По какой-то причине в театре было людно в тот вечер, а устроитель-еврей, который встретил их у входа, улыбался от уха до уха. Он провел их к их ложе, размахивая своими руками с множеством украшений и все время повышая голос. Дориан Грей презирал его как никогда. Он чувствовал себя так, будто пришел к Миранде, а взамен встретил Калибана. А вот лорду Генри он понравился. По крайней мере, он так сказал и настоял на том, чтобы с гордостью пожать руку человеку, который нашел настоящего гения и несколько раз обанкротился из любви к поэту. Голуорд развлекался тем, что рассматривал людей на задних рядах. В зале стояла удушающая жара, а огромная люстра пылала, будто гигантский гиацинт. Юноши на задних рядах сняли свои пиджаки и жилеты и развесили их на спинках кресел. Они переговаривались друг с другом через весь зал и угощали апельсинами неуклюже одетых девушек, сидевших рядом. Время от времени раздавался женский смех. С буфета было слышно, как из бутылок вылетают пробки.
– Ну и место, чтобы найти свое божество, – сказал лорд Генри.
– Да! – Ответил Дориан Грей. – Именно здесь я нашел ее, мое волшебное божество. Когда увидите ее на сцене, забудете обо всем на свете. Эти простые неотесанные люди с их мрачными лицами и нелепыми жестами вполне меняются, когда она на сцене. Они молча сидят и смотрят. Они плачут и смеются по ее велению. Они откликаются на каждое ее движение, будто скрипка. Она вдохновляет их, и тогда я чувствую, что мы с ними одной крови.
– Одной крови с ними! Не надо спасибо! – Воскликнул лорд Генри, который как раз рассматривал публику на задних рядах.
– Не обращай на него внимания, Дориан, – сказал художник. – Я понимаю, о чем ты говоришь. Я верю в эту девушку. Если ты влюбился, то она должна быть действительно волшебной, а если она действительно имеет такое влияние на публику, то, должно быть, добра и благородна. Вдохновлять людей – это благородное дело. Если эта девушка может разбудить душу тех, в ком она спала, если она может научить людей, чья жизнь была ужасной, видеть красоту, если она может оторвать их от своей самовлюбленности и заставить разделить чужие горести, тогда она стоит твоей любви. Она предназначена для того, чтобы ею восхищался весь мир. Этот брак – это верный шаг. Сначала я так не думал, но сейчас признаю это. Сибилла Вейн была создана для тебя. Без нее тебе не хватало бы какой-то частички.
– Спасибо, Бэзил, – сказал Дориан Грей, пожав ему руку. – Я знал, что ты меня поймешь. Гарри просто ужасный циник. А вот и оркестр. Они играют ужасно, но всего несколько минут. Затем поднимется занавес и вы увидите девушку, которой я собираюсь отдать всю свою жизнь, девушку, которой я уже отдал все то хорошее, что есть во мне.
Через пятнадцать минут на сцену под шквальные аплодисменты вышла Сибилла Вейн. Она действительно была прекрасна, подумал лорд Генри, это было одно из самых прелестных созданий, которые он когда-либо видел. Своей грацией и несколько испуганным взглядом она напоминала юную лань. Она едва заметно покраснела, увидев, как радостно ее встретил переполненный зал. Она отступила на несколько шагов назад, ее губы, казалось, дрожали. Бэзил Голуорд вскочил и стал аплодировать. Дориан Грей смотрел на нее неподвижно, словно во сне. Лорд Генри смотрел на нее в бинокль и бормотал: «Очаровательно! Волшебно!»
На сцене были декорации дома Капулетти. Вошел Ромео, одетый в пилигрима, Меркуцио и еще несколько их друзей. Оркестр снова заиграл свою отвратительную музыку, и на сцене начались танцы. Сибилла Вейн кружила между неряшливо одетых бездарных актеров, будто ангел с небес. Изгиб ее шеи напоминал прекрасную лилию, а руки были будто вырезаны из слоновой кости.
Однако, она выглядела удивительно равнодушной. Она никоим образом не обрадовалась, когда увидела Ромео. А несколько слов своей реплики:
Любезный пилигрим, ты строг чрезмерно
К своей руке: лишь благочестье в ней.
Есть руки у святых: их может, верно,
Коснуться пилигрим рукой своей.
она сказала намеренно искусственно. Ее голос был прекрасен, а вот интонации совершенно не те. Они придавали словам другую окраску. Они убили стихи и сделали страсть наигранной.
Глядя на нее, Дориан Грей побледнел. Он был обеспокоен и растерян. Ни один из его друзей не решился сказать ему ни слова. Она казалась им полной бездарностью. Они были очень разочарованы.
Однако, они считали сцену на балконе во втором акте настоящим испытанием для Джульетты. Они ждали эту сцену. Если и ее она сыграет бездарно, значит, в девушке нет ни капли таланта.
Без сомнения, она выглядела очаровательно в лунном свете. Но наигранность в каждом ее движении была невыносимой. Она играла все хуже. Ее жесты стали до нелепости искусственными. Она подчеркивала каждое слово. Она прочитала прекрасные строки:
Мое лицо под маской ночи скрыто,
Но все оно пылает от стыда
За то, что ты подслушал нынче ночью
с усердием школьницы, у которой был бездарный учитель декламации. Когда же она наклонилась через балкон и дошла до прекрасных слов:
Нет, не клянись. Хоть радость ты моя,
Но сговор наш ночной мне не на радость.
Он слишком скор, внезапен, необдуман,
Как молния, что исчезает раньше,
Чем скажем мы: «Вот молния!» О милый,
Спокойной ночи! Пусть росток любви
В дыханье теплом лета расцветет
Цветком прекрасным в миг, когда мы снова
Увидимся… —
она прочитала их так, будто совсем не понимала, что они значат. Это было не из-за волнения. Она не выглядела взволнованной, наоборот, она полностью контролировала себя. Это было просто ужасная игра. Она играла совершенно бездарно.
Даже необразованная публика с задних рядов потеряла всякий интерес к спектаклю. Им уже не сиделось, они начали громко разговаривать и свистеть. Еврей, который стоял за кулисами, громко ругался. Только девушке было все равно.
После окончания второго акта зал наполнился шипением, а лорд Генри встал и взял свой пиджак.
– Она очень красива, Дориан, – сказал он, – но она не умеет играть. Пойдем.
– Я досмотрю спектакль, – ответил юноша мрачным голосом. – Мне очень жаль, что я испортил тебе вечер, Гарри. Я хочу извиниться перед вами обоими.
– Дорогой Дориан, возможно, мисс Вейн просто заболела, – перебил его Голуорд. – Мы придем в другой раз.
– Если бы она просто заболела, – ответил он. – Но она просто холодна и бездушна. Она совершенно изменилась. Еще вчера она была великой актрисой. Сегодня она просто посредственная актриска.
– Не стоит так говорить о женщине, которую ты любишь. Любовь еще более удивительна, чем искусство.
– И то и другое просто формы подражания, – отметил лорд Генри. – Но давайте идти. Дориан, тебе не стоит здесь оставаться. Плохая игра актеров удручает. Да и не думаю, что ты захочешь, чтобы твоя жена играла в театре, так что это не имеет значения, с нее такая же Джульетта, как с деревянной куклы. Зато она очень красива. А если она знает о жизни столько же, как и об актерской игре, то станет неоценимым опытом для тебя. Есть только две разновидности по-настоящему захватывающих людей: те, которые знают абсолютно все, и те, которые не знают ничего. Господи, мальчик мой, не стоит смотреть на меня так, будто кто-то умер! Секрет вечной молодости в том, чтобы не позволять эмоциям владеть собой. Пойдем в клуб вместе со мной и Бэзилом. Мы будем курить сигареты и пить за красоту Сибиллы Вейн. Она прекрасна. Чего еще можно желать?
– Да иди уже, Гарри, – сказал юноша. – Я хочу побыть наедине. Ты также иди, Бэзил. Разве вы не видите, что мое сердце разбилось? – В его глазах появились горячие слезы. Его губы задрожали, он прислонился к стене ложи и спрятал лицо в руках.
– Пойдем, Бэзил, – сказал лорд Генри с удивительной нежностью в голосе, и они оба оставили ложу.
Через несколько минут после этого, вновь засияли прожекторы, а занавес поднялся, начиная третий акт. Дориан Грей вернулся на свое место. Он был бледен и выглядел равнодушным. Спектакль тянулся, казалось, целую вечность. Половина зала разошлась, громко стуча сапогами и смеясь. Это было полное фиаско. Последний акт играли перед почти пустым залом. Занавес опустился под смех и недовольные возгласы.
Как только закончилось представление, Дориан отправился в гримерку за кулисами. Там была только она. На ее лице сияло победное выражение. Ее глаза горели огнем. Она вся сияла. Она улыбалась, будто радуясь собственной тайне.
Когда он вошел, она посмотрела на него, и выражение неописуемой радости озарило ее лицо.
– Как же плохо я сегодня сыграла, Дориан! – Воскликнула она.
– Ужасно! – Ответил он, удивленно глядя на нее – Ужасно! Это было отвратительно. Ты заболела? Ты даже не представляешь, какой это был кошмар. Ты даже не представляешь, сколько боли мне причинила.
Девушка улыбнулась.
– Дориан, – ответила она. Она спела его имя своим мелодичным голосом, будто это была прекрасная музыка для нее. – Дориан, ты должен был понять. Но сейчас-то ты понимаешь, правда?
– Понимаю что? – Спросил он со злостью в голосе.
– Почему я так ужасно играла сегодня. Почему я всегда буду ужасно играть. Почему я больше никогда не сыграю хорошо.
Он пожал плечами.
– Я так понимаю, ты заболела. Тебе не стоит выходить на сцену больной. Ты сделала из себя посмешище. Моим друзьям было скучно. Мне также было скучно.
Казалось, она не слушала его. Ее переполняла радость. Над ней господствовало ее счастье.
– Дориан, Дориан, – сказала она, – пока я тебя не встретила, мои роли были единственной моей настоящей жизнью. Я жила только в театре. Я считала все это правдой. В один вечер я была Розалин, а в другой – Портией. Радость Беатриче была моей радостью, а горе Корделии – моим горем. Я верила всему. Простые люди, которые играли рядом со мной, казались мне богами. Моим миром были декорации. Я не знала ничего, кроме теней, поэтому они казались настоящими. А потом пришел ты, моя прекрасная любовь, и освободил мою душу из клетки. Ты показал мне настоящую жизнь. Сегодня я впервые в жизни увидела мрачность, несостоятельность и бессмысленность того, в чем все время играла. Сегодня я впервые осознала, что Ромео старый и гадкий, что лунный свет в саду ненастоящий, что слова, которые я должна говорить – не мои слова и это не то, что я хочу сказать. Ты подарил мне нечто большее, то, что может быть только тускло отражено искусством. Ты подарил мне понимание настоящей любви. Моя любовь! Моя любовь! Прекрасный принц! Принц моей жизни! Мне надоели тени. Ты для меня больше, чем любое искусство. Что мне делать со всеми этими марионетками на сцене? Когда я сегодня вышла на сцену, то не понимала, как я могла все это потерять. Я думала, что сыграю прекрасно. Но поняла, что не могу ничего сделать. Вдруг, моей душе открылось значение этого. Понимание стало счастьем для меня. Я слышала, как они шипели, и смеялась. Разве они знают что-то о такой любви, как наша? Забери меня, Дориан, забери меня с собой в место, где мы будем в одиночестве. Я ненавижу сцену. Я могу изобразить страсть, которой не чувствую, но я не в состоянии передать страсть, которая сжигает меня изнутри, будто огонь. Дориан, Дориан, теперь ты понимаешь, что это значит? Даже если бы я могла, это была бы профанация – играть влюбленную. Благодаря тебе я это поняла.
Он сел на софу и отвернулся от нее.
– Ты уничтожила мою любовь, – пробормотал он.
Она удивленно посмотрела на него и засмеялась. Он не ответил. Она подошла к нему и запустила пальцы ему в волосы. Она встала на колени и взяла его руки, чтобы поцеловать. Он вырвался из ее рук и вздрогнул.
Затем он вскочил на ноги и пошел к выходу.
– Именно так, – сказал он, – ты уничтожила мою любовь. Ты будоражила мое воображение. Теперь ты мне даже не интересна. Ты мне безразлична. Я любил тебя, потому что ты была гениальной, ты осуществляла мечты великих поэтов и олицетворяла собой само искусство. Ты разрушила все это. Ты глупая и серая. Господи! Какое же это было безумие – влюбиться в тебя! Какой же я был дурак! Теперь ты ничего для меня не значишь. Я больше никогда тебя не увижу. Я больше никогда о тебе не вспомню. Никогда не назову твое имя. Ты даже не представляешь, чем ты когда-то была для меня. Когда-то… Я не могу об этом даже думать! Лучше бы мне было никогда тебя не видеть! Ты разрушила любовь всей моей жизни. Ты ничего не знаешь о любви, если говоришь, что она лишила тебя твоего искусства! Без искусства ты – ничто. Я сделал бы тебя выдающейся, известной, непревзойденной. Мир склонил бы перед тобой голову, а ты носила бы мое имя. А теперь кто ты такая? Третьесортная актриска с хорошеньким личиком.
Девушка побледнела и задрожала, она сжала руки и едва слышно произнесла, слова будто застревали у нее в горле.
– Ты же это не серьезно, Дориан? Это такое представление.
– Я оставлю представления тебе. Ты в них просто великолепна, – холодно ответил он.
Она поднялась с колен и подошла к нему через всю комнату. На ее лице было выражение невыносимой боли. Она положила руку ему на плечо и посмотрела ему в глаза. Он оттолкнул ее.
– Не трогай меня!
Она горько вздохнула и упала к его ногам, что срубленный цветок.
– Дориан, не оставляй меня, Дориан! – Зашептала она. – Мне жаль, что я плохо сыграла. Я все время думала только о тебе. Но я буду стараться, честно, я буду стараться. Моя любовь к тебе, она так внезапно нахлынула. Я, пожалуй, и не знала бы о ней, если бы ты меня не поцеловал, если бы мы не целовали друг друга. Поцелуй же меня снова, любимый. Не уходи от меня. Я этого не переживу. Умоляю! Не уходи от меня. Мой брат… хотя нет, не обращай внимания, это он шутил, это он не серьезно. Но ты! Неужели ты не простишь мне сегодняшнюю неудачу? Я приложу все усилия, чтобы исправиться. Не будь таким жестоким со мной, я люблю тебя больше всего на свете. В конце концов, ты остался недоволен лишь однажды. Однако, ты прав, Дориан. Мне стоило быть актрисой. Я вела себя глупо, но не могла ничего с собой поделать. Не оставляй меня, пожалуйста, не оставляй.
Она так часто всхлипывала, что, казалось, вот-вот задохнется. Она свернулась на полу, будто раненый зверь, а Дориан Грей только смотрел на нее своими волшебными глазами, а его прекрасные губы исказило отвращение. Эмоции людей, которых мы когда-то любили, всегда выглядят отвратительно. Сибилла Вейн казалась ему бессмысленной и слишком драматичной. Его раздражали ее слезы и всхлипывания.
– Я ухожу, – сказал он, наконец, спокойным тихим голосом. – Не хочу показаться грубым, но я больше не хочу тебя видеть. Ты меня разочаровала.
Она ничего не ответила, только подползла поближе. Она вслепую протянула руки, будто ища его. Он развернулся на каблуках и вышел из комнаты. Через несколько секунд он уже покинул театр.
Он и сам не знал, куда шел. Он вспоминал, что бродил тускло освещенными улицами мимо жутких арок и неприветливых домов. Его звали женщины с неприятными голосами и громким смехом. Пьяницы проходили мимо, бормоча себе под нос проклятия, будто гигантские обезьяны. Он видел странных детей, спящих, свернувшись на лестнице, слышал разговоры и ругательства, доносившиеся из домов.
Когда уже начинало светать, он оказался вблизи Ковент Гарден. Темнота рассеялась, а первые робкие лучи солнца превратили небо в настоящую жемчужину. Пустыми улицами медленно катились тележки, загруженные нежными лилиями. Густой аромат цветов наполнял воздух, а их красота, казалось, несколько унималась его боль. Он пошел на рынок и наблюдал, как мужчины разгружают свои тележки. Один из них угостил Дориана вишнями. Он поблагодарил и начал задумчиво их есть, удивляясь, почему мужчина отказался от денег. Они были сорваны в полночь и несли в себе прохладу лунного света. Мимо прошла целая толпа мальчишек с тюльпанами и розами в корзинах. Они прокладывали себе путь между кучами зеленых овощей. Под портиком, между серых освещенных солнцем колонн стояли девушки и ждали, пока все разгрузят. Еще одна кучка девушек ждала вблизи кафе. Утомленные тяговые лошади спотыкались о мостовую, тряся своими доспехами. Некоторые погонщики спали прямо на мешках. Красочные голуби шныряли вокруг в поисках пищи.
Через некоторое время он поймал кэб и отправился домой. Несколько минут он стоял на пороге, осматривая молчаливый сквер с его плотно закрытыми или завешенными окнами. Небо стало опалового цвета, а крыши сверкали серебром. С дымохода дома напротив поднимался дымок. Он кружил в воздухе, будто бархатная лента.
На потолке гостиной все еще горел большой венецианский фонарь, который был снят, скорее всего, с какой-то гондолы. Он погасил тоненькие огоньки, снял плащ и шляпу и пошел через библиотеку в спальню. Это была большая восьмиугольная комната на первом этаже, которую он заново обустроил, отдавая дань своему новому увлечению – роскоши. Он развесил там причудливые гобелены эпохи Ренессанса, найденные на чердаке имения Селби. Когда он уже держался за ручку двери, его взгляд остановился на портрете, который для него написал Бэзил Голуорд. От удивления он даже отошел на несколько шагов. Затем он направился в свою комнату, однако выглядел растерянным. В конце концов, он вернулся в библиотеку и внимательно осмотрел картину. В тусклом свете, который пробивался сквозь кремовые завесы, лицо на портрете выглядело несколько иначе. Оно имело другое выражение. Можно было подумать, оно стало жестоким. Это было крайне странно.
Он развернулся, подошел к окну и открыл завесы. Рассвет заполнил собой каждый уголок комнаты. Однако, странное выражение не только не исчезло с лица портрета, но и стало более явным. Яркие лучи солнца сделали жестокую складку вблизи рта очевидной. Казалось, юноша на портрете смотрел в зеркало после того, как совершил что-то ужасное.
Он моргнул, взял со стола овальное зеркало с ручкой из слоновой кости с вырезанными на ней купидонами – один из многочисленных подарков лорда Генри, и внимательно всмотрелся в его глубины. Ничего подобного не было заметно на его красных губах. Что бы это могло значить?
Он протер глаза и еще раз подошел к картине, чтобы внимательнее ее осмотреть. Ничто не указывало на то, что что-то было перерисовано, и все же, выражение лица портрета изменилось. Это был не плод его воображения. Слишком очевидной была эта перемена.
Он уселся на стул и начал думать. Вдруг, ему вспомнились слова, которые Дориан сказал в мастерской Бэзила Голуорда еще в тот день, когда портрет был написан. Да, он прекрасно их помнил. Он выразил безумное желание иметь возможность оставаться молодым, чтобы портрет старел вместо него. Чтобы лицо на холсте несло на себе бремя грехов и страстей, чтобы изображение было искажено старческими морщинами, а сам он никогда не терял красоты и цветения молодости. Разве могло его желание осуществиться? Это же невозможно. Даже мысли о таком казались ужасными. И все же, прямо перед ним стоял портрет, на котором отразилась жестокость.
Жестокость! Разве он поступил жестоко? Во всем была виновата девушка, а не он. Он считал ее великой актрисой. Он влюбился в великую актрису. А она разочаровала его. Она была бледна и не стоила его чувств. И все же, его охватило чувство сострадания, когда он вспомнил, как она лежала у его ног, всхлипывая, что ребенок. Он подумал о том, с каким равнодушием смотрел на нее. Почему он создан именно таким? Почему он наделен такой душой? Но ведь он также страдал. В течение ужасных трех часов он пережил века боли и целую вечность пыток. Его жизнь значит не меньше, чем ее. Даже если он нанес ей травму на всю жизнь, на мгновение она просто уничтожила его. Кроме того, женщины лучше приспособлены к горю, чем мужчины. Они живут своими чувствами. Они только и думают, что о своих чувствах. Они заводят любовников только для того, чтобы было перед кем разыгрывать сцены. Так ему говорил лорд Генри. Лорд Генри знает о женщинах все. Зачем ему было переживать из-за Сибиллы Вейн? Теперь она ничего не значила для него.
Но портрет! Что он мог сказать о портрете? Он нес в себе тайну его жизни и мог рассказать о ней. Он научил его восхищаться собственной красотой. Научит ли он его ненавидеть собственную душу? Посмотрит ли он на него еще когда-нибудь?
Да нет же, это был просто плод воспаленного воображения. Ужасы минувшей ночи наложили свой отпечаток на Дориана. Видимо, в его мозгу появилось красное пятнышко, от которого люди сходят с ума. Картина не изменилась. Каким же дураком надо было быть, чтобы такое придумать.
И все же искаженное жестокой улыбкой лицо портрета смотрело на него. Его золотистые волосы сверкали в солнечных лучах. Его голубые глаза смотрели прямо ему в глаза. Дориана охватила жалость, но не к себе, а к его собственному изображению на картине. Оно уже изменилось, и будет меняться дальше. Золотые кудри посереют. Красные и белые розы на его лице завянут. Каждый грех найдет свое ужасное отражение на портрете. Но он не станет больше грешить. Портрет, измененный или неизменный, станет символом его совести. Он больше не будет встречаться с лордом Генри, хотя бы не станет прислушиваться к его ядовитым речам, которые там, в саду у Голуорда, впервые заставили его стремиться к невозможному. Он вернется к Сибилле Вейн, женится на ней, попытается искупить свою вину и снова полюбить ее. Да, он должен был поступить именно так. Она точно страдала больше него. Бедный ребенок! Как же самовлюбленно и жестоко он с ней поступил. Он снова полюбит ее. Они будут счастливы вместе. Вместе с ней, он сможет прожить прекрасную и праведную жизнь.
Он поднялся со стула и завесил портрет, вздрагивая от каждого взгляда на него.
– Какой ужас! – Сказал он про себя, подошел к окну и открыл его. Выйдя в сад, он глубоко вдохнул. Казалось, утренний воздух прогнал от него все переживания минувшей ночи. Он думал только о Сибилле. В его душе зазвучало глухое эхо бывшей любви. Он повторял ее имя снова и снова. Казалось, птички своими песнями рассказывают о ней цветам.
Отзывы о сказке / рассказе: