал об этом, острая боль пронзила его, будто нож, заставив дрожать каждую толику его нежной души.
– Тебе что, не нравится? – В конце концов, воскликнул Голуорд, несколько пораженный молчанием юноши, ведь он не понимал, что это значит.
– Конечно, ему нравится, – сказал лорд Генри. – Кому это может не понравиться. Это же одно из величайших произведений современного искусства. Я готов отдать за него все, что пожелаешь. Портрет должен быть моим.
– Он принадлежит не мне, Гарри.
– А кому же он принадлежит?
– Конечно, Дориану, – ответил художник.
– Он просто счастливчик.
– Как же жаль! – воскликнул Дориан Грей, не сводя глаз с собственного портрета. – Как же жаль! Я состарюсь, стану противным и страшным. А этот портрет навсегда останется молодым. Он никогда не станет старше этого июньского дня… Если бы все было наоборот! Если бы это я всегда оставался молодым, а портрет старел! За это я отдал бы, я отдал бы все, что угодно! Именно так, во всем мире нет вещи, которой мне было бы жаль за это! Я за это свою душу отдал бы!
– Ты вряд ли имел бы что то против такого соглашения, Бэзил, – засмеялся лорд Генри. – Тебя больше беспокоят линии на твоих картинах.
– Я бы очень возражал, Гарри, – сказал Голуорд.
Дориан Грей обернулся и посмотри на него.
– Думаю, именно так и произошло бы, Бэзил. Твое искусство для тебя важнее, чем твои друзья. Я для тебя не более, чем бронзовая фигурка. Я бы даже сказал, гораздо меньше.
Художник смотрел на него в изумлении. Это было не похоже на Дориана, так разговаривать. Что произошло? Он выглядел рассерженным. Его лицо покраснело, а щеки горели.
– Именно так, – продолжил он, – я для тебя вешу меньше, чем твой Гермес из слоновой кости, или серебряный фавн. Они нравиться тебе всегда. Как долго тебе буду нравиться я? Подозреваю, что до первой морщины. Теперь я знаю, что как только человек теряет свою красоту, какой бы она ни была, он теряет все. Твоя картина рассказала мне об этом. Лорд Генри Уоттон абсолютно прав. Молодость – единственная вещь, которую стоит иметь. Когда я пойму, что старею, я покончу с собой.
Голуорд потускнел и схватил его за руку.
– Дориан! Дориан! – Воскликнул он, – не говори так. У меня еще никогда не было такого друга, как ты, и уже никогда не будет. Ты же не можешь завидовать вещам, правда? Ты же прекраснее любой вещи!
– Я завидую всему, чья красота не умирает. Я завидую собственному портрету, который ты написал. Почему он будет иметь то, что я потеряю? Каждое мгновение отнимает что-то у меня и отдает это ему. О! Если бы это было наоборот! Если бы портрет мог меняться, а я мог оставаться таким, какой я есть сейчас! Зачем ты его написал? Наступит день, когда он станет смеяться надо мной, безжалостно насмехаться надо мной. Горячие слезы наполнили его глаза, он вырвался и упал на диван, нырнув в подушки, будто хотел помолиться.
– Это ты во всем виноват, Гарри, – с горечью сказал художник.
Лорд Генри пожал плечами.
– Это настоящий Дориан Грей, вот и все.
– Нет.
– Если нет, то какое я имею к этому отношение?
– Тебе стоило уйти, когда я просил, – процедил он.
– Я остался, когда ты меня просил, – ответил лорд Генри.
– Гарри, я не могу ссориться сразу с двумя своими лучшими друзьями, но вы заставили меня возненавидеть лучшую картину из тех, что я написал, и я ее уничтожу. Это же только полотно и краски. Я не позволю ей испортить жизнь нам троим.
Дориан Грей поднял голову. Лицо его было бледное, а глаза – полны слез. Он увидел, как Бэзил подошел к рабочему столу, который стоял под высоким завешенным окном. Что он там делал. Его длинные пальцы перебирали тюбики и кисточки в поисках чего-то. Да, он искал нож с длинным стальным лезвием. В конце концов, он его нашел. Он собирался искромсать полотно.
Приглушенно всхлипнув, он вскочил с дивана, подбежал к Голуорду, вырвал нож из его руки и бросил его в противоположную сторону мастерской.
– Нет, Бэзил, нет! – Кричал он. – Это будет убийством!
– Я рад, что ты, наконец, оценил мою работу по достоинству, Дориан, – холодно ответил художник, после того, как он справился с удивлением. – Я уже думал, не дождусь этого.
– Оценил по достоинству! Да я просто влюблен в этот портрет, Бэзил. Он – часть меня. Я это чувствую.
– Что же, в таком случае, когда ты высохнешь, тебя покроют лаком, вставят в раму и отправят домой. А потом можешь делать с собой все, что пожелаешь. – С этими словами он пересек комнату и позвонил в колокольчик, чтобы Паркер принес чая. – Ты выпьешь чаю, Дориан? Ты тоже, Гарри? Или ты пренебрегаешь простыми удовольствиями?
– Я обожаю простые удовольствия, – сказал лорд Генри. – Они – наше последнее убежище от сложных удовольствий. А вот сцены, разыгранные передо мной не в театре, мне не нравятся. Какие же вы оба абсурдные создания! Мне интересно, кто назвал человека рациональной животным. Это наиболее несовершенное определение из всех. Человек имеет множество качеств, но он никак не рационален. В конце концов, я даже рад этому, однако, я хотел бы, чтобы вы, ребята, не ссорились из-за портрета. Лучше бы ты отдал его мне, Бэзил. Этот глупый мальчишка не хочет иметь его на самом деле, а вот я хочу.
– Если ты не отдашь его мне, я тебе никогда этого не прощу, Бэзил! – Воскликнул Дориан Грей, – и я не позволю называть себя глупым мальчишкой.
– Ты же знаешь, портрет твой, Дориан, я подарил его тебе, еще до того как написал.
– Кроме того, господин Грей, Вы понимаете, что вели себя глупо, и не возражаете против напоминаний о Вашем весьма юном возрасте.
– Сегодня утром мне стоило отрицать, лорд Генри.
– Сегодня утром! С тех пор прошло уже много времени.
В дверь постучали, и вошел дворецкий. Он поставил поднос с чаем на маленький японский столик. Раздавался звон чашек и блюдец, старинный чайник все еще шипел. Лакей принес две фарфоровые тарелки в форме шара. Дориан Грей подошел к столику и принялся наливать чай. Остальные двое неторопливо подошли и заглянули под крышки тарелок.
– Давайте сходим в театр сегодня вечером, – сказал лорд Генри. – Где-то должны показывать что-то интересное. Правда, я уже пообещал одному старому другу, что пойду вместе с ним на ужин к Уайту, но я могу написать ему телеграмму, что я заболел, или у меня появились другие планы. Думаю, благодаря своей неожиданной откровенности это станет прекрасным оправданием.
– Как же это надоедает, когда кто-то надевает на себя театральный костюм, – пробормотал Голуорд. – И именно этот наряд выглядит ужасно.
– Ты прав, – мечтательно ответил лорд Генри. – Наряды девятнадцатого века просто отвратительные. Они такие тусклые, такие мрачные. Грех – это единственная яркая вещь, которая осталась в нашей жизни.
– Тебе не следует так говорить в присутствии Дориана, Гарри.
– В присутствии которого из Дорианов? Того, что наливает нам чай, или того, что на портрете?
– В присутствии обоих.
– Я бы с радостью сходил с Вами в театр, лорд Генри, – сказал юноша.
– Тогда пойдемте, ты пойдешь с нами, Бэзил, правда?
– Я не могу, честно. И еще не скоро буду иметь такую возможность. У меня много работы.
– Что же, в таком случае, мы с Вами пойдем вдвоем, господин Грей.
– Я был бы этому очень рад.
Художник прикусил губу и подошел к портрету с чашкой в руке.
– Я останусь с настоящим Дорианом, – мрачно сказал он.
– Это настоящий Дориан? – Воскликнул оригинал, приблизившись к портрету. – Я действительно именно такой?
– Да, это твоя точная копия.
– Это прекрасно, Бэзил!
По крайней мере, ты точно такой снаружи. Но он никогда не изменится, – вздохнул Бэзил. – Это многое значит.
– Ну почему люди так помешаны на верности! – Воскликнул лорд Генри. – Но даже в любви это просто вопрос физиологии. Наша воля никак на это не влияет. Молодые люди стремятся быть верными, но предают, старые хотели бы изменить, но не в состоянии, вот и все.
– Дориан, не ходи в театр сегодня вечером, – сказал Голуорд. – Останься и поужинай со мной.
– Я не могу, Бэзил.
– Почему?
– Потому что я пообещал лорду Генри Уоттону пойти с ним.
– От того, что ты будешь сдерживать свои обещания, он не станет относиться к тебе лучше. На самом деле, он всегда нарушает собственные обещания. Пожалуйста, не ходи.
Дориан Грей засмеялся и покачал головой.
– Умоляю тебя.
Юноша засомневался и посмотрел на лорда Генри, который наблюдал за ними из-за чайного столика с довольной улыбкой на устах.
– Я должен пойти, Бэзил, – ответил он.
– Что ж, – сказал Голуорд, вернувшись к столику и поставив свою чашку на поднос. – Уже довольно поздно, а вам еще нужно собраться, поэтому лучше не теряйте времени. Пока, Гарри. Пока, Дориан. Приходи навестить меня в ближайшее время. Приходи завтра.
– Конечно.
– Ты не забудешь?
– Конечно же нет, – заверил Дориан.
– И… Гарри!
– Что, Бэзил?
– Помни, о чем я просил тебя сегодня утром в саду.
– Я уже забыл об этом.
– Я тебе доверяю.
– Если бы я мог доверять себе, – засмеялся лорд Генри. – Пойдемте, господин Грей, мой экипаж ждет на улице, я отвезу Вас домой. Пока, Бэзил, это был очень интересный вечер.
Когда дверь за ними закрылась, художник упал на диван, а его лицо исказилось от боли.
Отзывы о сказке / рассказе: